Проскурин сделал глоток лимонного напитка со льдом и зажмурился от удовольствия.

– Жарко, – сказал он. – Дождь будет.

– Уже есть какая-то версия? – Мальгин свернул на другую тему.

– На корыстное убийство не похоже, Кривой не был богатым человеком, скорее наоборот. И воровским ремеслом, по нашим данным, в последние месяцы не занимался. Бельмо на глазу, плюс к тому полиартрит. Пальцы рук его плохо слушались. С такими физическими данными он засыпался бы на первой краже. Убийцы полагали, что он обладает какой-то информацией и хотели что-то выдоить из него. Ну, тут два варианта. Или Кривой раскололся, потому что таких пыток человек выдержать не может. Или он ничего не знал. Последнее больше похоже на правду. Короче, это какая-то своя воровская разборка, в которую даже лезть не хочется. Одна вонь.

Когда подошел официант в синей косоворотке и красном фартуке с ручной вышивкой, Мальгин заказал большую чашку кофе и пирожное с кремом. Итак, взрыв на кладбище случился в ночь с девятого на десятое августа. Если Кривого грохнул Барбер, значит, убийство произошло…

– Хочешь я угадаю день, когда убили Кривого? – спросил Мальгин. – Ночью одиннадцатого августа. Или десятого. В точку?

– Как всегда, мимо, – покачал головой Проскурин. – Его убили в ночь с седьмого на восьмое августа. Труп нашел один местный ханыга, собиравший по утрам пустую посуду. Так что эксперты прибыли, когда труп был почти теплый, поэтому время смерти установили с точностью до минуты – пять утра. Ну, тут все это есть.

Он снова постучал пальцем по газете и вложенному в нее конверту.

– Сколько? – спросил Мальгин.

– Обычная такса. Плюс по двадцать долларов за каждую фотографию.

– Двадцатку за фото берут с журналистов из криминальных новостей.

– Теперь и со страховщиков. Я подумал, что карточки тебе пригодятся, чтобы представить всю картину случившегося. Кстати, откуда такой интерес к этой швали? Что, Кривой застраховал в «Каменном мосте» свои фамильные драгоценности?

– Мы проверяем одного клиента, который в свое время поддерживал с ним отношения. Речь идет о крупной страховке. Поэтому приходится буквально рыть носом землю.

– Ну-ну, желаю успеха.

Доев мороженое, Проскурин облизал ложечку, порция оказалась слишком маленькой. Мальгин вытащил из внутреннего кармана бумажник, но милиционер сделал большие глаза и оскалил зубы.

– Ты с ума сошел, – прошипел он. – Не здесь.

Мальгин поднялся, пересек зал, вышел в холл, открыл дверь туалета и, убедился, что вокруг никого нет. Он отсчитал деньги, завернул купюры в кусок бумажного полотенца. Днем «Закарпатские узоры» работали как обычная столовка. Вечером, здесь танцевали под оркестр, в мужском туалете какой-то старикан чистил ботинки кавалеров. Он запирал свои щетки и гуталин в фанерной тумбочке, стоявшей возле умывальников. Нагнувшись, Мальгин сунул деньги под тумбочку, сполоснул руки под струей воды и посмотрел на себя в зеркало. Так себе вид, не блестящий. Кожа бледная, тусклые глаза, за время вынужденного отпуска, проведенного в больницах, он потерял добрых семь килограммов веса. Пригладив волосы расческой, он вернулся в зал, сел к столу.

– Под тумбочкой для чистки обуви. В сортире, – сказал он.

– Счастливо оставаться. Всегда можешь рассчитывать на меня.

Проскурин, уже рассчитавшийся за обед, он встал и вышел из зала, оставив в пепельнице дымящуюся сигарету. Мальгин придвинул к себе газету с конвертом.

В парадном дома, где еще совсем недавно жил Онуфриенко, было так тихо, что запросто услышишь, как внизу перекрикиваются птицы. Оно и понятно, ребятни в городе немного, служивый люд на работе, а пенсионеры коротают время в ближнем сквере.

