Как только речь пошла о любимой птице, у женщины самым волшебным образом развязался язык. Из ее рассказа стало ясно, что это заморское чудо привез из города сын. Страус, как сказал сынок, очень выгодная птица, и если он будет себя хорошо вести, то к осени ему раздобудут подружку. Малаиха, Анна Артемьевна Малаева со своим мужем Егором не слишком понимали, чем уж так хорош страус и какая от него невообразимая польза, однако птицу берегли, ухаживали за ней, а муж и вовсе – полюбил его пуще цепного пса Рявки. Каждый вечер после дойки Егор выгонял жену прогуливать диковинную птицу на луга.

– Ты баба темная, не ведаешь, чего ему надо. Загнется на фиг, а мне потом горе такое! Сходи, прогуляй птенчика, пусть он сам себе травку выберет.

Анна Артемьевна не больно любила такие вечерние променады. Куда приятнее было бы ей плюхнуться в перинки, да и забыться, тем более что у птички оказался серьезный характер – ходить на веревке он не желал, а добровольно рядом с хозяйкой гулять категорически отказывался. Стоило снять с его шеи веревку, как он пускался в бега. А уж как страусы бегают, Анна узнала не понаслышке.

– Не буду с этим Фельшером гулять! Хошь – сам его выводи! – заявила однажды супруга Егору. – Вон, бери на веревку и шагай.

– Ага! Это чтоб вся деревня утром веселилась, как я с петухом заморским гуляю! Иди, говорю!

Так у супругов впервые назрел скандал. Потом, правда, страсти поутихли. В конце концов Фельдшер если и убегал, наутро обязательно возвращался.

– Слышь-ка, Ань, негоже больше нашу птицу одну выпускать, – заявил как-то Егор, задумчиво пережевывая картошку. – Тут городских понаехало – сопрут, я их знаю.

– И чего? – не поняла супруга.

– Надо тебе опять его на лужок… того, вывести.

– Вон твой Фельшер, вон лужок, гуляй, не держу. Хошь, под ручку его води, хошь, за шею тягай, а больше с им не пойду, – рассердилась Анна, бросила полотенце и удалилась в комнату.

– Будешь, будешь, – усмехнулся в усы Егор.

В тот же вечер калитка загона, где обитала дивная птица, загадочным образом оказалась открытой. Фельдшер не заставил себя уговаривать – вздернул повыше шею и унесся на вольные луга, растопырив крылья.

– Ань!! Ты, што ль, калитку не закрыла?!! – ворвался в избу грозный Егор. – Беги теперь, кричи его!!

И Анна побежала – спорить с Егорушкой себе дороже.

Вот так и получалось, что раза три в неделю калитка непонятным образом всегда оказывалась открытой, а Анна носилась по окрестным лугам и лесам и голосила во все горло:

– Тега-тега-тега!! Тега, язви тебя!! Фельшер, паскуда! Поймаю – весь хвост по волосине выдеру!!

А во вторник… да, во вторник вечером Егорушка пришел домой слегка навеселе, выкушал еще стопочку за ужином и уснул с оглушительным храпом. Однако успел заметить супружнице, что «калитка, ядрена вошь, опять нараспашку!».

Анна даже спорить не стала – дождалась, пока хмельной муженек заснет, а сама с чистым сердцем уселась к телевизору. За ним и задремала. Разбудил ее дикий вопль:

– Анна!!! Росомаха, язви тебя в коленку!!! Где птиц?!! Фельшера вчера сыскала?!! Глянь – ужо утро синее, а нашего павлина еще дома нет!! Кто его выпустил?!! Витька приедет, страусиху привезет, а что мы ему скажем?!! Ты знаешь, сколь денег он за этого страуса отслюнявил?!! Не знаешь?! Тода быстро одевайся и беги за птицей!!

Несчастной женщине ничего не оставалось, как одеться и бежать кричать питомца.

Утро было раннее, еще и не рассвело как следует, так только чуть посинела небесная гладь да стали четче вырисовываться окна на домах. Но Анна никого не боялась – сюда к ним редко чужих заносит. Она тряслась по сырой траве и привычно звала:

– Тега-тега-тега-тега!! Тега, холера тя задери!! Иди, хлебушка дам, чтоб тя волки уперли! Фельшер!! Фельшер!! Поймаю – суп куриный из тя изготовлю, вот ей-богу!

В лесу, недалеко от реки, ей послышалась какая-то возня. «Несется, голубчик», – подумала Анна и стала тихонько продвигаться навстречу. То, что она увидела…

– Вы знаете, я никому не говорила – не поверят, – понизила голос до шепота Малаиха. – А вам нужно рассказывать?

