Гость долго шаркал подошвами о коврик, взблескивая очками, разматывал бесконечный шарф, наконец, с отрывистым: “Нет, нет, я сам!” – стал высвобождаться из шубы. Яранцев деликатно стушевал взгляд в сторону двери, где перистальтика пола тем временем поглощала испачканный коврик.

И прозевал перемену. Только что в прихожей суетился закутанный старик, теперь, вскинув всклокоченную бороду, на Яранцева решительно глядел жилистый, сухопарый Дон Кихот в очках.

– Прошу, – подавив изумление, сказал Яранцев. – Чем обязан?

Это старомодное выражение как-то само собой слетело с его губ.

– Я из студии и по поводу Мика.

– Он что-нибудь натворил? – вырвалось у Яранцева.

– Натворил? – Брови старика укоризненно сдвинулись. – Вы не то слово выбрали. Никакое производное от глагола “творить” не должно, не может иметь негативного смысла, ибо это великое, величайшее слово!

– Извините. Так в чем же дело?

– В том, – старик понизил голос, – что Мик готов совершить преступление.

Яранцев похолодел. Разом ожили все страхи, все опасения. Всегда, с самого дня рождения Мика он жил под гнётом вполне осознанной тревоги.

– Продолжайте, – глухо сказал он. – Как отец, я должен знать все. Какое преступление?

– Самое тяжкое, какое человек может совершить по отношению к самому себе. Мик бросает студию!

Облегчение было так велико и неожиданно, что из горла Яранцева вырвался хриплый смех. Усы старика возмущённо встопорщились.

– Поверьте, тут не до смеха! – вскричал он. – Если вы, как отец, не понимаете…

– Простите, – сказал Яранцев. – Я постараюсь все понять. Только давайте с самого начала. Итак, Мик собирается бросить студию. Жаль, он, кажется, достиг у вас кое-каких успехов.

– Кое-каких? О нет. Не кое-каких – выдающихся!

– Вот как? Это для меня новость…

“И прескверная, – подумал Яранцев. – Я так боялся отпугнуть Мика чрезмерным контролем, что это обернулось непростительным упущением. Остальные, впрочем, тоже хороши!”

– Мик замкнутый парень, – продолжал он вслух. – Но я справлялся в студии (“Не я, другие, но это не важно”). Тем не менее информация, которую мне дали…

– Она не могла быть иной. – Старик нахмурился. – Мик своеобразный юноша, и похвалу приходилось строго дозировать.

“Своеобразный? Уж это точно…”

– Подождите. – Старик вдруг насторожился. – Вы, говорите, справлялись в студии? Это когда же?

– Я уже сейчас не помню… Видимо, я не с вами разговаривал.

– Странно, странно! Я не только учитель Мика, но и руководитель студии, должен бы знать. Меж тем…

– Я тоже кое-что должен бы знать об успехах Мика, однако, как видите, не знаю, – поспешно перебил его Яранцев. – Впрочем, дело, насколько я понимаю, не в этом. Мик собирается бросить студию, вы же считаете, что он допускает ошибку.

– Громадную, непростительную! Ведь он прирождённый мыслетик!

– Это точно? – недоверчиво спросил Яранцев.

– Вам моё имя, имя Андрея Ивановича Полосухина, очевидно, ничего не сказало. – Старик гордо выпрямился. – Не в претензии. Но вы можете спросить Сегдина, можете спросить Беньковского – надеюсь, эти фамилии вы слышали? Они подтвердят, да, да, они подтвердят, умеет ли Полосухин оценивать талант.

– Верю, верю! Просто это слишком неожиданно. Мик – прирождённый мыслетик! Кто бы мог подумать!

“Да уж, конечно, этого предположить никто не мог…”

– Я вот что скажу. – Старик поднял палец. – Пояснение необходимо, поскольку мыслетика, если не ошибаюсь, не входит в сферу ваших умственных интересов, а я надеюсь иметь в вашем лице убеждённого сторонника. Многие представляют себе мыслетику всего лишь как новый вид искусства, тогда как она синтез, вершина давних устремлений художника…

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru