– Наш юрист сейчас составляет исковое заявление в арбитраж, – ответил Каширин. – Это, во-первых. Во-вторых, я начал переговоры о продаже залога, взятого под кредит. Тех самых технических алмазов. В-третьих…
– Заткнись лучше, – Литвиненко погасил окурок о каблук своего сапога. – В-третьих, я знаю что. Ты скажешь, что мы можем наехать на этого засранца, заместителя Ореховой. Ну, на Кобылкина можем наехать. Например, отвезти его за город, положить в гроб и закопать в землю. Часов на восемь. Чтобы он, сука драная, лежа в гробу на метровой глубине, подумал о вечных ценностях. И о прелестях мира. Так, я тебя спрашиваю?
Каширин молча пожал плечами. Хотя бы так, решил он, лишь бы деньги вернуть.
– А потом мы его откопаем и получим бабки, – продолжал Литвиненко. – Мне приходилось заниматься такими делами. И вот что я скажу. Часов за восемь, проведенных в гробу, в могиле, люди здорово умнеют. Мы закопали – откопали, закопали – откопали… А он лежит в гробу и умнеет сука, умнеет…
Литвиненко глубокомысленно поковырял в носу, вытащил оттуда длинный волос.
– Лежа в земле, люди начинает понимать: деньги не главное дерьмо на этом свете. А если человек не поумнел, значит, мало там полежал. Пусть еще десять часов отдохнет. Все рано заплатит. А когда заплатит, можно его зарыть и больше вообще не выкапывать. Такого умного.
– Я и говорю, из Кобылкина можно выбить эти деньги, – сделал осторожный прогноз Каширин.
– Да, можно выбить, запросто, – согласился Литвиненко. – Это небольшая проблема. Сущий пустяк. Но теперь об этой возможности надо говорить в прошедшем времени. В прошедшем, догоняешь? Если бы ты пришел ко мне хотя бы в пятницу, этот вариант сработал. А ты вместо того, чтобы ко мне лететь… Ты полетел на крыльях любви к молодой жене, ее задницу чесать.
Каширин сжался в кресле. Сейчас ему хотелось схватить со стола тяжелую пепельницу, круто развернуться и со всего маху запустить ее острым краем в лысую башку Литвиненко.
– А сегодня, в понедельник, поздно заниматься этими делами, – Литвиненко плюнул на ковер. – Потому что Кобылкин слинял в Германию. В субботу, вечерним рейсом. Так донесла моя разведка.
– Значит, Кобылкин не поехал на поминки Ореховой? – тупо переспросил Каширин.
– На кой хрен ему эти поминки? – Литвиненко длинно матерно заругался. – Сейчас он наверняка в Штатах. Сто процентов. У него была открытая виза. Где прикажешь его искать? Где-то между канадской и мексиканской границей. Большой район поисков. А час назад мои ребята выяснили, что все счета этого долбанного "Степа" пустые. А те коттеджи, что они строили, уже проданы или заложены банкам. С них не хрена взять кроме конторских столов и устаревших компьютеров.
* * *
Каширин схватился руками за голову, до боли сжал ладонями виски. Значит, все было кончено еще в субботу. Точнее в пятницу. А еще точнее, в четверг. В тот самый день, когда погибла Орехова. Кобылкин подсуетился, по фальшивым контрактам перевел деньги за границу, разбросал их по десяткам счетов в разных банках разных стран. А перед Кашириным на кладбище просто ломал комедию. Мать его… Его мать так…
– Тебе платят хорошую зарплату, – продолжил Литвиненко. – За что ее платят? Чтобы ты эффективно, с умом управлял чужими деньгами. Ты это понимаешь? Чужими.
– Помню, я об этом всегда помню, – кивнул Каширин. – Но до сих пор осечек не было. Я как мог…
Литвиненко выпятил нижнюю губу и снова сплюнул на пол табачную мокроту.
– Да не гони ты порожняк. Не было у него осечек. Ты дал три лимона своей бывшей любовнице, старой подстилке. Дерьмовой шлюхе дал деньги.
– Орехова не шлюха. Она надежный человек. И при чем тут любовница…
– Надежный. Ты даже не получил нормальное обеспечение кредита. Ты обосрался. Ты в дерьме по уши. И еще что-то вякаешь про арбитраж. Советы мне даешь. Пошел в задницу со своими советами. Теперь я тебя спрашиваю: что мы будем делать?
