А вот вам другой вузист, Казарьян, тоже, оказывается, член партии. “Что у нас,—спрашивает он,— диктатура пролетариата или диктатура компартии над пролетариатом?”. Это говорит, товарищи, не меньшевик Мартов, а “коммунист” Казарьян. Разница между Троцким и Казарьяном в том, что, по Троцкому, кадры перерождаются, а по Казарьяну, нужно прогнать кадры, ибо они сидят, по его мнению, на шее у пролетариата.

Я спрашиваю: чьи настроения выражают Мартыновы и Казарьяны? Пролетарские? Конечно, нет. Чьи же? Настроения непролетарских элементов партии и страны. Случайно ли то, что эти выразители непролетарских настроений голосуют за оппозицию? Нет, не случайно. (Аплодисменты.)

Я уже в докладе говорил, что не хотел бы касаться истории вопроса, не хотел бы потому, что это вносит элементы склоки, как я выразился, и взаимных обвинений. Но раз этого хочет Преображенский, раз он этого требует, то я готов пойти на уступки и сказать два слова об истории вопроса о внутрипартийной демократии.

Как возник вопрос о внутрипартийной демократии в ЦК? Возник он впервые на пленуме ЦК в сентябре месяце, возник в связи с теми конфликтами, которые разыгрались на предприятиях, и в связи с той оторванностью от масс некоторых партийных и профессиональных организаций, которую мы тогда вскрыли. ЦК пришёл тогда к мысли, что дело это серьёзное, что в партии накопились недочёты, что необходимо создать специальную авторитетную комиссию, которая разобралась бы в этом деле, изучила бы факты и внесла конкретные" предложения об улучшении партийного положения. То же самое нужно сказать в отношении вопроса о кризисе сбыта, о “ножницах”. И постановка вопросов, и выборы комиссии о внутрипартийном положении и о “ножницах” прошли без всякого участия оппозиции. Где была тогда оппозиция? Если не ошибаюсь, Преображенский был тогда в Крыму, Сапронов — в Кисловодске, Троцкий заканчивал в Кисловодске свои статьи об искусстве и собирался в Москву. Еще до их приезда ЦК поставил этот вопрос у себя на заседании. Они, придя на готовое, ни единым словом не вмешивались, ни единого возражения не выставили против плана ЦК. По вопросу о партийном положении был прочтён в сентябре доклад тов. Дзержинского на совещании секретарей губкомов. Я утверждаю, что ни на пленуме в сентябре, ни на совещании секретарей нынешние члены оппозиции не дали ни одного слова намёка о “жестоком хозяйственном кризисе” или о “кризисе в партии” и о “демократии”.

Как видите, вопросы о демократии и “ножницах” были поставлены самим Центральным Комитетом, инициатива находилась целиком в руках ЦК, а члены оппозиции молчали, ибо находились в нетях.

Это, так сказать, первый акт, первая стадия истории вопроса.

Второй акт начался с пленума ЦК и ЦКК в октябре. Оппозиция, во главе с Троцким, видя, что дело запахло наличием недочётов внутри партии, что ЦК уже взялся за это дело, создал комиссии и, — не дай бог, инициатива останется в руках ЦК, — попыталась, задалась целью вырвать у ЦК инициативу и сесть на конька демократии, ибо конёк этот, как известно, прыток, и можно попробовать объехать на нём ЦК. На этой основе возникли те документы, о которых здесь Преображенский распространялся — документ 46-ти и письмо Троцкого. Тот же самый Троцкий, который в сентябре, за несколько дней перед своим фракционным выступлением, молчал на пленуме и, во всяком случае, не возражал против решений ЦК, через две недели после этого вдруг открыл, что страна и партия гибнут, и что он, Троцкий, этот патриарх бюрократов, без демократии жить не может.

Нам было несколько смешно слышать речи о демократии из уст Троцкого, того самого Троцкого, который на Х съезде партии требовал перетряхивания профсоюзовсверху. Но мы знали, что между Троцким периода Х съезда и Троцким наших дней нет разницы большой, ибо как тогда, так и теперь он стоит за перетряхивание ленинских кадров. Разница лишь в том, что на Х съезде он перетряхивал ленинские кадры сверху в области профсоюзов, а теперь перетряхивает он те же ленинские кадры снизу в области партии. Демократия нужна, как конек, как стратегический манёвр. В этом вся музыка.

Ибо если бы оппозиция действительно хотела помочь делу, по-деловому, по-товарищески подойти к делу, она должна была со своим заявлением войти, прежде всего, в комиссии сентябрьского пленума и сказать примерно: “Мы считаем, что ваша работа неудовлетворительна, мы требуем доложить Политбюро о результатах ваших работ, созвать пленум ЦК, которому мы имеем сообщить наши новые предложения” и т.д. И если бы комиссии их не выслушали, или если бы Политбюро не выслушало, если бы оно игнорировало мнение оппозиции или отказалось созвать пленум для рассмотрения предложений Троцкого и вообще оппозиции, тогда оппозиция имела бы, — и только тогда, — полное право выступить открыто через голову ЦК с обращением к членам партии и сказать партии: “Страна стоит перед гибелью, хозяйственный кризис развертывается, партия гибнет, мы предлагали комиссиям ЦК рассмотреть эти вопросы, — они отказались выслушать нас, мы пробовали войти в Политбюро, — ничего из этого не вышло, мы вынуждены теперь апеллировать к партии для того, чтобы партия сама взялась за дело”. Я не сомневаюсь, что партия в ответ на это сказала бы:

“Да, это революционеры дела, ибо сущность дела ставят они выше его формы”.

Но разве оппозиция так поступила? Разве она попыталась хоть разок заглянуть в комиссии ЦК со своими предложениями? Разве она подумала, разве она попыталась поставить и исчерпать вопросы в рамках ЦК или его органов? Нет, такой попытки оппозиция не сделала. Очевидно, у оппозиции речь шла не о том, чтобы улучшить внутрипартийное положение, чтобы помочь партии улучшить хозяйственное положение, а о том, чтобы предупредить работу комиссии и пленума ЦК, вырвать у ЦК инициативу, сесть на конька демократии и, пока не поздно, поднять шум для того, чтобы попытаться подорвать доверие к ЦК. Оппозиция, видимо, торопилась создать “документы” против ЦК в виде письма Троцкого и заявления 46-ти для того, чтобы можно было отнести их к свердловцам, в районы и сказать, что они, оппозиция, — за демократию, за улучшение хозяйства, а ЦК мешает?, что нужна помощь против ЦК и пр.