Ну и что? Да ничего, собственно. Через полгода все привыкнут. Через год она станет неотъемлемой частью жизни канала.

Ее полюбят операторы, которые пока ее не любят и снимают кое-как, – но она так хороша собой и телегенична, что ее трудно сильно испортить. Кроме того – она всегда так сама о себе говорила, – Алина Храброва всегда отличалась от других своей «крайней вменяемостью». На прошлой неделе на очередном собрании коллектива смотрели запись какого-то эфира, где она выглядела скверно, – и понятно было, что просто «так сняли», плохо, гадко. Специально так сняли. Бахрушин бесился, а Храброва – ничего. Посмеялась, увидав чучело в кадре, подмигнула шефу операторов, оставшемуся вместо Ники Беляева, – шеф немедленно отворотился в угол, – и все дела.

Жаль, что ушел Беляев. Он умеет снимать – главный оператор «Новостей» как-никак.

После операторов ее полюбят редакторы – потому что она грамотная, а все редакторы это любят. И еще потому, что она делает за них почти всю работу, такое у нее представление о своих обязанностях, а это всегда приятно и как-то вдохновляет!

После редакторов ее, наконец, полюбят главные сменные, режиссеры, корреспонденты, гримерши, и мальчики и девочки на подхвате, которые, как флюгеры на крышах, всегда разворачиваются именно в ту сторону, в которую дует начальственный ветер.

Все это так. Все так.

Вот только объяснил бы кто, при чем тут Паша Песцов с его концертами, певицей Задирой, певцом Римасом, группой «Турбуленция» и развлекательным утренним шоу «Колбаса в шоколаде»?!

Получалось, что решительно ни при чем.

И почему он сказал – «просили передать»? Кто просил? Что за тайны мадридского двора?

О покровителе Храбровой знали все.

Ахмет Баширов был абсолютно законопослушный миллионер и налогоплательщик, легальный бизнесмен, отродясь не замеченный ни в каком криминале, очень милый и приятный во всех отношениях человек.

Однажды какой-то бойкий журналист в прямом эфире спросил, есть ли у него враги, – была такая история.

– Не-ет, – протянул милый и приятный Ахмет и ласково улыбнулся в камеру, – у меня врагов нет. По крайней мере, живых.

Никто не осмелился бы так ответить – да еще на всю страну, а он посмел, потому что был уж так силен, что дальше некуда. Говорили о его связях с «семьей», о Тимофее Кольцове, с которым у них пакт о ненападении, и еще говорили, что именно из-за пакта Кольцов – Баширов экономика страны пришла в некое равновесие, пусть и условное.

Кольцов – гроза и гордость державы – в списке олигархов шел номером первым, а Баширов никаким номером не шел, его как будто вовсе не было. Да и фамилия сомнительная, и акцент какой-то странный – гарвардский, сказала однажды Ольга, послушав его, – и подчеркнутая элегантность, как на приеме у королевы, – все было не то, ну никак он в русские олигархи не годился! В круг его интересов входили нефть, алмазы, отчасти шоу-бизнес и телевидение. Говорили, что телевидение его интересует исключительно из-за Храбровой.

Бахрушин всегда подозревал, что все наоборот – Храброва интересует Баширова исключительно из-за телевидения.

…Выходит, Паша Песцов в контакте с какими-то врагами Ахмета Баширова, которые озабочены назначением Храбровой и усилением его влияния на втором канале?!

Бахрушин даже засмеялся в тишине собственного кабинета – так странно все это было.

Нужно работать, и он, сделав над собой привычное усилие, вернулся за стол. Некоторая отсрочка от приведения в исполнение бумажного приговора получилась, потому что он сунул куда-то очки и не сразу нашел.

Пока искал, думал об Ольге. Как только нашел – перестал.

Он умел «выключать» мысли, которые мешали ему жить, на работе это получалось особенно хорошо. Именно поэтому он ненавидел вечера и ночи – нечем было занять свободное пространство в голове, именно поэтому он был рад, что Храброва пригласила его ужинать. Ну хоть еще два часа с «выключенными» мыслями.

