Совокупность догматов церкви Служителей Гнева естественным образом приводила к августинскому [8] взгляду на женщину, к которому подмешан страх перед мнимо слабым полом; на это накладывались исступленные догмы ярчайших еретиков разных времен – манихеев [9], французских альбигойцев [10] и катаров [11], которые сходились в мнении, что всякая баба есть сосуд диавольский. Однако во времена этой философской нетерпимости к женщине трубадуры и рыцари не переставали славить и обожествлять Прекрасную Даму. Domina [12] – такая соблазнительная, полная жизненного начала… даже те dominae из Каркассонна, те безумицы, что носили сердца своих умерших возлюбленных в небольших коробочках, украшенных драгоценными камнями.
А вспомнить рыцарей-катаров, которые дошли до такой глупости – или кретинизма? – как высушивать кал своих возлюбленных и возить с собой по свету в эмалированных коробочках!.. Это почти извращенное поклонение женщине и любви вообще было жесточайшим образом искоренено папой Иннокентием III – и, вероятнее всего, поделом.
Но надо отдать должное: невзирая на некоторые перехлесты, альбигойские рыцари-поэты знали истинную цену женщины. Она не слуга мужчине и даже не «слабый пол», происшедший из ребра Адамова и столь падкий до соблазна. Женщина – это…
«Да, это хороший, серьезный вопрос, на него с кондачка не ответишь, – думал отец Хэнди, поставив стул для Лурин и наливая ей кофе. – Скажем, в этой легкокостной двадцатилетней вертушке, веснушчатой, рыжеволосой, с «интересной» бледностью лица наличествует некое высшее достоинство. Достоинство такое же надмирное, безусловное, высшее, как у mekkis самого Господа Гнева. Но в чем заключается это достоинство? Не в mekkis, не в macht, не во власти. Скорее в неизбывной загадочности. Следовательно, дело в присутствии некоей гностической мудрости, за оболочкой столь хрупкой, столь восхитительной скрыт колодезь некоего знания… должно быть, рокового знания. Это занятно – выходит, истина может быть самым неотторжимым имуществом. Женщине ведома истина, она живет с ней и ею – и тем не менее эта истина ее не убивает. Однако для окружающих эта истина смертельна – когда женщина извергает ее из себя».
Тут отцу Хэнди припомнилась вещая Кассандра, греческие жрицы – дельфийские оракулы. Дрожь страха пробегала по его спине всякий раз, когда он думал о женщине, несущей в себе роковую истину.
Однажды вечером, после нескольких глотков вина, он сказал Лурин:
– Ты несешь в себе то, что апостол Павел нарекал «жалом».
– Жало смерти есть грех, – тут же вспомнила Лурин.
– Вот именно, – кивнул отец Хэнди.
И сие жало заключено в ней, но для нее безвредно, как для змеи – ее собственный яд… как для атомной боеголовки, находящейся в хранилище, – ее собственный заряд… Что нож, что меч имеют два конца – рукоять и лезвие. Гносис – знание – женщина держит за безопасный конец, за рукоять, всегда готовая пустить его в дело. Вот она взмахивает разящим концом – и по стальному лезвию, чудится отцу Хэнди, бегут искры отраженного огня…
Но в чем, собственно, заключается грех для Служителей Гнева? Разве что в выборе конкретного оружия. На ум сразу приходят неврастеники и явные психопаты из ныне отошедших в небытие корпораций и правительственных органов. Теперь все они покойники. Инженеры, чертежники, изобретатели, чиновники, вершители судеб всех рангов и степеней… из всех уже растет травка. То, что они сделали, было, несомненно, грехом. Но ведь они не ведали, что творили. Сказал же Христос – Господь той, ветхой секты – о своих мучителях и убийцах: «Прости им, отче, ибо не ведают, что творят». Не знанием, а отсутствием знания вошли эти люди в историю, – они, распявшие Сына Божьего, делившие одежды Его, бросая жребий, и коловшие его под ребра на кресте.
По мнению отца Хэнди, в трех местах Библии, которую он внимательно читал вопреки запрету Служителям Гнева изучать христианские священные тексты, сосредоточивалась истина: а именно, в Книге Иова, в Книге Екклесиаста и в увенчании библейской мудрости – Посланиях апостола Павла к Коринфянам. На сем христианство себя исчерпало. Ни Тертуллиан, ни Ориген, ни Августин, ни Фома Аквинский, ни даже божественный Абеляр – на протяжении почти двух тысяч лет никто не добавил ни йоты к исходному знанию.
