– А Вадим Петрович? Больше ты его не видела?
– Видела, – помолчав, сказала я. – Я его видела несколько раз. Только никто не знал о наших встречах. Первый раз он появился тогда, когда мама лежала в больнице, предложил свою помощь, деньги... но я отказалась. Мама умерла бы еще быстрее, если бы увидела его физиономию.
– Он переживал из-за того, что натворил?
– Не знаю... я думаю, он больше переживал оттого, что меня у него отняли, вернее, оттого, что я не хотела его знать.
– Вы не заявили на него в соответствующие органы?
– Была такая мысль... Но мы бы с мамой не справились, точно – не справились, следствие, суд – это тяжкое испытание... я думаю, да и не было бы ему ничего, ведь все это очень сложно доказать. Несколько лет мама болела, а потом умерла. Что мне делать? Меня тоже терзает вина. Ведь я могла оттолкнуть Вадима Петровича мгновением раньше, я могла не падать в обморок... Ах, еще столько всякой ерунды, которую можно легко предугадать! Мама, бедная мама, она ведь извелась еще больше, видя, как я посвящаю всю жизнь уходу за ней, вместо того чтобы учиться, делать карьеру...
– Ты говорила, что видела его несколько раз.
– Да, еще раза три-четыре, потом было несколько телефонных звонков... но это так глупо, так жалко!
– Что ему надо было? Он все еще хотел помочь?
– Да... И он говорил о своей любви, – с трудом призналась я. – Но это все гадость, гадость, об этом лучше не упоминать!
– Хорошо, опустим...
– Инесса, что мне делать?! – с отчаянием спросила я. – Я не хочу жить, я схожу с ума, все время думаю об этом! Мне пытались помочь, я лежала в клинике нервных болезней, меня лечили от чувства вины и от воспоминаний о прошлом, но ничего не помогло...
– Я помогу тебе, – вдруг улыбнулась Инесса. – Пока еще не знаю как, но помогу! Только...
– Только что? – замирая, спросила я.
– Только сейчас уже очень поздно. – Она огляделась вокруг. – Я бы еще с тобой поговорила, но Зинаида Кирилловна...
– Боже мой, тетя! – перепугалась я. – Она же с ума там сходит. Идем!
Схватившись за руки, мы побежали к выходу – памятники, ограды, железные кресты, печальные и равнодушные ангелы, черные деревья мелькали у меня перед глазами – как в страшном сне, когда я спасалась от своего преследователя... У каждого человека есть непременно что-то или кто-то, кто преследует его в снах (это мне еще Ян Яныч говорил).
За оградой чувство времени вновь вернулось ко мне – в городе было тихо и пустынно, внезапно налетевшие сумерки разметали всех его жителей по домам, словно под прикрытием темноты действительно бродил по его улицам кто-то страшный.
Ни одно окно не горело в здании архива, парк через дорогу высился черной громадой, правда, горел фонарь на пустой остановке.
– Автобуса мы точно не дождемся. Который час? Одиннадцатый? Они уже не ходят... – с досадой произнесла Инесса. – Ладно, потопали пешком.
– Может быть, мы сумеем поймать такси... – робко начала я, но тут же замолчала, кляня свою столичную избалованность.
– Как же мы могли забыть о времени... – бормотала Инесса, шагая со мной по пустой темной улице. – Ох, нет, ты не бойся, здесь не так уж долго...
Вдруг вдали послышался какой-то хриплый рокочущий звук.
– Попутка! – радостно взвизгнула Инесса. – И я, кажется, знаю кто... Ну как не узнать голос этой старой развалины!
Она выскочила на середину улицы и замахала руками. С горки спускался грузовик. В какой-то момент я здорово испугалась – ехал он довольно быстро, и мне показалось, что он не сможет сейчас затормозить и его широкая железная морда со всей дури ударит по моей подруге, но ничего страшного не произошло. Водитель затормозил, распахнул дверцу с противоположной стороны... все происходящее тоже напоминало сон. Я очень беспокоилась о своей тетушке.
– Михайла, ты домой? – звонко крикнула Инесса. – Нас подбросишь? – И, не дожидаясь ответа, подтолкнула меня к машине. – Залезай...
Я с трудом вскарабкалась на высокое сиденье и обнаружила в кабине нашего соседа. Минотавр, он же отец семейства Потапов (Михайла Потапов!), невозмутимо смотрел на дорогу, в то время как Инесса усаживалась рядом со мной.
– Порядок. Рванули, Миха!
