Хан, молниеносным движением вырвав из-за его пояса пистолет, скользнул в сторону и взял на мушку повскакивавших со своих мест «таможенников».

– Не стреляй! – успел он крикнуть Артему, и ожившая было картина снова замерла: застывший с поднятыми руками бык на мостике и недвижимый Хан, целящийся в троих громил, не успевших расхватать свои автоматы из стоящей рядом пирамиды.

– Не надо крови, – спокойно и веско сказал Хан, не прося, а скорее приказывая. – Здесь есть правила, Артем, – продолжил он, не спуская взгляда с трех картежников, застывших в нелепых позах.

Кто-кто, а уж эти головорезы наверняка знали цену автомату Калашникова и его убойной силе на таком расстоянии, и потому не хотели вызывать сомнений в своей благонадежности у человека, державшего их на прицеле.

– Их правила обязывают нас заплатить пошлину за вход. Сколько составляет ваш сбор? – спросил Хан.

– Три пульки со шкуры, – отозвался тот, что стоял на мостике.

– Поторгуемся? – ехидно предложил Артем, наводя ствол автомата быку в район пояса.

– Две, – проявил гибкость тот, зло кося на Артема глазом, но не решаясь ничего предпринять.

– Выдай ему! – велел Хан Тузу. – Заодно расплатишься со мной.

Туз с готовностью запустил руку в недра своей дорожной сумки и, приблизившись к охраннику, отсчитал в его протянутую ладонь шесть блестящих остроконечных патронов. Тот быстро сжал кулак и пересыпал патроны в оттопыренный карман своей куртки, а потом снова поднял руки и выжидающе посмотрел на Хана.

– Пошлина уплачена? – вопросительно поднял бровь Хан.

Бык угрюмо кивнул, не спуская взгляда с его оружия.

– Инцидент исчерпан? – уточнил Хан.

Громила молчал. Хан достал из запасного магазина, прикрученного изолентой к основному рожку, еще пять патронов и вложил их в карман охранника. Они провалились, чуть звякнув, и вместе с этим звуком напряженная гримаса на лице быка разгладилась, оно снова обрело обычное лениво-презрительное выражение.

– Компенсация за моральный ущерб, – объяснил Хан, но эти слова не произвели никакого впечатления.

Скорее всего, бык просто не понял их, как не понял и предыдущего вопроса. Он догадывался о содержании мудреных высказываний Хана по его готовности пользоваться деньгами и силой; этот язык он понимал прекрасно и, наверное, только на нем и говорил.

– Можешь опустить руки, – сказал Хан и осторожно поднял ствол вверх, снимая игроков с прицела.

Так же поступил и Артем, но руки его нервно подрагивали, и он готов был в любой момент поймать бритый череп громилы на мушку. Этим людям он не доверял. Однако волнения его оказались напрасными: расслабленно опустив руки, громила буркнул остальным, что все нормально и, прислонившись спиной к стене, принял наигранно-равнодушный вид, пропуская странников мимо себя на станцию. Поравнявшись с ним, Артем набрался-таки наглости, чтобы посмотреть ему в глаза, но бык вызова не принял, он глазел куда-то в сторону.

Однако в спину Артем услышал брезгливое «щ-щенок…» и смачный плевок на пол. Он хотел было обернуться, но Хан, шедший на шаг впереди, схватил его за руку и потащил за собой, так что Артем, с одной стороны, глушил в себе желание вырваться и все же вернуться к этому кажущемуся сейчас жалким типу, а с другой – получал отличное оправдание для стремлений иной своей половины, которая трусливо требовала немедленно убраться отсюда.

Когда все они ступили на темный гранитный пол станции, сзади раздалось вдруг протяжное, с упором на растянутые гласные:

– Э-э… Во-лыну ве-рни!

Хан остановился, вытряс из обоймы отобранного ТТ продолговатые патроны с закругленными пулями, вставил магазин обратно и швырнул его быку. Тот довольно ловко поймал пистолет в воздухе и привычно засунул его в штаны, недовольно наблюдая, как Хан рассыпает извлеченные патроны по полу.

– Извини, – развел руками Хан, – профилактика. Так это называется? – подмигнул он Тузу.

