Утро было ужасное.

Прежде всего, это было зимнее утро, а я терпеть не могу зиму. Точнее – мартовское. Но весной еще и не пахло.

Примерно в половине одиннадцатого я слонялась по комнате в длинном зимнем халате и время от времени относила в кухонный мусорник то подобранный на полу окурок, то пробку от винной бутылки. Попадалась и добыча покрупнее. Так, сопровождаемый ироническим взглядом, в мусорник канул носовой платок в крупную сиреневую клетку. Потом туда же был отправлен почти новый импортный блокнот с полуголой девицей на обложке. И, наконец, я без сожаления выпустила из пальцев флакон духов, в котором оставалось еще больше половины.

Из этого не следовало, что моя комната блистала чистотой и лишь флакон с платком вносили беспорядок. Совсем даже напротив. Но мне сейчас было важно избавиться именно от них, а тогда я бы почувствовала себя в раю даже посреди городской свалки, хотя обычно я порядок соблюдаю. Дома приучили.

Словом, мусорник наполнялся, а душа очищалась.

Время от времени я присаживалась на подоконник и глядела вниз. В глубине двора играли дети. Под моим окном, на дорожке, не играл никто. И не проходил тоже. Я видела, прижавшись горячим лбом к стеклу, только утоптанный снег и ничего больше, ни бумажки, ни веточки.

И еще застрявшую на березовых ветках «Литературную газету». Ветер чуть колыхал ее.

Итак, было около половины одиннадцатого, когда в дверь позвонили.

Я задумалась – открывать или нет?

Дело в том, что квартира у нас коммунальная, четыре семьи, включая меня. Но считать себя семьей я никак не могла, особенно этим утром. Так что в итоге получалось – три семьи без меня.

В это время все взрослые на работе, все дети в садиках и школах, все престарелые в магазинах и поликлиниках. Болеть вроде никто не болел, кроме меня. Но ко мне врач ужб приходил. Так что звонил человек, явно не знакомый с обычаями квартиры, не почтальонша и не дворник. Остается – заблудший гость или же милиция.

Заблудшему гостю открывать не стоило. А милиции… Да, пожалуй, после вчерашних событий я могла заинтересовать это учреждение… или, скорее, врача-психиатра…

Это мог быть и еще кто-то! Тот, кому я не успела сказать еще парочку ласковых слов. А за бессонную ночь и нелепое утро мне их в голову пришло немало, и все, как на подбор, были великолепны по тонкости и ядовитости.

В общем, я пошла открывать дверь.

На пороге стоял мужчина.

Он был в короткой шубе из искусственного меха. И мне эта коричневая шуба сразу не понравилась. Может быть, тем, что недавно я видела такие шубы в магазине уцененных товаров. А уважать вещь из такого магазина я никак не могу. Сама-то я искала там старомодные огромные пуговицы, которые, к огромному своему изумлению, обнаружила в английском модном каталоге.

– Здравствуйте, – сказал мужчина. – Я из угрозыска. Званцев моя фамилия. Пройти можно?

– Проходите, товарищ Званцев, – растерянно сказала я. – Только угрозыска мне сегодня и недоставало…

– Извините, что побеспокоил, – он развалисто шел за мной по коридору и говорил в спину. – Я уже был здесь рано утром, постучал к вам в двери…

Тут Званцев налетел на холодильник. Я испуганно обернулась. Холодильник покачнулся, но устоял, а я отметила неповоротливость гостя.

– Извините, – сказал Званцев, судя по взгляду – не мне, а холодильнику. – Я к вам стучал, но вы не ответили. Ваши соседи сказали, что вы очень поздно легли и вообще, кажется, заболели. Я решил зайти попозже. Все равно я был в ваших краях.

– Бюллетень на телевизоре, – довольно-таки сварливо ответила я, пропуская его в комнату. – И не стоило ради меня приносить такие жертвы. Раз уж вы переполошили всю квартиру, могли и меня разбудить. Я все равно слышала сквозь сон какой-то шум.

Видимо, Званцев приходил около восьми – тогда я действительно повалилась на разворошенную тахту и отключилась на полтора часа.

А сейчас он стоял посреди комнаты в своей жуткой шубе и хоть бы догадался шапку снять! Мне очень хотелось стащить с него эту шапку и выбросить в окно. Зная за собой такую способность, я усилием воли сдержалась.

