Не совсем то, на что полковник рассчитывал. Ему придется наслаждаться Амандой в одиночестве. Но? Полковник снял винтовку с плеча. Считай еще одно удовольствие, из ждущих его.

Кинкейд увидел их обоих, и полковника и Аманду. Увидал левую ногу униформы Аманды, бурую от крови, увидал сквозь все густеющий дым, как полковник скинул Аманду с плеча на землю, где она и застыла, недвижимо. Он знал, даже и не оглядываясь, что не успеет вернуться или скрыться за углом. Так что он принялся делать единственное, что мог в этой ситуации.

Торопливо запихнув ручной лазер в карман своей парки, Кинкейд перекинул винтовку из правой в левую руку и заторопился вверх по тропе.

— Один лишь шанс, я получу лишь один, и затем все неважно, поскольку я буду мертв, а вертолет доберется сюда прежде чем он успеет сделать что-либо с Амандой, Господи, насколько серьезно она пострадала, неужто он… ? —

Кинкейд выкинул из головы все эти мысли, сосредоточившись на ковылянии по камням, сморщившись, когда его бок задел край скалы. Все густеющий слой дыма повис между ним и его противником. Но это также означало, что и то его не может видеть….

Его голова дернулась, когда он услыхал ритмичный звук лопастей вертолета. — Да, да! — Он шел, горбился, двигался на полусогнутых. Вертолет бы все ближе, поскольку пилот, должно быть, увидал дым и огонь и они наверняка успеют, чтобы спасти Аманду, это единственное, что волновало его, просто спасти Аманду…

И неожиданно левая нога Кинкейда заскрипела по гравию, затем уехала в сторону, и он поскользнулся. И зев каньона раскрылся по его левому боку.

Аманда медленно пришла в себя. В голову ей, казалось, кто-то хитрый забросил петарду, после чего захлопнул крышку. Жуткая головная боль угнездилась где-то позади ее глаз, а боль по всему затылку и шее была такова, что без проблем забила собой непрерывно ноющую ногу. Она знала, что лежит на земле, иссохшая полынь упиралась ей в щеку, а во рту была грязь пополам с камнями на крови. Она услышала что-то, напоминающее треск складываемого на морозе целлофана, затем почуяла носом запах горелой древесины, и принялась давиться дымом. С трудом она приподнялась на локтях.

Они были на краю Каньона Смерти, и она видела полковника, перед ней и немного слева, спиной к ней, с винтовкой в руках, густой серо-черный дым вился вокруг него, земля горела, и он казался каким-то выходцем из ада. Она заставила себя сесть, чуть не застонав, делая это, и вдруг почувствовала, как лямка ее учебного лазера проволоклась по ее правой руке.

— Нет! — Кинкейд закачался на краю. Его нога скользнула по камню и затем ушла вбок. Завопив, он бросил себя вправо, молотя рукой в поисках зацепки. Он рухнул вниз, его грудь врезалась в скалу, его живот заскользил по твердым камням, — Не потерять винтовку, только не потерять! — и затем, в последний возможный момент, его правая рука ухватилась за камень. Мелкие камушки брызнули из под нее, но он удержался, врываясь локтями и носками ботинок, и хватая ртом воздух, со вкусом дыма и горячего пепла.

Все это заняло меньше пяти секунд, и когда он осмелился открыть глаза вновь, то обнаружил, что соскользнул вниз на два, может быть три метра с гребня. — Слишком долго, чтобы успеть вскарабкаться назад — Он бросил быстрый взгляд на дым. Ветер мог изменить направление в любой момент, и он должен был быть к этому готов. И затем его осенило, что это его падение в равной степени могло быть и благословением.

— Поскольку он не сможет компенсировать притяжение под таким углом, и ему придется целится выше. —

Но он должен был подобраться ближе; отдвигаться в его положении отнюдь не стоило. Глаза его рыскнули влево, выискивая какой-нибудь уступ, годный для того, чтобы поставить ногу. И вот он, не больше чем в метре, не совсем уступ, скорее выступ скалы, образовавший своего рода сиденье, идеальное в его положении. Кинкейду потребовалось пятнадцать секунд чтобы добраться до него и две, чтобы на нем устроиться. И затем он шумно выдохнул, стараясь снять напряжение, выискивая в себе то безмятежие, что потребуется ему для того, чтобы сделать свой последний, итоговый выстрел.