Китай-Город отличался от прочих станций, где Артему приходилось бывать: он был не трехсводчатый, как ВДНХ, а представлял собой один большой зал с широкой платформой, по краям которой шли пути, и это создавало чуть тревожное ощущение необычного простора. Помещение было беспорядочно освещено болтающимися там и сям несильными грушевидными лампочками, костров в нем не горело совсем, очевидно, здесь это не разрешалось. В центре зала, щедро разливая вокруг себя свет, сияла белая ртутная лампа – настоящее чудо для Артема. Но бедлам, творившийся вокруг него, так отвлекал внимание, что даже на этой диковине он не смог задержать взгляд дольше, чем на секунду.

– Какая большая станция! – выдохнул он удивленно.

– На самом деле ты видишь лишь половину, – сообщил Хан. – Китай-Город ровно в два раза больше. О, это одно из самых странных мест в метро. Ты слышал, наверное, что здесь сходятся пути разных линий. Вон те рельсы, что справа от нас, – это уже Таганско-Краснопресненская ветка. Трудно описать то сумасшествие и беспорядок, которые на ней творятся, а на Китай-Городе она встречается с твоей оранжевой, Калужско-Рижской, в происходящее на которой люди с других линий вообще отказываются верить. Кроме того, эта станция не принадлежит ни к одной из федераций, и ее обитатели полностью предоставлены сами себе. Очень, очень любопытное место. Я называю ее Вавилоном. Любя, – добавил Хан, оглядывая платформу и людей, оживленно сновавших вокруг.

Жизнь на станции кипела. Отдаленно это напоминало Проспект Мира, но там все было намного скромнее и организованнее. Артему тут же вспомнились слова Бурбона о том, что в метро есть местечки получше, чем тот убогий базар, по которому они гуляли на Проспекте.

Вдоль рельсов тянулись бесконечные ряды лотков, вся платформа была забита тентами и палатками. Некоторые из них были переделаны под торговые ларьки, в иных жили люди; на нескольких было намалевано «СДАЮ», там находились ночлежки для путников. С трудом пробираясь через толпу и озираясь по сторонам, Артем заметил на правом пути огромную серо-синюю махину поезда. Однако состав был неполный, всего в три вагона.

На станции стоял неописуемый гвалт. Казалось, ни один из ее обитателей не умолкает ни на секунду и все время что-то говорит, кричит, поет, отчаянно спорит, смеется или плачет. Сразу из нескольких мест, перекрывая гомон толпы, неслась музыка, и это создавало несвойственное для жизни в подземельях праздничное настроение.

Нет, на ВДНХ тоже были свои любители попеть, но там все было иначе. Имелась у них, может, на всю станцию пара гитар, и иногда собиралась компания у кого-нибудь в палатке – отдохнуть после работы. Да еще, случалось, в заставе на трехсотом метре, где не надо до боли в ушах вслушиваться в шумы, летящие из северного туннеля. У костерка тихо пели под звон струн, но в основном о вещах, Артему не очень понятных: про войны, в которых он не принимал участия и которые велись по другим, странным правилам; про жизнь там, наверху, еще до.

Особенно запомнились песни про какой-то Афган, которые так любил Андрей, бывший морпех, хоть в этих песнях и не понять было почти ничего, кроме тоски по погибшим товарищам и ненависти к врагам. Но умел Андрей так спеть, что каждого слушавшего пробирало до дрожи в голосе и мурашек по коже.

Андрей пояснял молодым, что Афган – это такая страна, рассказывал о горах, перевалах, бурлящих ручьях, кишлаках, вертушках и цинках. Что такое страна, Артем понимал довольно хорошо, не зря с ним Сухой занимался в свое время. Но если про государства и их историю Артем кое-что знал, то горы, реки и долины так и остались для него какими-то абстрактными понятиями, и слова, их обозначающие, вызывали в его воображении лишь воспоминания о выцветших картинках из школьного учебника по географии, который отчим принес ему из одного из своих походов.

Да и сам Андрей не был ни в каком Афгане, молод он был для этого, просто наслушался песен своих старших армейских друзей.

Но разве так играли на ВДНХ, как на этой странной станции? Нет, песни задумчивые, печальные – вот что там пели, и, вспоминая Андрея и его грустные баллады, сравнивая их с веселыми и игривыми мелодиями, доносившимися из разных мест зала, Артем снова и снова удивлялся тому, какой разной, непохожей, оказывается, может быть музыка, до чего сильно она способна влиять на настроение.