Верить – не верить? Вот ведь задача! С одной стороны ерунда, конечно, мистика, поповщина, а с другой – похоже ведь на правду.

Духи в двадцатом веке? Чушь! Но ведь в остальном блокнот правдив. Все, как есть. Коптин даже якута Малчу знал лично. И совершенно не сомневался, что в описанной ситуации повел бы себя именно так: сбросил груз и оперативно смотался от греха подальше.

У подножия гольца возникла проблема: оставить ружье, как поступали Буслаев с Лехой, или с собой захватить? Поколебавшись, решил – до палатки с ружьем, а там по обстановке.

Растяжки у палатки сильно ослабли, но сама она держалась еще очень браво. «Странно, что за столько лет не рухнула», – подумал Коптин рассеянно. Споткнувшись у входа о котелок, он заглянул внутрь.

Одеяла, пара ружей и мешки – кроме этого в палатке ничего не нашлось.

Сидор Буслаева – это, конечно, вон тот, побольше. Коптин вдруг обрадованно хмыкнул – в мешке вполне могли оказаться разгадка. Записи Буслаева, вещи какие-нибудь. Просто и безопасно, оставалось только порыться в нем. Шура совсем уж было вознамерился, даже руку протянул, но помешал негромкий шорох.

Сердце вновь заколотилось, шумно и часто. Ладони враз взмокли.

Как можно мягче Коптин обернулся – в палатку заглядывал медведь. Лохматый такой, ушастый. На морде у него явственно читалось любопытство и неодобрение. Неприятный звериный запах влип в ноздри.

Мысли завертелись волчком, затеяли сумбурный рваный хоровод, и вдруг исчезли, как по команде.

Медведь не двигался, просунув в палатку морду, и Коптин, наконец, вспомнил о ружье. Медленно, плавно… Главное – не дергаться… Еще медленнее и мягче.

Он прицелился, собираясь спустить курок, но неожиданно медведь сердито рыкнул и резво скользнул вбок, исчезнув из поля зрения. Теперь Коптин видел лишь стволы и желтеющую траву.

В любом случае нужно было покинуть палатку. Но где прятался зверь? Кубарем выкатился Шура наружу и сразу же оказался на коленях, быстро поводя стволом в поисках цели.

Медведь стоял на задних лапах за палаткой и сердито сопел. Потом, сопя еще громче, вцепился когтями в плотный выцветший брезент и стал тянуть палатку на себя. Две растяжки лопнули от первого же рывка, медведь был явно сильнее, чем подгнившие веревки. Не обращая внимания на человека, он поволок к обрыву бесформенный ком, в который превратилась палатка вместе со всем содержимым. Для медведя он справлялся довольно неплохо.

Коптин, разинув рот, наблюдал.

Подтащив свою ношу к самому обрыву медведь спокойно отправился следом за палаткой. Если и имелась в буслаевском сидоре разгадка, она стала недоступной. Впрочем, можно спуститься, но…

Коптин долго стоял с ружьем наперевес и глядел в сторону обрыва. Ему показалось, что на груди зверя виднелась тонкая светлая полоска и он лихорадочно соображал: бывает ли такое у бурых медведей? У гималайских – знал, бывает. А у бурых?

Ветер тихонько шевелил траву и шумел в кронах.

Кто-то взял Коптина за затылок, обхватив голову, как человек держит яблоко. Шура вскрикнул, силясь обернуться, но держали его крепко. А за спиной раздались престранные звуки: десятки голосов, шорохи, топот, повизгивание, вой и скулеж, скрипучий хохот, глухой хохот, звонкий хохот, треск, вжиканье, улюлюканье, щелчки…

Позади происходило нечто непостижимое, а Коптин мог только беспомощно дергаться да бестолково махать руками. От напряжения и страха сводило мышцы.

Что надоумило его выстрелить в воздух? Трудно сказать. Звуки позади сразу же смолкли, будто радио выключили; Коптин ощутил сильный толчок, от которого выронил ружье и ушел носом в землю. Всего на миг, потому что тут же судорожно приподнялся и бросил взгляд за спину. Там ничего и никого не было.

Пот катился по испачканному землей лицу, как дождевые капли по стеклу во время ливня; поджилки тряслись, а зубы непроизвольно постукивали, словно в стужу.

Никого вокруг, тихо и спокойно.

Не вставая с колен Коптин затравленно озирался. Ружье валялось рядом и он потянулся за ним. Вернее, попытался потянуться, так как с места сдвинуться не удалось.