Мы затряслись по тишинским ухабам, в машине что-то екало и громыхало, но я была бесконечна счастлива оттого, что нам не пришлось тащиться пешком по пустынным улицам. «Я помогу тебе...» Инесса улыбалась рядом, в тесной кабине, и я чувствовала левым боком, какая она горячая и сильная. А вдруг и вправду поможет?..
Потапов молчал, что было совершенно естественным для него состоянием, и ожесточенно крутил баранку.
– Как Люся? – спросила Инесса, но он в ответ только кивнул головой. Не знаю почему, но этот мрачный человек вызывал во мне какой-то трепет. Почему он так странно действовал на меня? Да, почтенный отец семейства, работяга, известный всему городу, непьющий – ведь наверняка многие женщины приводили его в пример своим благоверным как образец достойнейшего мужчины, многие завидовали пышнотелой Люсинде – ибо он любил ее, несомненно любил, до смерти любил... До смерти. Ведь вздумалось бы ей...
Тут грузовик подбросило на очередном ухабе, и я стала смотреть на дорогу, а не на Минотавра.
– Не хуже американских горок, – уголком губ шепнула я Инессе. – По крайней мере, ощущения те же...
...Тетушка была в курсе, что я отправилась в путешествие с Инессой, поэтому она не особенно волновалась.
– Но почему же так долго! – произнесла она с досадой. – Еще холодно по вечерам, ты могла простудиться...
– О нет, нас довез до дома Потапов, тот самый, что живет в доме напротив... Ах, теть Зин, мы были в Панинском парке, и Инесса рассказывала мне о предстоящем показе мод, там такая интрига завязывается...
Я была возбуждена и весела, я очень хотела верить в то, что моя прекрасная соседка мне поможет.
И, только заснув, я словно глотнула холодной застоявшейся воды, пахнущей тиной и рыбьей чешуей, – закрыв глаза, я погрузилась в прошлое, которое всеми силами пыталась забыть.
...Трудно объяснить состояние человеческой психики, когда непрерывно вспоминаешь о чем-то и в то же время не можешь вспомнить до конца.
Да, у меня в голове прочно сидело мое прошлое, постоянно напоминая о себе, – то лицо мамы в тот момент, когда она открыла дверь и увидела Вадима Петровича у моих коленей, то ощущение электричества от его тела, когда мы вечерами зубрили с ним алгебру, то еще какие-то картинки... Но дело в том, что все это были лишь действительно разрозненные картинки, эпизоды, которые ярким светом вспыхивали в моем сознании и заставляли меня корчиться и страдать. Я даже могла проговорить мою историю довольно подробно, связным текстом – как Ян Янычу когда-то, как Инессе сегодняшним вечером, но весь путь до конца я еще не проходила. Я была режиссером, перед которым лежит груда пленок, их надо смонтировать в одну ленту... о да, сюжет я прекрасно знала, как и последовательность событий, но внутренняя логика их была мне еще недоступна, та самая логика, которая заставляет понять причину происходящего.
Ян Яныч на сеансах психотерапии в клинике много чего мне говорил, умного и полезного, и Инесса не могла сообщить что-то новое, но мне, наверное, надо было выговориться именно подруге, а не врачу. Я исповедовалась этой женщине, как себе самой, – недаром я ощущала, что она является чем-то вроде моего второго «я», оттого так и недолюбливала ее попервоначалу... В моей душе словно стронулось что-то – наверное, так вздрагивает снег в горах, когда неопытный турист произносит громко какое-то слово, ледяной пласт сдвигается и... Погибну я или нет под лавиной воспоминаний – я не знала, но они уже неслись на меня с полной силой.
Этой ночью прошлое вернулось ко мне с неотвратимой ясностью – закрыв глаза и оторвавшись от сегодняшнего дня, я вдруг снова увидела этого человека – не смутным пугающим контуром, а ясно и отчетливо, как будто он стоял прямо передо мной.
...У него был тихий и спокойный голос, который, говорят, очень положительно действовал на его пациентов. Он работал в районной поликлинике, в самой обычной, и перед его дверью толпилась очень длинная очередь, потому что всем в первую очередь был нужен терапевт. Бабульки ругались, молодежь огрызалась, климактерические тетушки стервенели, мужчины засучивали рукава... черт знает что случается в этих очередях, даже самый нормальный человек теряет разум и терпение, когда его заставляют часами сидеть перед одной и той же дверью... но в самый критический момент выходил Вадим Петрович и говорил что-то тихое и спокойное, и это заставляло утихнуть бушующие коридорные страсти. И уже не имело значения, что кто-то умирал от простуды, а кто-то опаздывал на работу, а еще кто-то «с наглой мордой пытался пролезть без очереди»... Его голос умел успокаивать и завораживать.
