– Я не успел, могу поклясться, не успел!

– Что ты не успел?

– Открыть не успел, – блеял пастух, вжимаясь в закопченную стену.

И в этот момент Эгину стало смертельно скучно. Ему вдруг подумалось: с какой стати, собственно, они вломились к этому забитому пастуху? Чего он требует от этого невежественного и дикого существа? Может, пес и вправду ошибся? Он что – Зрак Истины, что ли, чтобы не ошибаться?

Тем не менее Эгин продолжил свой вялый допрос:

– Почему ты не успел открыть?

– Не знаю.

– Что значит «не знаю»?

– Значит то, что я… м-м… ел!

Есмар возился с Логой и, похоже, не интересовался ходом дознания.

Пастух казался настолько жалким и безответным, что к разговору с ним Эгин начал испытывать непреодолимое отвращение. И к его бедному жилищу – тоже. Как вдруг, словно гром среди ясного неба, раздался голос Есмара:

– Милостивый гиазир Йен, Лога нашел! Она здесь!

Эгин вздрогнул. «Так просто?»

– Здесь, в горшке! – Есмар поглаживал пса по голове, склонившись над дымящимся горшком.

– Да это ж еда моя, это ж просто еда… – подал голос пастух.

– Я вижу, что еда, – процедил Есмар и, подняв горшок на высоту груди, грянул его оземь.

Измельченные овощи рассыпалась по полу неаппетитной кучей. Запахло сельдереем и помоями.

Эгин с недоумением отступил, чтобы не забрызгать свой шикарный плащ.

Лога сел на задние лапы и приподнял передние. Что твоя белка. Его псиная харя сияла почти человечьим ликованием. Плешивый пастух безысходно заскулил в своем углу.

А скулить ему было от чего. В центре кучи, среди морковки и фасоли, красовалась Внутренняя Секира рах-саванна Опоры Вещей Гларта.

Разводить волокиту Эгин был не намерен.

– Где, когда и при каких обстоятельствах ты совершил убийство?

Кинжал Эгина подрагивал вместе с пульсацией артерии на шее пастуха.

– Это не я, милостивый гиазир, не я!

– Где, когда и при каких обстоятельствах…

Жадный до крови кинжал слегка прокусил кожу у берега пульсирующей реки. Железная хватка Эгина не давала смерду не то что кивать головой, а вообще двигаться.

– Убейте, гиазир, убейте. Я хоть на Девкатре побожусь, хоть пепел буду жрать, хоть детей заберите – все что хотите, но не я!

– Где, когда и при каких обстоятельствах…

Струйка крови, пока что маленькая, потекла по шее пастуха, стекая за ворот. Плешивый маленький человечек – потный, грязный, несчастный – не сопротивлялся.

– Не я это был, я только руку отрезал, думал, правду говорят, у вас внутри кости золотые…

– У кого это «у вас»?

Кинжал отстранился, а зрачки Эгина, словно два стальных буравчика, ввинтились в блеклые глаза пастуха.

«Нет, этот несчастный придурок не похож на матерого колдуна, – подумал Эгин. – Он не похож и на убийцу. Он слишком жалок и слишком труслив, чтобы поднять руку на офицера Свода Равновесия. Нет, этот идиот поклоняется Девкатре, скармливая своему божеству вареные овощи и отруби с сельдереем. Куда уж ему вырезать сердца и оживлять мертвых!»

Эгин спрятал свое разочарование вместе с кинжалом.

– Рассказывай, как все было, – сказал он ледяным тоном.

– Вот, значит, шел я к руднику. То было на рассвете. Смотрю, а там он, ну, мертвый. И весь такой, в кровище. Страшный, рот перекошенный, одежда на нем вся порватая. Он еще и, простите, гиазиры, обмочился, как то у них, у мертвых, случается. Ну я его сразу узнал. Я ему частенько по поручению хозяина носил всякую снедь – сыр, молоко, а то, бывало, и свежатину. То есть не ему, а его кухарке. Я его узнал, конечно. Ну там стрела у него в спине торчала. У нас вообще стрелы метят обычно, чтоб добычу на охоте делить проще было. А тут я посмотрел – стрела вроде бы ничья. Ну ладно, думаю, убили – значит, время его пришло. И, думаю, пойду-ка я отсюда подобру-поздорову…

Пастух остановился, чтобы перевести дух. Эгин и Есмар переглянулись.

– Ну, и чего ж ты не пошел подобру-поздорову? Или не позвал кого, чтобы труп прибрать? – вставил Есмар.

