– Как так «навсегда»? – переспросил он. – Тебя переводят?

– Сам уезжаю, хотим с Полиной начать новую жизнь.

– Ах да! – Наум хлопнул себя по лбу. – Забыл! У вас там были неприятности… Мне говорили… Далеко уезжаете?

Рябинин пожал плечами:

– Пока не решили. Страна большая. Потому и хотел тебе сказать, что повздорили мы зря, оба были не правы.

– Верно, – краснея, ответил Меллер. – Совершенно одурели! А все из-за этого чертова Веньки!..

– Парень получил пять лет исправительной колонии! – сухо оборвал его Андрей.

Наум покивал и торопливо протянул руку:

– Ну, так мир?

– Мир, – Рябинин пожал ладонь Меллера и вновь наполнил кружки. – За твое здоровье!

Успокоившись, Наум рассказывал о командировке, о своих личных планах, о переменах жизни в столице.

Андрей слушал, вспоминая все связанное с Меллером. Он не мог объяснить, чем же ему приятен этот несуразный, шумный, так не похожий на него человечек. Рябинин давно уже понял, что рядом с Наумом ему легко и приятно, как будто знал он его долгие годы…

Засиделись они до вечера. Когда Андрей спохватился, за окном уже смеркалось.

Прощаясь у дверей, Рябинин обнял Наума и с нескрываемой грустью сказал:

– Свидимся ли мы? Не знаю… Что бы потом обо мне ни говорили, помни: я был честен с тобой и любил по-братски. Всего тебе доброго.

Проводив Андрея, Меллер долго стоял у окна, стараясь вникнуть в его слова. Он не мог понять приятеля, да, наверное, и не очень пытался. Наум упрекал себя в черствости, сетовал на занятость и житейскую суету. Ему захотелось даже догнать Рябинина, извиниться, но он побоялся не найти нужных слов.

*

Двадцать второго мая Полина уезжала в Париж.

Вещи уже находились в купе, Даша и отец простились с ней и оставили наедине с Андреем.

Они говорили друг другу положенные при прощании слова и думали, как все это глупо и несуразно. Рябинин решился первым. Он крепко обнял Полину и поцеловал.

– Все образуется, Полюшка, поверь! – горячо прошептал Андрей.

– Образуется? – Полина пытливо искала его глаза. – Нет, правда? Ты что-то уже придумал?

– Потерпи, прошу, – натянуто улыбнулся он и, помолчав, добавил: – И ничему не удивляйся.

Паровоз дал короткий гудок, проводник объявил отправку. Рябинин вновь поцеловал Полину:

– До свидания!

Она кивнула и нехотя пошла в вагон. Стоя в дверях, Полина смотрела на Андрея, будто стараясь запомнить каждую его черточку.

Поезд медленно тронулся. Рябинин широкими шагами догонял вагон, не отпуская глаз Полины.

– Скоро увидимся! – крикнул он.

Полину мучило расставание. Она помахала Андрею рукой и пошла в купе.

«“Все образуется»…Что он имел в виду? Как хочется глупо, по-девчачьи просто верить в чудо!..»

Глава XXIX

Путешествие проходило с обычной скукой и однообразием. Станции, выходы в вагон-ресторан и знакомства с попутчиками занимали Аркадия лишь первые три дня. Затем он предался равнодушному наблюдению пейзажа за окном. Приволжские степи сменили уральские горы, затем снова степи и, наконец, – бескрайняя сибирская тайга. Она всасывала поезд все глубже и глубже, и порой казалось, что узкая железнодорожная колея – дорога без возврата. Мрачные мысли о неотвратимости происходящего все чаще посещали Аркадия. Юноша глядел на чужие, диковинные места, исподволь начиная жалеть об отъезде. Ночами он забывался на час-другой, а потом бесцельно пялился в потолок или выходил в тамбур. Дробный перестук колес и свист ветра завораживали его. Аркадий подолгу стоял, прижавшись лбом к окну, отдаваясь могучей воле летящего сквозь непроглядную тьму состава.

Старицкий, напротив, пребывал в бодром состоянии духа. Он выскакивал из «пульмана» на каждой остановке, возвращаясь с газетами и никчемной провизией. Вскоре купе оказалось заваленным прессой всяческих губерний и уездов, пирожками, вяленой рыбой, жареными семечками. В ответ на брезгливые взгляды Аркадия Георгий лишь раздаривал продукты соседям и проводникам, однако с приближением очередной станции куча провизии немедленно пополнялась.

Старицкий слишком хорошо знал «своего Кадета» и потому сразу же заметил его хандру, но списал тягостное настроение юноши на однообразие путешествия. Сам Георгий не терял времени даром и старался полностью войти в роль руководителя этнографической экспедиции. Из десятка научных пособий он почерпнул необходимую терминологию, дополнив образ отросшими усиками и бородкой.

*

На дощатом перроне Харанора их ждали Рябинин и Никита с пароконной подводой неподалеку. Видя, как атаман горячо обнял знакомого ему следователя ГПУ, Аркадий побледнел и нащупал в кармане револьвер.

– Ах, да, – опомнился Старицкий. – Вы ведь с Андреем Николаевичем знакомы? Теперь предстоит узнать товарища Рябинина в новом качестве: он – наш главный проводник.

«И не только!» – подумал Аркадий, глядя на довольное лицо Гимназиста.

– Помнится, мы уже встречались? – с едкой улыбкой спросил у Андрея Ристальников. – Вы меня допрашивали. Кажется, в конце сентября?

– Верно, – дружелюбно кивнул Рябинин и протянул руку. – Все это в прошлом.

Аркадий легонько коснулся его пальцев и с подчеркнутой вежливостью справился:

– Как же прикажете вас называть? Для конспирации, так сказать…

– Янусом зови его, Янусом! – рассмеялся Старицкий.

Андрей шутливо подтолкнул его к подводе:

– Кто бы уж говорил! – И повернулся к Ристальникову: – По документам я – Сергеев Андрей Борисович, член вашей экспедиции. Запомнили?

Аркадий холодно кивнул и взялся за вещи.

– Дай-ка я, – вмешался доселе молчавший Никита. – Надорвешься, чего доброго.

Он снисходительно посмотрел на Ристальникова:

– Ну, не смурись! Наш атаман с Андрей Николаичем – старые дружки-приятели, с малолетства знаются. А то, что тебе до сроку не сказали, – понятное дело: меньше знаешь – покойней спишь.

– Ага, – натянуто улыбнулся Аркадий. – Вижу, теперь нам легавые из «особо важных» – лучшие друзья?

Он взвалил на плечи два дорожных мешка и направился к подводе.

– Зря ты так, – догоняя Аркадия, ответил Никита. – Товарищ Рябинин – неплохой человек. А ГПУ?.. Что ж, я сам в Красной армии служил… Все мы не без греха…

*

Подвода неторопливо пересекла городок углекопов и выехала на проселок. Дорога катилась по каменистой степи; где-то вдалеке виднелись голубые сопки. Они то подступали ближе, то удалялись к горизонту.

Верст через пятнадцать Никита повернул налево и стал править на две отвесные, устремленные прямо к небу скалы.

– Проедем эти голяки, а там, за сопочкой, нас ждут, – пояснил Андрей.

Длинные острые тени скалистых зубьев медленно наползали на подводу.

– Эти камни… они природные или?.. – невольно поежившись, спросил Аркадий.

– Конечно, природные, – ответил Рябинин. – Выглядят и вправду зловеще.

– Мистика, да и только, – пожал плечами Ристальников. – И много их здесь?

– Голяков? Хватает. Разбросаны по равнине там и сям.

– Дальше-то горами пойдем, – негромко добавил Никита. – Повеселее будет.

Вскоре равнина стала медленно переходить в отлогий склон сопки, поросшей редким сосняком. Подвода скрипела и раскачивалась, подпрыгивала на камнях, и вскоре пришлось сойти, помогая лошадям.

За двумя валунами показался небольшой лагерь – погасший костерок и пять стреноженных коней; у подножия сосны, завернувшись с головой в огромную доху, лежал человек. Заслышав шаги, он быстро приподнялся и сел, положив у колена американский карабин.

Это был крепкотелый мужик лет сорока пяти, в окладистой солнечной бороде и такой же шевелюре, остриженной в кружок. Та мягкая, сродни кошачьей, ловкость, с которой он встал навстречу прибывшим, выдавала человека сильного и уверенного в себе. На резко очерченном, загорелом лице светились осторожные глаза. Мужик дождался, пока приблизится Рябинин, и лишь тогда отдал еле заметный поклон.