Поднявшись на седьмой этаж, Мальгин вытащил из кармана связку ключей, постоял пару минут перед опечатанной дверью, прислушиваясь к посторонним звукам: шагам за соседскими дверьми, разговорам, но ничего не услышал, только откуда-то снизу доносился тонкий младенческий плач. Взявшись за дело, Мальгин решил, что тут легко обойдешься без отмычки, замок копеечный. Прикинув на глазок, какой ключ из его коллекции подойдет, он сунул его прорезь. Туговато. Вытащив ключ, капнул на него солидолом из масленки, снова вставил скважину. Отлично, фарт так и катит, если мелкое везение можно назвать фартом. Ключ легко повернулся на два оборота. Лезвием выкидного ножа, Мальгин разрезал поперек бумажную полоску с печатями и чьей-то неразборчивой подписью, освободил от пластилина пеньковую веревочку, и, толкнув дверь, переступил порог.

Однокомнатная берлога Кривого, окнами выходившая во двор, скорее напоминала притон, чем человеческое жилье. Следов напыления графитового порошка на мебели не было, значит, отпечатки пальцев милиционеры, проводившие обыск, не снимали. После беглого осмотра кухни и комнаты о хозяине твердо можно было сказать только одно: на горячительных напитках он не экономил, но во всем остальном себе отказывал. На кухне капала вода из крана. В умывальник, изъеденный пятнами ржавчины, пришла на водопой кампания тараканов. Мальгин заглянул в помойное ведро, на дне которого, лежало несколько покрытых наростом плесени хлебных корок. Открыв дверцу двухкомфорочной плиты, Мальгин заглянул туда и поморщился: на обгорелой сковороде кусок надкусанной колбасы, сморщенный от времени. Чрево кухонного стола битком забито пустыми бутылками и трехлитровыми банками из-под яблочного вина.

Холодильник отключен от розетки, дверца открыта. На нижней полке вздувшаяся банка рыбных консервов с выцветшей от старости этикеткой. Правый угол кухни и подоконник заставлены пыльными флаконами из-под водки. В ящике разделочного стола один нож и одна вилка с гнутыми зубцами. В стену вколот круглый значок с надписью «Мы на пироги». Переместив поиски в комнату, бросив взгляд на прикрепленный к стене плакат голой девахи, бесстыдно раздвинувшей ноги, Мальгин методично обшарил шкаф. В полках несвежее белье, замусоленные колоды карт. На вешалках болтался старый макинтош, зимнее пальто с вытертой до дыр подкладкой и барашковым воротником, рассыпавшимся, траченным молью. Еще пиджак из синтетики, какие носили лет двадцать назад, и несколько мятых сорочек.

Под продавленным диваном лишь пыль, хлебные крошки и окурки, скуренные до фильтра, в бельевой тумбочке скомканное одеяло и пара маленьких, каких-то детских, подушек без наволочек. Вытряхнув это барахло на пол, Мальгин увидел на дне тумбочки старый альбом в сафьяновом переплете, украшенным медным вензелем и надписью «Сочи». Положил альбом на подоконник, он залез на стул, убедившись, что на шкафу нет ничего кроме разломанного телефонного аппарата и книги «Сам строю дом». Других книг в квартире не оказалось. Видимо, построить дом – мечта Кривого, мечта которой не суждено было сбыться. Ни телевизора, ни радиоприемника, даже копеечного радио нет… Зато на стуле в дальнем углу стояло единственное здешнее украшение гармонь трехрядка, облицованная пластмассой под перламутр. Нескольких кнопок клавиш не хватало, облицовка треснула поперек.

Онуфриенко виртуозно играл на гармони и обладал такими вокальными данными, что без труда мог рассчитывать на роль солиста в ансамбле художественной самодеятельности. Помимо воровских песен наизусть помнил репертуар многих эстрадных певцов. Во времена между отсидками, когда он подолгу задерживался на воле, Кривого приглашали в компании попеть на женский день, на именины, крестины и даже на свадьбы. Пожалуй, он мог бы выдавливать слезу, растрогать собравшихся и на поминках. Но на поминки с гармонью не пускали.

Вытерев руки платком, Мальгин уселся посреди комнаты, точно под пластмассовой люстрой «каскад» и закинул ногу на ногу. Он был разочарован результатами обыска, и не мог скрыть разочарования от себя самого. Но, если хорошенько разобраться, что он, собственно, ожидал здесь увидеть? Кабалистические знаки, выведенные на полу этой убогой комнатенки? Пентаграммы? Имена убийц Кривого, написанные кровью на стенах? Онуфриенко грохнули в тот день, когда Барбер, пристегнутый цепью к двухпудовой гире в компании охранников отсиживался на съемной хате, звенел цепью и с нетерпением ждал своего часа. Барбер отпадает, как сухой лист. Крови Кривого на нем нет.