«А теперь, – думал отец Хэнди, – мы обладаем конечным знанием. Катары подходили к истине ближе прочих, угадали ее важнейшую составную – что не добро правит миром, что мир находится целиком и полностью во власти супостата, врага рода человеческого – словом, во власти зла. Они не сумели развить эту мысль и угадать все до конца – хотя в Книге Иова все уже содержится. Они не сообразили, что сам якобы Всемилостивый, добрый Бог – и есть Господь Гнева, средоточие всемирного зла, которое правит миром».
– Помните, как шекспировский Гамлет окоротил Офелию? – ворчливо сказал Маккомас рыжеволосой девушке. – «Сомкни уста свои и в монастырь ступай».
Лурин, попивая кофе, прощебетала простодушнейшим голоском:
– В монастырь, где вы настоятелем, – с превеликим удовольствием!
– Глядите, какова! – возмущенно обратился Маккомас к отцу Хэнди.
– Вижу, вижу, – вкрадчиво согласился тот. – Вижу, что вам не подвластно заставить человека быть таким или другим согласно вашему волению. В людях есть неотменимая онтологическая природа.
Маккомас насупился и спросил:
– Это что за зверь такой?
– Онтологическая природа, – с медовыми интонациями в голосе пояснила Лурин, – другими словами, врожденный характер человека. То, что мы есть на самом деле. Эх вы, невежа и деревенщина на Божьей службе! – Повернувшись к отцу Хэнди, она обронила: – Я приняла окончательное решение. Принимаю христианство. Буду ходить в их церковь.
Маккомас хрипло расхохотался – грубо, утробно. Так бы, наверно, смеялся динозавр своим животным нутром.
– А что, разве в округе сохранилась хоть одна христианская церковь? – отсмеявшись, спросил он.
– Они такие добрые, жалостливые, – сказала Лурин.
– А куда им деваться, – возразил Маккомас, – надо же людей к себе заманивать. Мы в отличие от них не жалеем. Люди приходят к нам за защитой! От Него.
Тут он ткнул большим пальцем вверх. На самом же деле это был нелепый жест. Ибо Господь Гнева – в своей нечеловеческой ипостаси, то есть не в облике Карлтона Люфтойфеля, в коем он являлся на Землю, но в качестве духа-mekkis, – обретается повсюду. Вверху, справа, слева, внизу – везде. И в могиле, куда нам всем суждено рано или поздно сойти.
Последний и самый страшный противник, узнанный апостолом Павлом, – смерть – все же в итоге торжествует. Апостол Павел жил и умер, так ничего и не добившись.
И вот сидит рядом двадцатилетняя девица, Лурин Рей, попивает кофе и хладнокровнейшим образом объявляет, что присоединяется к христианам – уходит в эту дискредитировавшую себя, ветхую и дышащую на ладан секту, идеалы которой безнадежно увяли. Собственно, христианство – пережиток прошлого. Оно уже явило свое гнилое, хилое и гнусное нутро.
Ибо разве не христиане придумали все это оружие массового уничтожения? Разве не потомки тех, кто с постными рожами распевал сладенькие лютеранские псалмы, создавали на заводах германских картелей дьявольские орудия, применение которых показало истинное лицо христианского, с позволения сказать, Бога?
На самом деле смерть не противник, не главнейший враг, как ее изображал апостол Павел. Смерть есть сбрасывание оков и избавление от Бога Жизни – от Deus Irae, от Господа Гнева. Лишь умерев, можно освободиться от Него, правящего миром живых. Только смерть избавляет.
Да, Бог Жизни, оказывается, и есть Бог Зла. И единственный Бог. Земля – Его мир, и единственное царство. А мы, все мы, суть Его слуги. Все сотворенное нами на протяжении многих тысяч лет, все навороченное нами на протяжении многих тысяч лет – это по Его велению, согласно Его приказам. А наградой нам было то, что лежало в Его природе и было сущностью его приказов, – Ira. То есть Гнев. Зло велел творить – и жестоко «награждал» отличившихся.