– Ну, я же знал, что буду в вашем районе до обеда. К тому же у меня осталось еще несколько квартир неохваченных.

Я молчала. Званцев переступил с ноги на ногу, покачнувшись при этом. Я заинтересованно пригляделась – нет, трезв, только чем-то крепко ошарашен.

– Чем могу быть полезна? – как можно официальное спросила я.

– А вот чем…

Он помолчал, видимо, формулируя вопрос поточнее.

– Видите ли, я уже говорил с вашими соседями…

– Ну и что же?

– Они сказали, что у вас допоздна слышались голоса…

– Чьи голоса? – сурово поинтересовалась я.

– Ваши голоса.

– Да? Впервые слышу, что у меня их несколько.

– То есть вашего мужа. И ваш. Ваш и его. Ну, мужа.

Нетрудно было догадаться, как ему соседи охарактеризовали Бориса. Мялись, жались, отводили глаза и выкручивали экивоки в надежде на понятливость Званцева. Формулировка «муж» явно была его изготовления.

– Деликатность соседей меня радует, – невозмутимо ответила я. – Мне почему-то казалось, что они считают этого деятеля моим любовником.

Званцев ошалело на меня уставился.

– Позволю себе заметить, что я пришел совсем по другому вопросу, – наконец опомнился он. Эта непозволительно вежливая фраза у него прозвучала тяжеловесно и просто отвратительно. – Ваши соседи сказали мне, что вы поздно легли. Но дело не в этом. Ваше окно выходит во двор. Я это выяснил сразу. Не исключено, что вы примерно в два часа ночи стояли у окна и кое-что видели.

Он переступил с левой ноги на правую, а потом с правой на левую, дважды покачнувшись при этом. Я попробовала прикинуть амплитуду, и получилось никак не меньше пятнадцати градусов. В нашей беседе возникла пауза.

– Ну, предположим, не только мои окна… – сказала я, чтобы хоть что-нибудь прозвучало.

– Конечно. Остальных я почти всех обошел. Вы последняя остались. Я ведь этим с семи утра занимаюсь. На мою долю пришлось пятьдесят две квартиры.

– В нашем доме столько не наберется.

– Во двор выходят еще пять домов. Мы все проверили.

– И что же я могла видеть в два часа ночи? Честно говоря, мне даже стало любопытно. И это радовало, потому что после такой ночи обнаружить в себе щенячье любопытство – праздник. Значит, есть еще порох в пороховницах.

Он подошел к окну, я – за ним. Двор у нас – не приведи Господь. Но таким он был не всегда. Раньше в глубине нашего квартала стояли несколько деревянных домишек, каждый со своим двориком, палисадничком, а может, и огородиком. Снаружи, глядя на доходные дома, построенные в начале века, трудно было догадаться, что внутри – настоящая деревня. Хотя я видела в самом центре Риги еще два-три таких квартала. И там точно так же в мае цвели вишни, в июне – сирень, а осенью – георгины и астры.

Но вдруг за каких-то полтора месяца эти симпатичные домишки посносили, собираясь строить что-то эпохальное. Даже завезли какие-то трубы диаметром метра в полтора. Но тут наступила зима, и строители исчезли. Надо думать, вымерзли.

Итак, мы со Званцевым молча таращились на огромное, кое-как расчищенное пространство со всевозможными закоулками, в которое можно было проникнуть через восемь дверей и семь подворотен.

Обитатели двора, приспосабливаясь к новым условиям, протоптали несколько троп. Это были вполне официальные магистрали, по которым можно было, не огибая весь квартал, попасть на троллейбусную и трамвайную остановки, а также в магазины и химчистку. Тропы петляли вокруг труб и уцелевших развалин. Несколько из них было «взрослых» – максимально спрямленных, от подворотни к подворотне, посыпанных песочком, чтобы в седьмом часу утра, в неверном свете от окон, не поскользнуться на бегу, спеша на работу. «Детские» тропы исчезали в развалинах. А еще одна тропинка была собственностью местных алкоголиков. Во всяком случае, их я чаще всего наблюдала на этой тропинке, проходившей как раз под моим окном. Она ответвлялась от «химической» тропы и вела в наш подъезд, напротив которого – вино-водочный магазин.