Через минуту Коптин понял, что некая сила неумолимо подталкивает его к обрыву. В эту сторону он мог двигаться совершенно свободно и беспрепятственно. А вот в противоположную не получалось ни шагнуть, ни наклониться, будто возвел кто-то невидимую кирпичную стену, не позволяющую вернуться. Каждый проигранный шаг сдвигал его к обрыву, ближе и ближе.

Повинуясь внезапному порыву, Коптин испробовал направиться вдоль ущелья. Вышло нечто среднее: идти можно, но с трудом, словно сквозь густой кисель. В тот же миг сопротивление пропало и Шура замер. Потом медленно обернулся; ружье лежало в пяти шагах на жухлой осенней траве.

«Ну его к черту, это местечко! – искренне решил он. – Уберусь, пока не поздно, покажу блокнот кому надо, они пускай головы и ломают, а мне что-то недосуг…»

Думал Шура зло. Злила в основном собственная беспомощность.

Подцепив ружье за ремень, Коптин нарочито неторопливо направился к гольцу, оставляя ущелье за спиной. Каждую секунду он ждал подвоха, но, похоже, ему позволяли уйти.

Впрочем, скоро он наткнулся на знакомого медведя-труженика. Недоверчиво глядя на него, Коптин постарался разминуться, но тот заворчал и поплелся навстречу. Пришлось отступать, все быстрее и быстрее; спустя минуту Коптин уже удирал во все лопатки. Медведь трусил шагах в тридцати сзади.

Дороги Шура не разбирал, и неудивительно, что с разгону вскочил в речушку, неожиданно возникшую на пути в неширокой ложбине. Зверь приближался. Когда вода достигла пояса, Коптин схватился за ружье, вспомнив, как отпугнул медведя от палатки. Но на этот раз косолапый лишь презрительно оттопырил нижнюю губу и неохотно вошел в холодную уже воду. Коптин попятился, но речушка становилось все глубже; отступать стало некуда.

«Неужели понимает, что разряжено?» – запаниковал Шура. Но это же всего-навсего медведь!

Вдруг его осенило – патрон, тот, что вечно вертел в ладони! За ним не нужно лезть в мешок, болтающийся за спиной. Где же он? В кармане?

Медведь приблизился шагов на семь-восемь.

Ружье мигом оказалось переломленным, рука сама-собой скользнула в карман.

Пусто.

«Боже, неужели потерял? А в другом?»

Мысли и руки мелькали быстрее стрижей.

«Только бы не намок!»

Вода лизала низ широкого брючного кармана, Коптин лихорадочно нашаривал в нем спасительный желтый цилиндрик.

«Он! А, ч-черт!»

Что-то мешало вытащить руку из кармана и Коптин сердито рванул ее так, что затрещала плотная материя. Раздался легкий всплеск, но Шура не обратил на него внимания.

Вогнав патрон, он прицелился, ожидая, что медведь остановится или отступит. Тот и впрямь стал, подрагивая то ли от холода, то ли от неустойчивости. Течение все-таки…

Взгляд Коптина оторвался от мушки и сфокусировался на груди медведя.

Светлая полоска на груди была цепочкой, на которой висел маленький медальон – серебристая змейка с красными глазами-бусинками.

Ружье едва не выпало из рук.

Медведь глядел куда-то в сторону, задумчиво, словно бы с сомнением. Никогда доселе Коптин не встречал задумчивых или сомневающихся медведей. Невольно Шура глянул туда же.

Злополучный блокнот, намокая, неторопливо уплывал прочь. Он быстро тяжелел и скоро скрылся в волнах, гуляющих по реке.

Вот что мешало достать спасительный патрон.

Медведь резко развернулся и отправился восвояси, не взглянув на Коптина. Вода зябко хлюпала при каждом его шаге. Выбравшись на берег, он растворился в лесу.

Коптин решился покинуть реку только минут через пять, когда поутихло сердце и стало невмоготу торчать в холодной воде. Ноги основательно замерзли, но он постарался уйти подальше отсюда.

Наверное, потому что глянул во второй раз медведя, когда тот поворачивался, и заметил только полоску седой шерсти в виде буквы V у того на груди.

Вечером, отогреваясь меж двух костров, Шура не знал что и думать. Без Лехиного блокнота ему никто не поверит, ясно. Таежные мужички такие басни сказывали долгими зимними вечерами, что, бывало, и не поймешь – плакать или смеяться. Да и сам себе он верил ли?