Литмир - Электронная Библиотека

– Ну, это трудно объяснить. У них с Иваном мог родиться только мальчик. По-моему, это очевидно. Девочки бывают у несколько других родителей.

Троепольский показался на пороге, уже полностью одетый – джинсы, черный свитер, очки, – но босиком. Полина отвела глаза.

– Шаманство какое-то, – сказал он, подумав. – Статистика свидетельствует, что…

– Вот у тебя точно будет девочка, – перебила она его, присела и собрала с пола бумаги. – И статистика тут ни при чем.

Он помолчал, а потом переспросил:

– Девочка?.. – и скрылся.

Полина посмотрела на бумаги, которые держала в руках. Все они были с работы. Дома Арсений почти никогда не работал, просто потому, что все делал в конторе.

Договор с Уралмашем, Полина посмотрела, подлинник или копия. Оказалось, подлинник. Зачем он принес сюда договор?..

– Троепольский!

– Что?.. Собирайся, сколько тебя ждать?

– Откуда у тебя дома договор с Уралмашем?

Он пожал плечами в отдалении.

– Шут их не знает. Захватил с собой, наверное.

Полина задумчиво перелистала бумаги. Синяя печать стояла на последней странице – та самая, за которой он поехал к Феде. Что-то мелькнуло у нее перед глазами, когда она листала, что-то черное, чего не должно быть на оригинале договора. Она перехватила плотные белые страницы и снова перелистала.

На обратной стороне третьей страницы черным фломастером было написано: «Смерть врагам».

Лера Грекова собиралась на работу. Работу она ненавидела, поэтому собиралась медленно, долго, уныло, раздражаясь все больше. Иногда она специально выискивала, на что бы обозлиться, и злилась от души, чтобы утро стало уж совсем гадким.

– Лерочка, – закричала мать из комнаты, как раз когда она достаточно обозлилась – все йогурты оказались вишневыми, а ей хотелось черничного, – ты еще дома, девочка моя?

– Да, – сквозь зубы отозвалась дочь так, чтобы мать точно не услышала.

– Лерочка!

Та молчала, глядя в розовую жижицу йогурта.

– Лерочка! Ты ушла?

Лера взялась обеими руками за крышку стола и ответила перехваченным от ненависти голосом:

– Я не ушла, мама.

– Лерочка, во сколько ты вернешься?

– Мама, я еще не ушла! Я не знаю, во сколько вернусь!

– Лерочка! – Мать показалась на пороге в пижаме и пушистых тапочках. Всю жизнь она любила оборочки, рюшечки, бантики, ленточки, пуховки и лебяжьи перышки неизвестного назначения. – Девочка моя, ты же знаешь, какие у нас проблемы!

Лера знала о проблемах. Федю убили. Конец прежней беспечной жизни.

Хуже всего то, что, хоть ей было очень жалко Федю, она чувствовала известное облегчение, как будто у нее вырвали давно болевший зуб, и ей все еще больно, и страшно, что будет, когда отойдет наркоз, и все же – свобода, свобода!..

Это чувство свободы было еще более гадким и скверным оттого, что она своими глазами видела убийцу. И теперь ей остается только повеситься – потому что она видела, потому что все это из-за нее, потому что тот человек очень умен, очень опасен, и она, Лера, кажется, готова на все, только бы отвести от него подозрения!..

– Лерочка, ты должна мне помочь, девочка. От бабушки никакого толку.

– Мама, отстань от меня!

– Лерочка, не надо так говорить с мамой!

Мать говорила о себе в третьем лице, когда хотела быть более убедительной.

– Лерочка, я сейчас поеду к бабушке и к тете, а ты должна съездить к Феде на работу и попросить их, чтобы они нам помогли. В конце концов, мы просто слабые женщины, оставшиеся без единственного мужчины!

Лера ненавидела выражение «слабые женщины».

– Господи, – вдруг воскликнула мать и окунула руки в волны фестонов и кружев на груди, – за что, за что нам такие испытания!..

– Ладно, мам, – буркнула Лера. – Прекрати.

– Лерочка! Впереди еще уголовное дело! Потому что мой брат, мой родной брат убит! В это невозможно поверить!

– Мама, замолчи.

– Нам даже не сказали, кто это сделал!

