Он перевел дыхание.
— Разве она не любила тебя? — спросил Илияш, и тоже шепотом.
Станко усмехнулся через силу:
— Еще как любила! Как станет обнимать… Конфеты, сладости, лучший кусочек… А жили-то бедно… Сама худая, как щепка, того и гляди, ветром унесет… Я, пока маленький был, не понимал ничего, жрал все это… Потом только соображать начал, отказываться стал, назад отдавать…
Он замолчал на полуслове. Вспышки горячей нежности сменялись у матери приступами раздражения, и, жалея ее, он то и дело обливался слезами, забившись под кровать.
— Бедно, говоришь, жили? — Илияш все ворошил уголья, глаза его были опущены.
— Да… Она, знаешь, ужасно гордая была. Ни от кого помощи не принимала…
— Так предлагали, значит, помощь?
Станко скривил губы:
— Был один купец… Уже на моей памяти… Часто ходил, и все с подарками… То смолка с благовониями, то светильник особенный, то мне игрушку…
Он снова задумался. Перед ним, совершенно осязаемая, появилась вдруг маленькая повозка на колесах — как настоящая, со шкатулку величиной, с двумя оглоблями, с высокими бортами, на одном из которых нарисована сова, а на другом — цветок… И запах, запах лака, свежей краски! И как он принял игрушку в дрожащие руки, и повернулись маленькие крепкие колеса, будто просясь в дорогу… И он уже забыл обо всем на свете, готовый ехать в дальние края, когда руки матери выдернули невиданное чудо из его инстинктивно сжавшихся пальцев, и голос ее сказал ровно, безжалостно:
— Спасибо, господин Анс. У малыша уже есть игрушки.
И купец ушел, удрученный, с повозкой под мышкой! И как глупо, как странно выглядывали маленькие колеса из-под руки этого большого, грузного, богатого человека! А у Станко действительно были игрушки — крашенная говяжья кость и пустая катушка из-под ниток…
— …Отказала мать купцу? — спросил Илияш.
Станко опустил голову:
— Да не одному ему… Мельник тоже ходил, и даже один актер из балагана…
— Вот как, — протянул Илияш с непонятным выражением.
— Гордая она была, — сказал Станко со вздохом.
…У соседки был фарфоровый синий петушок, однажды она, увидев на улице хмурого Станко, зазвала мальчика в дом… У петушка снималась головка, вовнутрь можно было залить воду, а потом наклонить его, как чайничек… И тогда из золотого клюва струйкой бежала вода.
Очарованный Станко снова и снова проделывал эту операцию, когда на пороге встала разъяренная мать. Слова, которыми она обозвала соседку, были страшными и непонятными. Он испугался и заплакал, и мать, вырвав у него из рук петушка, сгоряча отвесила сыну подзатыльник:
— В твоих жилах дворянская кровь, да как ты смеешь побираться!.. А ты, — это обомлевшей соседке, — только посмей еще раз затащить его к себе!
С тех пор Станко и соседка избегали друг друга.
— …Значит, — снова вторгся в его мысли браконьер, — она хранила верность князю?
— Может быть, — сказал Станко сквозь зубы. — Она не хотела… Не хотела забывать свою ненависть. Она его ненавидела.
— Всегда?
— Всегда. Все годы.
…Дрожит огонек свечки, какая-то ткань колышется, темно… Голос матери издалека: «Люли, люли, баю, бай… Поскорее засыпай… Серый пес, белый кот… Заяц скоро увезет… На луну нас увезет…» Всхлипывания. Пауза, он приоткрывает глаза, песня длится: «Из-за гор, из-за болот… Твой отец… к тебе придет… Из-за гор, из-за болот… К нам, сынок, отец придет»…
— …А с каких лет ты себя помнишь, Станко?
«Серый пес, белый кот»…
— С пятнадцати лет! — он вскинул голову и глянул на браконьера в упор, насмешливо. Не лезь, мол, куда не следует.
…Однажды мать услышала во дворе цокот копыт… Вздрогнула, будто ждала кого-то… Выскочила, в чем была… Он остался один в своей кроватке и так испугался, что промочил и рубашку, и простынку, и тюфячок… Оказалось, кто-то ошибся двором…
— …Что ты мрачный такой?
Станко смотрел на луну, а луна клонилась к горизонту. Добрые духи, как он одинок. Матери нет уже полгода. Даже больше…
— Станко, — Илияш подался вперед, — а князь-то знает, что у него есть сын?
Станко вперил в него удивленный взгляд. Подумал, шевеля губами. Потом признался, будто через силу:
— Не… не думаю.
Откуда князю знать. Откуда ему знать-то?!
— Она была гордая, — пробормотал чуть слышно.
Илияш шумно вздохнул.
— Интересно, — пробормотал Станко, будто про себя, — а у князя есть… еще дети?
Илияш дунул в угли — ответом ему была красная вспышка.
— Не знаю… Может быть, где-то… Рядом с ним никогда не было никаких детей.
Луна спряталась.
— Может быть, ты единственный, — закончил Илияш чуть слышно.
Несколько минут было тихо. Потом прошелестел выдвигаемый из ножен меч:
— Прекрасно! — сказал Станко, и в полутьме Илияш не видел его кровожадной усмешки. — Если я единственный сын этого подонка, если только я смогу положить конец его смрадному существованию… Тем лучше! Я иду, и пусть Лиго плачет!
Легко, как пружина, Станко вскочил и нырнул в темноту. Вскоре оттуда послышался свист рассекаемого мечом воздуха.
— Влезли мы, парень, в довольно гадкие места, — пробормотал Илияш, с ненавистью разглядывая свою карту.
Путники стояли под черным, сожженным молнией дубом — обугленным, неподвижным, как изваяние. С утра было холодно и сыро; Илияш за полдня успел трижды сбиться с дороги.
— Что ж ты, — процедил Станко сквозь зубы. — А хвалился, проводник…
Тот пожал плечами:
— От похвальбы язык не отвалится… А места эти знаю плохо, потому что никогда такой дорогой в замок не ходил. Ты думаешь, у князя сыновей пруд пруди, и каждый день к замку шастают?
Станко фыркнул, хотел ответить — и замер с открытым ртом.
Совсем недалеко, да вон, пожалуй, за теми кустами, кто-то тонко вскрикнул. Вскрикнул коротко, будто от боли — «Ай!» Станко схватил Илияша за локоть, и тут же до путников донесся пронзительный, отчаянный крик:
— А-а-а! Помогите!
Кричал ребенок. Мальчик или девочка не более десяти лет от роду. Голос срывался, захлебывался, звал опять:
