Рядом с Иркой шагал Антигон, на которого у валькирии-одиночки вчера при посадке в поезд потребовали свидетельство о рождении и еле-еле согласились впустить без него. Вот и сейчас повторилось примерно то же самое.

– Смотрите, какая мамаша наглая! Нет чтобы ребеночка на ручки взять, она ему еще и удочку дала тащить! – с негодованием произнесла какая-то активная бабулька.

Ирка даже остановилась. Удочкой ее копье еще не обзывали. Да и матерью пятилетнего ребенка, под мороком которого часто путешествовал Антигон, нечасто. Заметив на лице своего оруженосца ухмылку, она навьючила на него еще и рюкзак.

– Еще одно «хи-хи!» – и сама тебе на плечи сяду! – предупредила она.

– Спасибо, гадкая маменька! Век не забуду вашей милости! – пропыхтел нагруженный кикимор, кроме копья тащивший еще сумку с ноутбуком и связку книг. По всезнайской своей привычке валькирия-одиночка вечно читала десяток книг одновременно, причем добрую половину из них кусками и из середины.

У здания Московского вокзала в сизых сумерках стояли двое – молодая женщина в очках, обмотанная уходящим в бесконечность белым шарфом, и мальчик лет семи. Мать, глядя вверх, проводила пальцем извилистую черту, призывая сына обратить внимание на архитектуру. Сын к архитектуре был равнодушен и пытался потерять свой указательный палец в носу.

Ирка улыбнулась. Маму, которая воспитывает гения, видно сразу. У нее почти всегда бывает твердый взгляд, спокойно-вопросительная улыбка и настойчивый голос, менторски всплескивающий и замирающий на конце фразы.

Ирка подумала, что, если у нее у самой когда-нибудь будут дети, она не станет растить их гениями. Разве только научит читать года в три, разговаривать месяцев в семь и… Тпрру! На этом лучше остановиться, а то, пожалуй, и у нее самой скорее, чем она думает, появится такой же шарф.

По длинным проспектам, заглядывая в арки, бродили стылые ветры. Знакомиться с ними Ирке не хотелось. От Московского вокзала до Васильевского острова она доехала маршруткой. Пассажиры бились о зачехленное копье коленями, спотыкались о рюкзак, но не злились, а лишь укоризненно вскидывали на Ирку глаза.

– В Москве бы меня уже убили, – пробормотала Ирка, сравнивая питерские маршрутки с московскими.

Сидевший рядом парень студенческого вида повернул к ней розовое лицо.

– Не-а. В Москве больше орут, но рук не распускают. В Питере орут меньше, но руки распускают значительно чаще, – со знанием дела произнес он.

Наблюдение оказалось точным. Минут через десять, когда парень уже вышел, втиснувшийся на его место здоровяк сердито пнул копье, попутно наступив на ласты Антигону.

– Эй ты, психопатио истериотти! Еще раз так сделаешь, коленки будут гнуться в другую сторону! – предупредил его Антигон.

Здоровяк испуганно взглянул на ребенка, говорившего скрипучим старческим голосом, и на всякий случай отодвинулся.

Ирка мало-помалу просыпалась. Настроение у нее улучшилось, что немедленно сказалось и на восприятии окружающего. Курица сонного утреннего города ожила, разморозилась и зашевелила крылышками.

Нужный дом по Большому проспекту Ирка нашла сразу. Ей даже не представился случай заблудиться. Водитель, которому она назвала адрес, остановился прямо напротив. Ирка вышла и ссадила Антигона, который долго с воплями выдергивал застрявшее между креслами копье. Гильотинная дверь маршрутки хлопнула, и микроавтобус умчался.

Дом оказался последним в ряду, не слишком далеко от портовых кранов. Он был громоздким, длинным. Ввысь не рвался, но на земле стоял прочно, подозрительно поглядывая на мир небольшими, утопленными в массивных стенах окнами.

Прежде чем войти в подъезд, Ирка отыскала площадку напротив бензоколонки, за которой ей поручено было наблюдать. Детская горка, турник. Забытая в песочнице синяя лопатка и несколько пивных жестянок под мокрой от ночного дождя скамейкой. Дневной приют детей с мамами, студентов и смирных городских пьянчужек. Весь джентльменский набор большого города.

Некоторое время Ирка трепетно созерцала площадку, напряженно ожидая, что сердце проснется и что-то подскажет. Ничего подобного! Сердце молчало и лишь огрызалось, как партизан на допросе.