– Мама! – закричала Лера и шваркнула на стол почти полную баночку с йогуртом. Йогурт плюхнул наружу, забрызгал ее водолазку и джинсы. Лера сорвала с крючка полотенце и стала яростно оттирать пятна. Мать смотрела на нее с кротким недоумением – это она умела.

– Никто не знает, кто его убил, мама! Поэтому нам не сказали, черт побери!

Никто не знает. Только она, Лера.

Мать приблизилась, села на краешек стула и отломила кусочек сухого хлебца. Положила в рот и стала жевать, сделав задумчивые глаза.

– Такое несчастье, – прожевав, сказала она. – Жизнь несправедлива.

– Это точно, – буркнула Лера.

Федина смерть все упрощала – во много раз, но мать не должна об этом знать. Лере было жалко своего непутевого дядьку, ночью она даже поплакала потихоньку, чтобы никто не услышал, но подлая мысль, что он ни за что не дал бы ей жить так, как она собиралась, перевешивала все остальные.

Мать попечалилась немного и спросила деловито:

– А наследство? Когда мы сможем его получить?

– Я не знаю.

– Лерочка, это непременно нужно выяснить! Это очень важный вопрос. И налоги! Какие налоги мы должны заплатить? Марья Семеновна говорила, что сейчас с этим делом очень строго.

Марью Семеновну и налоги Лера вынести не смогла – в конце концов, Федя ничего этого не заслужил! Да, он мешал ей, и в последнее время она ненавидела его, остро и бешено, но все равно он не заслужил, черт возьми, таких разговоров, еще даже до похорон!

– Мама! Замолчи сейчас же!

– А что такое я сказала? И завещание! Он ничего не говорил тебе про завещание?

Дочь выскочила из-за стола, посмотрела бешеными глазами, кое-как обулась, и дверь бабахнула, закрываясь.

Мать пожала плечами, хотя никто не мог ее видеть – впрочем, как правило, ей было достаточно одного зрителя, самой себя.

– Вся в отца, – сказала она и пересела так, чтобы видеть себя в полированной дверце кухонного шкафа. – Тот был совершенно, совершенно ненормальный!

Полированная дверца отражала розовую щеку, пижамные оборочки и рюши, растрепанную легкую стрижку. Такая стрижка в салоне стоила сто пятьдесят долларов, а на туфли и стрижки денег она не жалела никогда.

Брат иногда кривлялся, давал меньше, чем нужно, но все-таки давал. Она усмехнулась, потянулась гладким и тоже розовым под пижамой телом и налила себе остывшего кофе из кофеварки.

«Галка, иди работай! – бушевал он в последний раз. – Ты же молодая, диплом у тебя есть! Ну сколько это будет продолжаться?! Я не могу всех содержать до смерти!»

До смерти, подумала сестра, прихлебывая кофе. До смерти. Смерть пришла гораздо раньше, чем предполагал ее брат. Как странно.

«Я не могу работать, – отвечала она ему, чуть не плача, – ты же знаешь, Феденька! Я не переношу чужих людей. Я… я устаю от них. Я не могу с ними. Они на меня… давят!»

«Ничего, совсем не задавят, – отвечал ее непробиваемый братец, – приходи к нам в контору, у нас как раз секретарша рожать пошла! Троепольский орал на всю контору. Давай, Галка! Я тебя возьму».

Но одна мысль о том, что она пойдет на работу – да еще секретаршей, прислугой, девочкой на побегушках! – внушала ей отвращение и ужас. Брата она уже почти ненавидела – как он смеет предлагать ей подобную дикость?! Она окончила университет, она человек «с университетским образованием», и работу ей надо соответствующую – красивую, не требующую усилий, такую, чтобы все могли смотреть на нее и восхищаться ею! Какая еще секретарша!

Брат отвязался от нее, потому что она заплакала, а он не выносил женских слез. Но на этот раз плакать ей пришлось довольно долго. Между затяжными детскими всхлипами ее вдруг поразила ужасная мысль – ибо она всегда рыдала и думала о своем. Неожиданно она поняла, что в следующий раз ее рыдания не помогут. Федя даже не смотрел на нее, таращился в свой компьютер, качал ногой в стоптанной тапке.

Она рыдала, а он качал ногой!

Она унижалась, а он смотрел в компьютер!

Она просила, а он раздумывал, дать денег или не дать – вполне мог и не дать!

13
{"b":"35544","o":1}