На них были тяжёлые, пышные одежды, гирлянды жёлтых цветов, и, если бы не стража с копьями, можно было подумать, что двое землян возглавляют торжественное шествие.

Плоские крыши, галереи, улицы были запружены одетой в лохмотья толпой, шевелящейся, грозно гудящей, словно рой встревоженных пчёл. У Шайгина не вырвали из ушей кристаллики транслятора, сочтя их, видимо, за часть тела, и он понимал, что кричали, выли, орали эти человекоподобные существа:

– Жертва священному Храму! Кровь и Голос! Кровь… праздник… голос… победа!

Сипло гудели трубы, бухали барабаны. Процессия медленно двигалась к Храму. Люди знали, что там их ждут долгие истязания во славу какой-то непонятной и чудовищной религии, а потом смерть. Толпа знала это ещё лучше и ликовала, неистовствовала, возносила хвалу Храму и Голосу, которые даровали им столь волнующий праздник.

Шайгина мутило от омерзения. Ужасной казалась не смерть и даже не страдания, а то, что их, звездолётчиков и учёных, будут хладнокровно и радостно пытать безмозглые фанатики, тупо верящие тем не менее в свою разумность. Порывы ветра вздували тёмные одежды шагающих рядом жрецов, и каждый раз людей окатывал тошнотворный запах грязного, сального тела. И вот эти лоснящиеся от пота руки, эти крючковатые пальцы с чёрными когтями, дрожа от сладострастия, будут вскоре жечь их раскалённым железом, пронизывая мозг безумной болью! Мозг, вмещающий такие знания, что даже капли их хватило бы всей этой толпе для избавления от болезней, голода и невежества.

– Лайтинг бы сюда… – послышался шёпот Бренна. – И по рожам, по рожам…

Бренн дёрнул связанными руками, и Шайгин почувствовал почти осязаемо, как у того напряглись мускулы и как нерастраченная ярость дрожью пронизала тело беловолосого гиганта.

– Не надо, Бренн, – сказал он едва слышно. – Это недостойно. Ведь это дети, слепые, жестокие, глупые дети…

Бренн зло засмеялся. Удивлённые стражники насторожённо наставили копья.

– Я брошусь на эти копья, если “Эйнштейн” не поспеет, – сказал Бренн.

– “Эйнштейн” не поспеет, а на копья нам броситься не дадут, – ответил Шайгин. – Все равно выше голову!

– Я и так задрал её аж к самому небу… Как вспомню, что где-то там есть “Эйнштейн”, есть лаборатории, книги, друзья… Эх! Как ты думаешь, если долго, очень долго и очень спокойно – не так, как в разговоре с жрецами, – объяснять этим человекоподобным, что возможна другая жизнь, что существуют общие для всей вселенной законы развития, что мы можем помочь им выбраться из дерьма, в котором они тонут, – поймут? Или лучше для их же блага стереть всю их так называемую цивилизацию?

Шайгин посмотрел на беснующуюся толпу. В ней не было лиц, вся она была единым перекошенным, жадным, исступлённым лицом.

– Нет, – сказал он твёрдо. – Не поймут. Мы для них диковинные, непонятные, может быть, опасные пленники. Тем слаще радость победы, тем большую ценность мы представляем для жертвенного алтаря. Простая и ясная логика, а все, что сверх этого, не существует.

– Поздно мы это поняли.

– Поздно. За последние две сотни лет мы успели забыть у себя на Земле, что разум может быть настолько невежественным и жестоким.

Это было правдой. Ни Шайгин, ни Бренн не были подготовлены к вероломству. Когда “Эйнштейн” засёк на этой планете аномалию, которая могла быть пропавшей полтора галактических года назад “Европой”, а могла ею и не быть, капитан сказал: “Берите скайдер, проверьте и возвращайтесь. На большее у нас нет времени”. “Европа” была обычным пилотируемым кораблём, но к этой звезде из-за дальности расстояния её послали под управлением автоматов, и она исчезла где-то здесь, в этой планетной системе.

Конец ознакомительного фрагмента. Полный текст доступен на www.litres.ru