Полковник был так разъярен, что гнев душил его не меньше этого проклятого дыма! С глазом, застилаемым слезами, он сидел на корточки, пока ветер бичевал темное облако дыма. Он слышал треск пожираемой огнем полыни, выдел языки пламени, лижущие стволики елочек. Дым клубился над гребнем, и тут, столь же неожиданно, направление ветра сместилось и дым поредел, и теперь он мог видеть уходящий вдаль край каньона, плоский подъем далекого прохода и, уже гораздо ближе, Кинкейда.

На секунду полковник был так изумлен, что едва не изумился вслух столь неожиданному обороту. Свалился с тропы, спеша на помощь своей даме в беде? Ну, Кинкейд облажался и с этим. Кретин размазался по склону. Какая жалость, что он не свернул себе шею, но вы только на него гляньте — сложился на камушке, с учебным своим лазером, не более смертоносным, чем детская игрушка в руках.

— Ну и спасибо тебе, за то, что сделал мою работу проще. — с Кинкейдом, находящимся настольк близко полковнику не нужно было беспокоиться о баллистике и уходящей вниз траектории, хотя ветер мог представлять собой проблему. Пять сотен метров, где-то так. Плевое дело.

Еде одно облако дыма, но полковника это уже не волновало. Выпустив из груди воздух, повел вниз перекрестья, даже несмотря на гулкий шум вертолета, более его не волновало ничего, кроме этого самого момента, приближаемого им все последние три года.

— Поскольку я прикончу его и затем и ее и себя, и все будет кончено, и все в порядке, даже если я и не смогу свалить Камерона и это проклятую Гегемонию. —

Он ждал, пока дым рассеется, скоро, если судит по ветру, задувшему к востоку, и видел, что прицел его превосходен, перекрестья его сошлись прямо на точке где-то над левым ухом Кинкейда.

Удар сердца, пауза. И в этом отрешенном безмолвии, полковник, затаив дыхание, напряг палец на спусковом крючке.

Это был именно тот самый момент, которого и ждал Кинкейд. Шум вертолета, рев огня, терзающая его боль — все это ушло на задний план. Все эти отвлекающие его факторы были отброшены, как дерево осенью сбрасывает свои листья. Дым редел, расходился, тончал, и Кинкейд увидал белое размытое пятно лица его оппонента, появившееся прямо в прицеле, поскольку Кинкейд оценил дистанцию точно, именно сколько и надо было. Внимание его настолько ушло вперед, что он даже засек чуть приподнявшиеся в изумлении плечи полковника, но тот продолжал целиться, с глазом, закрытым оптическим прицелом….

И тут Кинкейд нажал на курок, сделав лучший выстрел за всю его жизнь.

Пронзительная красная вспышка расцвела в центре перекрестий его прицела, и затем правый его глаз взорвался в ослепительном взрыве боли. Заревев в агонии, полковник дернулся назад, зашатался, упустил винтовку, заскользившую по камням. От удара она выстрелила, и поскольку он был рядом, он услышал и выстрел и свист пули, пролетевшей у его левого уха, в тот же момент. Он услыхал и скрежет гравия под его ногами. Глаз его был зажмурен туго-натуго, слезы с трудом выскальзывали из-под правого века. Боль была настолько невыносимой, что ему казалось, что Кинкейд каким-то образом вонзил раскаленную добела кочергу прямо через глазницу ему в мозг. Он просто не мог открыть его, боялся, что глаз просто брызнет наружу, и боялся, что… боялся, что он…

— Слеп! — эта мысль вонзилась в него, подобно острому осколку стекла, — Луч лазера… усиленный… прицелом… ослепил… мой глаз…-

Плача от боли и ужаса, он изогнулся, сложился в талии, дернулся вправо.— Надо встать, выйти на ровное место, бежать отсюда! — Но он слишком боялся открыть глаз, и он не мог видеть, он был слеп…!