Артемов прищурил глаз и пошевелил губами, словно что-то подсчитывал.

– Во-первых, он еще до начала курса знал точную или максимально точную программу группы лиц, которые и стали его жертвой: их планы, расписание по пунктам, дням и часам, даже точный маршрут передвижения. Во-вторых, он либо подобрал боевую группу, либо она уже была укомплектована, возможно, имела опыт проведения диверсий. Затем бойцы этой группы направляются в центр спецподготовки в качестве претендентов, причем на общих основаниях – чтобы не нарисоваться и не вызвать подозрений – и по трем причинам. Первая: они находятся в непосредственной близости от проведения диверсии. Второе: надежная легенда – им не нужно скрываться, напрягаться от возможных контактов с военными – моряками, пограничниками, милицией. Они постоянно вместе, командой, ежесекундно чувствуют друг друга, не теряют контакта. А это очень важный момент для диверсионной группы. Действующей в тылу врага, – добавил полковник. – Плюс все то же определение – курсанты. Что отчасти выглядело как алиби.

– Согласен, – кивнул генерал. – Я понял тебя. Диверсанты – одно целое звено – как до диверсии, так и после. И убрать их легче именно по этому важному обстоятельству. Причем подвести под несчастный случай. Идеальный вариант, – отдал он должное неизвестному разработчику этой операции. – Классика: исполнителей почти всегда убирают. Кто устранил этих? Кстати, давай определимся с названием группы. Ты же не собираешься писать в отчетах: они, их, этих… Предлагаю «экипаж-97».

– Согласен.

– Нам недостает промежуточного звена, – сказал Ленц, покручивая в руках плюсовые очки в золотистой оправе. – Экипаж кто-то курировал в центре. И сделал все, что от него требовалось: укомплектовал группу своими бойцами, вел их по курсу так, что ни один не попал под жесткий отсев. И в учебный рейд, во время которого была совершена диверсия, они пошли по графику, составленному куратором. По его же распоряжению они, вернувшись в центр, на следующий день приступили к практическим занятиям с дыхательными аппаратами.

– Чтобы отдать концы, – подхватил Артемов. – Поначалу я подумал, что все шесть аквалангов имели одну неисправность, – это был первый вариант. Второй – в газовой смеси или кислороде присутствовал отравляющий компонент. В заключении медэкспертов я нашел один интересный момент, который исключает механические, что ли, повреждения дыхательных аппаратов. В крови погибших медики не обнаружили следов адреналина. Что говорит о следующем: они умирали, но страха не испытывали.

Ленц повел плечами то ли от неотрывного взгляда подчиненного, то ли от его слов.

– Я поговорил со специалистами из нашего НИИ-17, – продолжал Артемов, – они дали ответ: подобный эффект может дать яд, разработанный в этой же лаборатории еще в 1970 году. Яд имеет совершенно безобидное название: «жасмин». И действует «гуманно», как умерщвление приговоренных к казни посредством смертельной инъекции: сначала вводят успокоительное, потом снотворное, а дальше хлорид кальция останавливает сердце. Причем «наш» «жасмин» не оставляет следов, поскольку задействует естественные наркотики организма. Точнее, активизирует их. Короче, банальная передозировка.

– Я знаю о «жасмине» достаточно, – кивнул генерал. – Это средство разрабатывали для спецопераций. В основном в газовой модификации. «Жасмин» не вызывает паники – в этом его главное преимущество. Даже возбужденный человек моментально успокаивается, расслабляется, засыпает, а потом умирает. Противоядие одно: вовремя введенная доза адреналина. И то этот антидот помогает не всем и не всегда. «Жасмин» состоит на вооружении российских спецподразделений.

– Возможно, ты прав, и к «экипажу-97» применили именно «жасмин». – «Однако, – подумал начальник военной разведки, – этот факт не сужает круг поисков. „Жасмин“ используется различными спецподразделениями – ГРУ, ФСБ, МВД».

Ленц коротко ответил на телефонный звонок и продолжил беседу.

– Считаешь, закачали газ в дыхательные аппараты? – предположил он.

Артемов не согласился с шефом.

– Думаю, сначала в баллон с газовой смесью: возиться с каждым аквалангом долго – а значит, и рискованно, и неудобно. К тому же для этого необходим компрессор, поскольку разница в давлении у небольшого баллончика – я имею в виду стандартную упаковку для спецсредств – и баллона с газовой смесью велика. А после заправки аппаратов газ из баллона был выпущен – вот и все. Никаких следов не осталось. Если куратор отвечал за техническое оснащение, в чем я сильно сомневаюсь, – то уничтожил следы сразу же после заправки аппаратов. Но он не мог быть эксплуатационником, поскольку формировал экипажи – факт нами почти доказанный. Так что, скорее всего, сделал это позже, уже после устранения исполнителей. А техник, сам того не зная, вместо нитрокса закачивал в акваланги ядовитую смесь.

– Кто тебя консультировал по этому вопросу?

– Капитан первого ранга Ранеев, – назвал полковник имя сотрудника оперативного управления.

– Хорошо. Нам осталось выяснить, кто в «Дельте» комплектовал экипажи, кто стоял за распределением очередности практических занятий под водой, и через него выйти на заказчика.

– Неплохо было бы. Да и материалы по возбужденному делу не мешало бы посмотреть. Насколько я знаю, теракт в Генпрокуратуре «завис». Кому мешал Максаков?

– А может, начальник Главка МВД по Южному федеральному округу генерал Шестопалов? – подсмотрел в сводке Ленц. – Или просто два военных вертолета – лакомый кусок для террористов. Я посмотрю, что смогу сделать. Пока ни милицию, ни Генпрокуратуру, ни тем более ФСБ напрягать не будем. Поглядим, что у нас будет вырисовываться, какая фигура выплывет. По большому счету не важно, какие цели она преследует, более существенно, какие средства использует. А это спецназ ГРУ. – Брови генерала сошлись к переносице. – Короче, какой-то мудрозадый поимел всех нас. В учебном центре, считай, в колыбели. Согласен?

– Да, – кивнул Артемов на меткое сравнение начальника ГРУ.

– И все же: если речь идет о чем-то непонятном, как в нашем случае, – значит, она идет о деньгах. Умные люди, эти мудрецы. На чем мы остановились?

– На кураторе.

– Мне кажется, что его постигла участь экипажа.

– Не думаю.

– Вот как? Почему?

– Потому что это перебор, Игорь Александрович. Ликвидация куратора породила бы цепь событий, а так гибель курсантов – лишь одно-единственное звено. В противном случае несчастный случай переставал быть таковым. Что не входило в планы разработчика операции. Так что куратор жив. Я так думаю.

– И все же. Что-нибудь слышал о несчастных случаях среди офицеров и инструкторов «Дельты»? Ну, спустя какое-то время после ЧП: год, два…

– Я слышал о несчастном случае с лаборантом НИИ-17, – как ни в чем не бывало сказал Артемов. – Некто Евгений Дудников. 27 сентября 1997 года он попал в автокатастрофу. Погибли трое: он, жена и его теща. Спустя ровно месяц после диверсии.

– Да, в твоей сказке партизаны становятся все жирнее… Давай-ка заслушаем твоих людей. Сначала одного, потом другого.

Человеку, вошедшему в кабинет начальника военной разведки, на вид было двадцать семь – двадцать девять лет. Он был одет в светлый пиджак, темные отутюженные брюки («стрелки – пальцы обрежешь», – заметил Артемов) и коричневые туфли. Он вытянулся в струнку при виде «четырехзвездочного» генерала с орденской планкой в четыре ряда на кителе и человека лет сорока в гражданской одежде, пересевших на диван. Он давно уволился в запас, его карьера военного прервалась, когда в сентябре 1997 года закрыли «Дельту», а курс распустили.

Он кашлянул, поднеся кулак ко рту. Чем напомнил Артемову сцену из «Семнадцати мгновений весны»: опознание Штирлица «больным пареньком», стоявшим в охранении недалеко от разрушенного дома радистки Кэт и ее мужа Эрвина. «Вот сейчас этот парень попал „в одно из мгновений“, – незаметно улыбнулся полковник. – Видит перед собой не российского генерала, а начальника гестапо». Он скосил глаза на Ленца: тот сидел, на взгляд Михаила Васильевича, с малость глуповатым лицом, действительно, как на очной ставке или опознании, не зная, что услышит. Просто ждет. Неодолимо тянуло встать, подойти к «чахоточному» и сказать, указав на Ленца-Мюллера: мол, он свой человек – Герой России, правда, но не сделал ничего дурного, просто мы так – от делать нечего – развлекаемся.