– Нам все нужно, – мотнула головой Аллочка и придвинулась ближе.

Гутя тоже склонила голову чуть не до самого носа рассказчицы.

– Так и вот, – продолжала Малаиха. – Вижу, возле куста какая-то куча ворочается. Я грешным делом подумала, что это собаки мово Фельшера задрали, кинулась к им-то, а возле кучи фигуры скачут, ненашенские, и больно на чертей похожие. А рядом две девки в белых сорочках топчутся. Жуть прям.

– Боже мой, страсти-то какие! – охнула Гутя и прикрыла рот ладошкой.

Малаиха и сама вытаращила глаза от ужаса и зловещим шепотом продолжала:

– А то! Меня так всю и скорежило! Стою – дыхнуть боюсь. А потом чую – кто-то меня за плечо, от сюда вот щиплет.

– Уи-и! Вы на себе-то не показывайте! – поросенком взвизгнула Аллочка. – Меня б кто ущипнул, я б обос… обособленно себя всю жизнь вела.

– Аллочка! – шикнула на нее сестра. – Ну и кто это щипался-то? Севастьян?

Рассказчица выпрямилась, передохнула и помотала головой:

– Не, я обернулась, а это Фельшер мой. И мне, вот знаете, как-то нестрашно стало. Я его на поясок и к дереву, а сама к той куче продираться стала. А ужо хошь и светает, а темно. Тут глядь-те скакуны-то меня увидали и бежать! Токо один этот мужик и остался. Он никого не увидал, так и валялся мертвый.

– Он же еще немножко живой? – не поняла Гутя.

Рассказчица окончательно освоилась, ухватила многослойное печенье и с полным ртом продолжала:

– Так мне там кода разбираться-то? Я ить думала, он ужо того… помер. Но не бросила его, нет. Веток наломала, его взгромоздила, и мы с Фельдшером его волоком доперли до самой деревни. А тут как раз Маруська Коза в уборную выскочила. Она у нас такая… язык у ей поганый, все сплетни ее. Ну и заметила, что я тащу кого-то. «Ой! – орет. – Никак Егорушка в дым ужрался!» А я ж чего на родного мужа-то наговаривать стану? «Гляди, говорю, Фельшера искала, а тут мужука нашла. Глянь, говорю, ежли не веришь. Небось из городских кто потерял. Вчерась-то на даче вон как с ума сходили, мясами всю ночь трясли». Это я про вас ей. А она мигом подсчитала, что из вас деньги выудить можно, и ну причитать: «Давай его ко мне переташшим, на кой он тебе, дохлый-то, нужон, добро б целай». А мне и правда без надобностев. Мы к ей и переташшили. Я, правда, никак уснуть не могла, к соседке вашей сбегала да попросила, чтоб, значит, она вам дала знать, может, кто из ваших потерялся. А вы потом ужо сами и нарисовались.

– А соседка только сегодня позвонила, – надула губы Гутя.

– М-да… Так вы говорите – черти незнакомые? – задумчиво скребла затылок Аллочка. – А чего в них такого… чертячьего?

Малаиха хлопнула себя по бокам.

– Ну а кто ж ишо?! Токо они, кому ж надо по ночам с волками-то шарахаться?

– А может, это кто из ваших, деревенских? – предположила Гутя.

– У нас в деревне всего три мужука – мой Егор да два деда. Да пять бабок. Я ить тута всех знаю. Наших бабок с дедками попробуй-ка заставь прыгать – рассыпются, костей не соберешь! А там скакали… весело как-то скакали. Точно вам говорю – нечисть! И башки таки патлаты, у нас таки прически не носют.

– А не могло это вам показаться? – допытывалась Гутя.

– Ага! Чего эт мне покажется? Я ж не пью вовсе. А эта нечисть-то потом ишо бежала долго на ногах-то. Прям в туман и унеслась.

В таком ключе беседа продолжалась еще полчаса. Ни Гутя, ни Аллочка больше ничего не выяснили. А в дверях уже маячила Светлана и знаками показывала, что с заданием она справилась – деревенские активистки благополучно удалились.

– Ну и что ты думаешь по поводу нечисти? – уставилась на сестру Аллочка, когда Малаиха отправилась кормить Фельдшера, прихватив в качестве подарка длинный батон. – Может, и правда черти?

– Да какие там черти, – отмахнулась Гутя. – Я думаю, нам все равно надо дождаться, когда Севастьян придет в сознание, а там и выясним, что у него за дела с местными лешаками. Меня вот другое волнует – если Севастьян все это время провалялся под кустом, кто мог звонить от имени его секретаря?