– А оно мне надо было? А то вдруг бы еще на меня подумали, что это я, мол, его… Ну я пошел себе восвояси. А потом вдруг попутала меня жадность, вспомнил, как мне кум говорил, что у этих, ну, у вас, таких, как тайный советник, рука, если ее сварить в извести, а потом в полнолуние закопать на кладбище, а потом вырыть, становится золотой. Ну вот я и подумал. Зачем ему рука? Она ж ему не пригодится! А мне бы не помешала. Ну вот я и взял.

– А сердце? Про сердце тебе кум ничего такого не говорил? – пряча улыбку, поинтересовался Эгин.

– Нет, сердце уже до меня кто-то того… Это не я… – Пастух опустил глаза и стал теребить подол своей льняной куртки. – Я таким не занимаюсь, такими всеми делами. Ну, вы понимаете…

– Мы понимаем, о чем ты, – подтвердил Эгин. – А кто такими делами у вас занимается?

– У нас, в Кедровой, – точно никто. А у Багида Вакка, на Сером Холме, – там, почитай, кто угодно, они такие там, гады… Ну это я точно не знаю кто.

– Ну так что – сварил ты руку или как? – поинтересовался Есмар.

– Сварил, милостивый гиазир, каюсь. Не знал, ей же ей, что творю, Шилол меня наставил. Во всем винюсь.

– Закопал?

– Закопал, милостивый гиазир.

– И что, было в ней золото?

– Было бы золото, я б тут гнильем не кормился бы, – удрученно бросил пастух, указывая своим грязным, без ногтя, пальцем в останки завтрака напополам с глиняными черепками.

Даже Лога побрезговал пастушьей трапезой.

Эгин уже не сомневался в том, что плешивый пастух Круста Гутулана не убийца и убийцей быть не может.

Будучи обычным эрм-саванном, он, возможно, уцепился бы за эту жертву и склонил бы мужика к «чистосердечному» признанию. А потом расправился с ним по всей строгости закона. Спихнул бы дело с плеч долой и пребывал бы в полной уверенности, что наказал опасного, хотя и недалекого преступника.

Но, походив год назад три веселые недели в чине рах-саванна, а после получив головокружительное повышение в аррумы и пройдя Второе Посвящение, он стал смотреть на многие вещи иначе. Говоря проще – сильно поумнел.

Эгина не смущали даже пастушьи бредни насчет золотой руки, которую можно получить из офицерского мяса путем вываривания в извести. Офицеры Свода, являвшиеся на Медовый Берег в мундирах тайных советников, были для крестьян и пастухов Ваи посланцами из другого мира. Пугающего, величественного и сурового. Мира непонятных законов, страшных тайн и сверхчеловеческих возможностей.

Пастух отрезал мертвому Гларту руку. Это преступление. И похитил Внешнюю Секиру рах-саванна. Это – государственное преступление. За эти преступления пастух сядет в голодную яму. Но это не тот преступник, который интересует Эгина. Увы.

Пастух был отправлен в Ваю под надзором Есмара. Сам Эгин направился прямиком в Кедровую Усадьбу.

«Знакомиться с Крустом Гутуланом все равно придется. Значит, чем раньше, тем лучше».

Эгин застал Круста в момент его хозяйского торжества. Стоя посреди двора, тот раздавал зуботычины нерадивым, похвальбу ретивым и наставлял остальных.

Кедровая Усадьба, как оказалось, находилась в состоянии войны уже не первый год. Воевали с Серым Холмом. Но если раньше угольки вражды и раздора лишь тлели, время от времени вспыхивая кровавым междоусобием, то теперь, как мог заметить Эгин, дело было поставлено на широкую ногу.

Кедровая Усадьба напоминала скорее крепость, готовящуюся к дерзкой вылазке против неприятеля, чем обитель мирных земледельцев и пастухов.

«Кто бы мог подумать, что в такой дыре могут кипеть такие бурные страсти? Пожалуй, им бы позавидовал любой столичный драматург!»

Третьего дня, по уверениям Круста, люди Багида украли из деревни Круста трех незамужних девок, одна из которых была любовницей самого Круста, и… во всеуслышание объявили, что те послужат платой за уведенный людьми Круста скот в пересчете одна девка на три барана. А оный скот вовсе не был уведен людьми Круста, а попросту заблудился и пропал в горах по нерадивости пастухов Багида, которые такие же пастухи, как он, Круст, рыболов.