Подбежала крупная молодая собака, тощая, с ребрами, обозначенными, как на анатомическом пособии. Очень серьезно, не заигрывая и не попрошайничая, она обнюхала Ирке руки и отбежала. Ирка попыталась посмотреть на собаку истинным зрением, но увидела только то, что у собаки блохи, а на задней ляжке следы глубокого, но неплохо заживающего укуса.

Ирка окликнула собаку и бросила ей остатки еды из пластиковой коробки, которую ей дали в поезде. Пес вернулся, внимательно все обнюхал, но съел только сливочное масло.

– А ну пошел отсюда! Собачек небось кормите, а слуга у вас две недели уже не пнутый! – завистливо топая на пса ластами, крикнул Антигон.

Собираясь уходить, Ирка машинально взяла у Антигона копье, сделала шага два и внезапно ощутила, как футляр от бильярдного кия дрябло провис у нее в руке. Первой мыслью было, что копье сломалось в маршрутке, но тотчас по весу Ирка осознала, что причина в ином. В футляре больше ничего нет. Копье, упорно не желавшее исчезать вот уже несколько дней, теперь удалилось само собой.

Ирке захотелось немедленно призвать его, чтобы проверить, отзовется оно или нет, но что-то подсказало, что делать этого не следует. Во всяком случае, не здесь и не сейчас.

Антигон нетерпеливо прыгал у подъезда. Глухая железная дверь была недавно покрашена в серебристо-серый цвет. Причем красили так старательно-злобненько, что закрасили даже и кнопки домофона. Несколько секунд Ирка соображала, как ей попасть внутрь, после чего догадалась достать ключ, который дала ей Фулона. На брелоке вместе с обычным ключом висел и магнитный. Она поднесла его к домофону, и тот запищал, как голодный птенец, увидевший мамочку.

Подъезд поражал своей масштабностью и одновременно запущенностью. Он был похож на узкий, непропорционально вытянутый кверху пенал. Ступеньки выглядели так, будто им пришлось выдержать минометный обстрел. Ирка на мгновение остановилась, вслушиваясь в сонную тишину подъезда, и решительно двинулась вперед.

Кикимор, тащившийся сзади, с отставанием ступенек на пять, неожиданно издал горлом неясный возглас. Ирка обернулась и увидела, что кикимор исчез.

– Антигон! – окликнула она нервно.

Никто не отозвался. Снаружи кашлял случайными звуками город. Натянутой стальной струной гудел кран в порту. Где-то наверху, довольно далеко, хлопнула дверь. Пока Ирка соображала, каким образом кикимор мог умчаться вперед, кто-то несильно, явно отвлекая внимание, дернул ее сзади за рюкзак. Ирка стала поворачиваться, но тотчас чьи-то холодные ладони закрыли ей глаза.

Валькирия-одиночка всегда считала, что у нее хорошая реакция. Однако чем больше человек уверен в каком-либо из своих достоинств, тем сильнее он заблуждается. Это непреложное правило ей сейчас и доказали более чем наглядно.

Ирка попыталась освободиться, но держали ее крепко. Можно было, конечно, сделать что-нибудь в меру кардинальное, например, сломать нападавшему мизинец или ударить его каблуком по подъему ноги, однако с этим Ирка пока не спешила. В конце концов, вреда ей пока не причиняли. Даже больно не делали. Кроме того, Ирка сообразила, что, напади на нее темный страж, ее голова давно бы уже прыгала по ступенькам. Церемониться бы с ней точно не стали.

– Считаю до трех и начинаю злиться! – предупредила она.

Сзади кто-то хмыкнул, явно не слишком устрашенный.

– Если с моим кикимором что-то случилось, бери фломастер и рисуй себе черную рамочку! – продолжала Ирка.

За ее спиной послышался смех, и очень знакомый голос сказал:

– Я вот тут прикинул. Большинство поездов из Москвы в Питер и из Питера в Москву выходят поздно вечером и идут одну ночь. Билет в плацкарте стоит гораздо дешевле гостиницы. Интересно, кто-нибудь из иногородних туристов додумался днем бродить по Питеру, а ночью ехать в Москву? Следующий день бродить по Москве – и ночью снова в Питер? Интересный такой эмоциональный бутерброд. Довольно вкусно может получиться, если продумать все детали.