– Вполне, – кивнул террорист. Акцент едва заметен.

– Как интересно, – изобразил искреннее удивление полковник. – Ткнул пальцем в первую попавшуюся спину и попал в образованного человека. Хотя я и не уверен, что бандит и подонок может считаться образованным человеком. Обратная теорема тоже верна. Но из этого ничего не следует. Никакие конвенции на вас не распространяются, – счел нужным пояснить Тарханов, – хоть вы и объявили себя какой-то там Армией, для меня это не имеет значения. Я вижу перед собой бандита, взятого с оружием в процессе совершения уголовного преступления, карающегося по законам государства Российского смертной казнью. И вправе принимать решение, исходя из целесообразности. Это понятно?

– Понятно, – снова кивнул тот, – однако можно и поспорить…

– Спорить – только на том свете, с Аллахом или с уполномоченными им лицами. Мне – отвечать на вопросы, имея в виду, что решение о твоей дальнейшей участи буду принимать только я. Единолично. Итак, имя, должность, состав вторгшейся в город банды, цель рейда.

Пленник молчал, пока не докурил папиросу до конца. Тарханов не препятствовал его размышлениям. Пусть. Чем дольше человек размышляет о своем положении и отходит от горячки боя, тем сильнее ему хочется жить.

Как правило.

– А если я все же предпочту умереть, но не отвечать? У меня ведь могут быть соответствующие убеждения, ради которых я воюю?

– Могут, – не стал спорить Тарханов. – Только шли вы сегодня в Пятигорск не умирать за убеждения, а выполнить некое задание, которое представлялось вам не слишком рискованным, но прибыльным. Сейчас ситуация коренным образом изменилась. Но даже если ты собрался геройски умереть, я не позволю.

Посмаковав последний глоток коньяка, Сергей размял папиросу.

– Геройски умереть не позволю, – пояснил он, выдержав паузу. – Психологию вашу мусульманскую я знаю, обычаи тоже. Умрешь так, что на рай с гуриями рассчитывать не придется. Погано умрешь. – Заметил некое движение лицевых мышц пленника, тут же ответил на невысказанное: – А ежели скажешь, что ты – человек культурный, светский, турок, возможно, и в такие сказки не веришь, то и это не беда. Смерть твою я сумею сделать настолько неприятной, что в какой-то момент говорить тебе непременно захочется, и расколешься ты до донышка… Так стоит ли провоцировать этот утомительный для всех процесс?

Пленник вздохнул, кривя губы в гримасе, смысл которой был Тарханову не вполне понятен.

– А как же… Вы же, судя по всему, тоже вполне цивилизованный человек. Неужели…

– Не тоже, а только! – резко оборвал его Тарханов. – Ты – свинячье дерьмо! Как все твои родственники, мать, отец, дети, поганые предки…

И, правильно рассчитав, поймал Фарид-бека в момент, когда тот попытался изобразить из себя взвившуюся из кресла пружину.

Вытянутыми и твердыми, как гвозди, пальцами левой руки Тарханов ткнул террориста в печень, а кулаком правой от души засветил в глаз. И потом добрую минуту наблюдал, как недавний герой стонет, икает, сдерживая рвотные позывы, корчится на ковре.

– Нормально? Вставай, сволочь. Помнишь Чехова? «Эх, Каштанка, насекомое ты существо! Ты, собака, супротив человека, что плотник супротив столяра». Налил себе еще рюмочку. Сделал глоток.

– Я тебя, падаль, замордую до того, что свою родную шлюху-мать рад будешь задушить, чтобы гяур-полковник, шариата не знающий, тебя больше не бил!

Просверк глаз «курда» ему не понравился, и еще одним рассчитанным ударом Тарханов заставил его снова повалиться на пол. Теперь уже того по-настоящему вырвало вонючей желчью.

– Так. Встать, утереться. Продолжим наши игры или будем разговаривать по делу? Водички хочешь?

Бандит, морщась и отводя глаза, кивнул, постанывая сквозь зубы.

Тарханов сунул ему в руку пластиковую бутылочку.

Сел в кресло, вытянул ноги так, чтобы в случае чего успеть ударить еще раз.

И начал рассуждать спокойным, менторским тоном:

– Ты же, придурок, с чего вдруг вообразил, будто имеешь дело с европейским гуманистом? Я – кавказский офицер. Двести лет мы рядом с вами живем и постоянно воюем. Кое-что друг о друге поняли. Сосуществуем, можно сказать.

