Эдуард Абельман был знаменитым на всю Москву пластическим хирургом.

– Я бы ему, конечно, пришил желудок к заднице, – продолжал развлекаться Эдик, – но нехорошо так с большими начальниками поступать, как ты думаешь? Зато ко мне знаешь кто на прием сегодня приходил?

– Не знаю, – признался Долгов.

– Таня Краснова.

Долгов понятия не имел, кто такая Таня Краснова.

– Ты чего?! – поразился Абельман. – Сдурел совсем?! Татьяна Краснова, ведущая с Первого канала! Ну, самая красивая баба в телике! Самая грудастая! «Поговорим!» называется!

– Что значит – поговорим?.. – не понял Долгов. – Мы и так говорим!

– Ток-шоу так называется, – как слабоумному, почти по слогам объяснил Абельман. – «Поговорим!» Она его ведущая. Сегодня приходила ко мне.

– Очень хорошо, – Долгова решительно не интересовала грудастая ведущая с Первого канала. – А этот дядька все-таки откуда?

– От верблюда, – сказал Абельман необидно. – Он позвонит, скажет, что от меня, и ты его примешь! Договорились, гений отечественной медицины?

– Ну, конечно, – Долгов мельком глянул на часы. Опоздание из просто неприличного становилось уже свинским. – Дай ему мой мобильный, и пусть он звонит.

– Возьми с него денег побольше, – жалобно попросил Абельман. – Он заплатит, сколько скажешь. Раз уж мне ничего не перепало, хоть ты возьми, да побольше!.. Но ты же у нас убогий, что ты там с него возьмешь!.. По тарифу!

– Да я вообще всех обираю, – не согласился выжига и плут Долгов, – до нитки практически.

– Пока, – попрощался Абельман. – Так он тебе завтра или послезавтра позвонит.

– Пока, – и Долгов переключил линии. В трубке давно пиликал параллельный вызов.

Глебов собрал со стола бумаги и посмотрел на своего потенциального подзащитного.

Подзащитный ему решительно не нравился, и Глебов досадовал на себя за это. Всем известно – в теории, конечно! – что врачи и адвокаты должны быть беспристрастны и одинаковы со всеми, кого берутся лечить или защищать. Американская формула «ничего личного» в данном случае была абсолютно уместна, но Глебов ничего не мог с собой поделать.

Отвернувшись от стола и запихивая в портфель бумаги, Глебов даже сквозь зубы пробормотал магическую формулу вслух:

– Ничего личного!

Заклинание ничуть не помогло, зато подзащитный встрепенулся и уставился на адвоката.

– Это вы мне?

– Что?

– Ну, вы сейчас что-то сказали!

– Это вам послышалось, – стараясь быть любезным, выговорил Глебов. Как всегда, когда очень стараешься получить одно, выходит совсем другое – вот и у Глебова получилось грубо, и подзащитный в ответ на его грубость улыбнулся тонкой и грустной улыбкой.

– А ведь я вам не нравлюсь, Михаил Алексеевич, – сказал он печально.

Глебов мрачно подумал, что почему-то людей подобного рода все время тянет демонстрировать эдакую прозорливость, эдакое знание жизни, в глубину их все тянет-потягивает, на достоевщину!..

Я, мол, насквозь тебя вижу, и все твои бесы для меня открыты, и ты должен знать, что они для меня как на ладони, – вот такой я тонкий человек, и смотрю я тебе прямо в печенку и селезенку, и ничего ты от меня не скроешь!..

Впрочем, адвокаты и врачи должны быть беспристрастны! Ничего личного, ничего личного, чтоб ты провалился совсем!..

– Евгений Иванович, – начал Глебов обычным голосом, не сдобренным кленовым сиропом, – я ваш адвокат и сделаю все для того, чтобы у вас и издательства не возникло… ненужных проблем.

– Да уж, от проблем вы меня увольте, господин адвокат!

– Я постараюсь, – повторил Глебов с нажимом и улыбнулся. Расстегнутый портфель он держал за ручку, бумаги выехали из него, угрожая вот-вот вывалиться на ковер. Глебов не обращал на это никакого внимания. – Но это не так просто, как, может быть, вам кажется. На нас подали в суд сразу несколько…

– На нас – это на кого? – спросил прозорливец с прежней тонкой улыбкой.