Он всегда знал, что так будет. Он женат на Ольге и ее работе, а они обе – Ольга и ее работа – не могут существовать отдельно друг от друга. Как-то так получилось, что Алексей Бахрушин тоже не может существовать без них.

Он был бы просто счастлив, если бы ничего такого не случилось.

Он терпеть не мог зависимость и какую-то собственную недостаточность, кособокость, которая появлялась, когда Ольги не было рядом.

Как и все, он попал однажды в рай студенческого брака – съемная квартирка, матрас на четвертинах красных кирпичей, нелепая сетка с едой, вывешенная за окно. Много кофе, гостей, песен под гитару – как же без них! – интересных и очень умных разговоров и огненного секса.

Она читала Гауфа и жарила гренки из заплесневелого белого хлеба на тяжеленной чугунной сковороде, полученной в придачу к квартире. К сковороде все вечно прилипало намертво, и иногда они ели гренки, по очереди отдирая их вилкой от черного дна.

Та, первая жена им очень гордилась – он был отличник, староста курса, и преподаватели время от времени благосклонно интересовались, из каких он Бахрушиных, не из тех ли самых?

Он окончил университет и распределился в ГУВС – Главное управление внешних связей тогдашнего телевидения, как будто вместе с дипломом ему выдали пропуск в райскую жизнь, такое сказочное было распределение! Она распределилась в школу. Преподавать детям русский язык.

Все правильно. Училась она не так чтобы очень, приехала издалека и уехала бы обратно, если б замуж не вышла. За Бахрушина.

Дальше все было банально и скучно до ломоты в затылке.

Почему-то так получалось, что в Москве как будто всегда ноябрь – грязные лужи в бетонных берегах, автобусная давка, смрадная пасть метро. Тетрадки пачками на шатком столе. Гренки на чугунном дне древней сковороды. Много умных разговоров – чуть в другую сторону. Про подрастающее поколение и про легкое диссидентство, которым она очень гордилась, разрешив им не писать сочинение по «Что делать?». Директор ретроград и вообще склочная баба. Завуч вчера возле туалета на третьем этаже строил ей глазки. Онегин и Чацкий – лишние люди. Чуть меньше секса, потому что оба они стали очень заняты и, возвращаясь домой, неожиданно для себя сознавали, что можно лечь спать «просто так».

Он заскучал очень быстро.

Он просто не мог не заскучать.

На работе он был в центре, эпицентре и черт знает где.

Приезд Мирей Матье – он снимал, и разговаривал с певицей, и даже был на съемочное время допущен в свиту. Фидель пожал ему руку – он всем пожимал и Бахрушину тоже. Еще был первый в его жизни «паркет» – официальные съемки в Георгиевском зале, где кого-то награждали, – сияние ламп, белоснежные «маркизы» на окнах, сверкание бесценного паркета, всполохи фотоаппаратов и острые огоньки бриллиантов, словно коловшие глаза. Командировка – самолет, американские сигареты, коньяк в пластмассовом стаканчике, и очень умные разговоры, гораздо умнее тех, что на матрасе, и очень красивые женщины, гораздо красивее той, что…

Как он мог не заскучать?!

Только поначалу он еще не понимал, в чем дело, потому что не догадывался о том, какой это опасный вирус – телевидение. Ничем не оправданное чувство причастности к «большому», значительному, важному. Никто не был причастен, кроме самых высоких начальников, а Бахрушин тогда не был начальником, но иллюзия-то была!

Он больше не мог видеть тетрадки на столе и на подоконнике, и гренки ему надоели, а другого ничего ему не предлагали, потому что она тоже работала и от молодости и неумелости решительно ничего не успевала. И про завуча он знать ничего не желал. При этом слове ему представлялся его собственный завуч – толстая тетка в комсомольском костюме, с перхотью на синем воротнике, с пучком, из которого в разные стороны лезли шпильки.

А тогдашняя его жена неожиданно для него и для себя вдруг осознала, что самое главное в жизни каждого интеллигентного человека – протест. Причем она осознала это совершенно всерьез.

Бахрушин представлял себе протест совсем не так, как она, – например, в виде увязших в треске глушилок передач Би-би-си или «Немецкой волны» – отстраненные, холодные, правильные голоса, говорившие страшное.