И тут вдруг такие, как ты, появляются.

По Европам и Англиям поездили, Сандхерсты[6] закончили, разные книжки, не шевеля губами, читать научились, сопли рукавом публично не вытираете, бывает, даже зубы чистите. И вообразили, что если Толстой Лев Николаевич на старости лет «Хаджи Мурата» написал, так мы сразу прониклись.

Хрен вам. Вы, значит, при всей цивилизованности, за собой право на первобытно-общинные инстинкты оставляете, а мы с вами должны «эгалите, либерте, фратирнете» соблюдать…

Сергей сбился с мысли, почувствовал, что поначалу сымитированная ярость охватывает его на самом деле.

Это, кажется, дошло и до бандита.

– Вот так-то, Фарид-бек. Сообразил, что почем? Или скажешь мне все, что я спрашивать буду, или…

Произнесенное имя, пожалуй, поразило террориста сильнее, чем физическое воздействие.

– Спрашивайте, – шумно дыша носом, ответил он, неверной рукой нашаривая кресло. – Только прошу все же иметь в виду, что ничего, выходящего за рамки, мы не совершили… Нормальная войсковая операция…

– Захват мирного города и полутысячи заложников – войсковая операция?

– Каких заложников? Мы захватили вражеский, в нашем понимании, город, заняли эту гостиницу под свой штаб. Все. О заложниках речи не шло. Просто мы предложили постояльцам до поры не покидать свои комнаты… Для их же блага.

– Пусть так. А расстрелы?

– Не знаю ни о каких расстрелах. А если что и было – естественные эксцессы исполнителей. Можете наказывать их в обычном порядке.

– Брось, – доверительно сказал Тарханов. – Я не судья и не адвокат. У тебя единственный шанс сохранить жизнь, а то и свободу – ответить мне на все вопросы и подписать обязательство стать моим личным агентом. Знать об этом, естественно, будем только мы. Все остальные варианты… Запомни хорошенько, ваша Хиджра отсчитывается от седьмого века, кажется? Так вот степень моей европейской цивилизованности сейчас тоже примерно на этом уровне. Но она может возрастать в меру твоей сговорчивости… – Сергей демонстративно цыкнул зубом.

В дверь резко и громко постучали.

Тарханов выдернул из кобуры пистолет.

– К стене, живо!

Подошел к двери.

– Кто?

– Капитан Кабанец. Откройте, полковник.

Сергей повернул задвижку.

Нет, этого чернявого высокого офицера с висящим поперек груди автоматом он не помнил. Да и то, сколько лет прошло. Впрочем, Неверов, возможно, с ним и встречался.

И капитан наморщил лоб, вспоминая, с этим ли человеком он тренировался в одной команде.

Чтобы рассеять сомнения, Сергей сунул ему к глазам удостоверение. И фотография, и соответствующий текст.

– Так…

– Спокойно, ни слова. Позовите сюда бойца. Пусть посторожит вот этого. Но – оружие на изготовку, ближе шести шагов не подходить, в разговоры не вступать. Если нужно – бить безжалостно, но живым он должен остаться в любом случае. В любом…

– Понял, господин полковник.

В кабинете они отошли в уголок, где не могли их слышать отдыхающие юнкера.

– У вас ко мне вопросы? Кстати, чем все закончилось в городе?

– Нормально закончилось. Кто бежал – бежал, кто убит – убит.

Знакомое училищное присловье времен еще первой кавказской войны.

– На улицах полсотни трупов, два десятка пленных мы взяли, полиция удержала позицию, отделение МГБ разгромлено бандитами, из банка ценности вывезти они не успели. Но дело не в этом. В ближайшее время сюда должны прибыть регулярные войска и представители округа. Наверняка возникнут вопросы, что делаете здесь вы. Разве Северный Кавказ – зона ответственности Московской Гвардии?

– Разве эта тема – ваша компетенция? Я думаю – даже и не моя. Там, – он указал пальцем в небо, – разберутся.

– Вы меня не поняли, полковник. – Капитан даже ладонь прижал к сердцу. – Вы – не Неверов, что бы там ни было написано. Арсения я знал очень хорошо. Вы – Тарханов. Это старшие младших плохо помнят, а молодые на вас смотрели снизу вверх и запоминали ваши манеры, шутки, «подвиги»… Тем более – Арсений Неверов целых две недели муштровал нашу роту перед парадом в честь столетия училища. А я был старшиной линейных. Забыли?