– Лично на вас, как я уже сегодня вам сообщал. И ваше издательство обеспокоено…

– Ну, проблемы издательства меня не касаются! – вспылил прозорливец. – И если бы вы только знали, молодой человек, куда бы я засунул и издательство, и вас, и этих, что в суд подали, мало бы никому не показалось! Была б на то моя власть и воля!..

Это означает, быстро подумал Глебов, что сейчас у тебя нет ни воли, ни власти, ведь так? И если ты весь из себя такой умный, сильный и тертый калач, как же у тебя выходит – что на уме, то и на языке?!

Подумав так, он развеселился.

Ничего личного, как же!..

– Да мне только рукой махнуть, и я буду на Багамах, и в гробу я видал суды всякие! – гневался клиент.

– Ну, пока вы не можете улететь даже в Тамбов, Евгений Иванович.

– Это вы на подписку о невыезде, что ли, намекаете, господин адвокат?! Да я чихать хотел на эту подписку! Десять и еще один раз! Что мне эта филькина грамота?! Да вы хоть знаете, какие у меня связи?!

О связях Глебов был отлично осведомлен.

– А если знаете, так чего вы мне про подписку толкуете?! Я остаюсь, только чтобы весь цирк до конца доглядеть, вдруг еще что-нибудь интересное покажут!

Глебов поглубже затолкал в портфель бумаги и наконец застегнул его.

Ты здесь остаешься, потому что деваться тебе некуда, опять подумал он со ржавым мысленным скрежетом. Никто из «старых друзей» не ринулся тебя спасать, никому ты не нужен, и прекрасно знаешь об этом!

Потенциальный подзащитный пристально посмотрел Глебову в лицо и вдруг сказал плачущим голосом:

– А если вы не хотите меня защищать, то я скажу, чтоб адвоката мне поменяли! Что это такое?! Я еще должен перед мальчишкой оправдываться!

Сорокалетний Глебов, выигравший десяток очень громких процессов и не один десяток менее громких, длинно вздохнул.

Можно, конечно, сказать Ярославу, чтобы нашел для своего автора какого-нибудь другого адвоката, но… отступать не хотелось, да и дело казалось не слишком сложным. Подзащитный, конечно, не очень приятный человек, но не бросать же из-за этого дело, которое еще даже не началось!

– Евгений Иванович, – Глебов присел на стул возле громадного стола на четырех стеклянных квадратных ногах, подсвеченных изнутри. И кто это придумал поставить в рабочем кабинете такой стол?! Наверняка дизайнерша, изучавшая ремесло в столице мира городе Париже, и наверняка зовут ее Изольда! – Вы напрасно рассердились на меня. У нас с вами пока нет никакого контакта, а мне необходимо, чтобы он был. Ну по крайней мере желательно! Я не смогу вас защищать, если так и не пойму, зачем вы написали эту книгу, да еще вписали туда людей под настоящими фамилиями! И не последних людей!

Глаза у Евгения Ивановича сделались непроницаемыми. Эту науку, как изменять взгляд, он тоже усвоил отлично. Глаза у него то искрились весельем, то горели озорным огоньком, то вспыхивали гневом, то становились непроницаемыми. Глебов так и видел, как Евгений Иванович репетирует перед зеркалом, заложив руку за лацкан пиджака.

А теперь давай гнев, говорит он себе, и послушно гневается по собственному заказу!

– Эта книга – пророчество, – сообщил Евгений Иванович значительно и из взора непроницаемого быстренько сотворил взор проникновенный. Руками он все время шарил по столу, и это отвлекало Глебова, мешало сосредоточиться.

– В каком смысле? – уточнил адвокат, стараясь не раздражаться. – То есть в этой книге вы говорите о будущем? О реальном будущем?

– Пророчество, – повторил Евгений Иванович еще более значительно.

– Так. – Глебов снова открыл портфель и извлек на свет божий тяжелую холодную книгу в солидном неброском классическом переплете, пестрящую закладками. Портфель он бросил на пол. Застежка открылась, и теперь портфель напоминал замученную собаку с высунутым языком. – Вот здесь, страница тридцать четыре, написано, что президент «Омега-банка» Сикорский в девяносто восьмом году лично организовал дефолт путем подкупа должностных лиц и устранения тогдашнего генерального прокурора Синяева, который, как всем известно, был найден возле своего подъезда с несколькими огнестрельными ранениями. Синяев чудом выжил, а его водитель погиб. Дело так и не было раскрыто.