Во рту Каширина пересохло, он с трудом выдавливал из себя слова.
– Не знаю. Не знаю, что делать.
– Итак, три миллиона, плюс проценты, еще пол-лимона. Этот долг на тебе. Мой шеф хочет получить его через четыре дня. В субботу.
– Где же я возьму такие деньги?
– Срочно продавай эти чертовы алмазы. Залезай в долги. А пока я должен предпринять некоторые меры предосторожности. Начнем твоего недвижимого имущества. Прекрасный дом на Рублевском шоссе, зимним садом, сауной, джакузи, участок на тридцать соток. В твоем доме четыре сортира. Зачем тебе четыре сортира? У тебя много задниц? Ладно, этот домишко потянет тысяч на восемьсот долларов.
От волнения Каширин вдруг заговорил сиплым утробным голосом чревовещателя.
– Дом стоит миллион триста тысяч. Как минимум. Плюс земля.
– Заткнись, я сказал восемьсот, – ответил Литвиненко. – Далее. Четырех комнатная квартира на Ленинском. Ну, пусть будет для ровного счета двести тысяч. На твоем личном банковском счете полмиллиона долларов с копейками. Итого, ты стоишь полтора миллиона долларов.
Литвиненко вытащил из кармана бумажку, что-то нацарапал на ней, кинул бумажку на письменный стол Каширина.
– Это счет, на который ты сегодня же переведешь со своего счета полмиллиона. Сейчас же ты составишь бумаги: дарственную на свою квартиру и дарственную на загородный дом на имя Ступина, а также генеральную доверенность на мое имя. Клади свой паспорт на стол.
Каширин долго копался в карманах пиджака, пока не вспомнил, что паспорт в верхнем ящике стола. От волнения Каширина начала дергаться верхняя губа. Она поднималась вверх и опускалась вниз. Было щекотно. Неожиданный тик быстро прошел.
– Бери бумагу и пиши, – скомандовал Литвиненко.
Каширин и пальцем не пошевелил. Он сидел в кресле, словно манекен, и тупо разглядывал дверь своего кабинета, будто на ее гладкой поверхности вдруг проступил невиданной красоты восточный узор.
Тут неожиданно ожил сопляк в очках.
Он поставил кейс на стол, открыл крышку. Когда молодой человек поднялся со стула, в его правой руке Каширин увидел пистолет. Обогнув письменный стол, молодой человек подошел вплотную к Каширину. Приставил дуло пистолета к его виску.
Литвиненко, внимательно наблюдавший за этой сценой, сказал:
– Пиши. Иначе случится самоубийство. Финансисты нередко сводят счеты с жизнью. Прямо на рабочем месте. Знаешь, что произойдет после твоей смерти? Молодая и красивая жена удавится с горя. В одном из сортиров твоего дома удавится на бельевой веревке.
Каширин испытал странное ощущение. Он почувствовал, как под толстой кожей ботинок, под теплыми носками вдруг, за одно мгновение, пальцы на ногах похолодели. Сделались деревянными, чужими. Он пошевелил пальцами, убедился, что нижние конечности еще слушаются своего хозяина.
Литвиненко придвинул Каширину тонкую стопку белой бумаги и ручку.
– Пиши, я сказал.
Каширин сглотнул слюну.
Молодой человек, не отрывая дуло пистолета от виска Каширина, большим пальцем поставил курок в положение боевого взвода. Каширин снова пошевелил пальцами ног и подумал, что вот сейчас на этот стол, заваленный деловыми бумагами, вылетят его мозги. Крови будет много. На стеклах, на стенах. Молодой человек наверняка испачкает светлые манжеты рубашки. Жалко рубашку. И до Литвиненко долетят кровавые брызги, хотя тот и далеко сидит.
Каширин, чувствуя правым виском холод металла, взял ручку и под диктовку Литвиненко написал три документа: дарственные на загородный дом, на московскую квартиру и генеральную доверенность на имя Литвиненко. Затем он прочитал тексты и ужаснулся тому, что только что сделал.
Молодой человек отступил в сторону, положил бумаги, паспорт Каширина и пистолет в свой кейс, захлопнул крышку, щелкнул замками. Литвиненко впервые за весь разговор позволил себе улыбку, кривенькую, какую-то похабную.
– Не велики деньги два-то лимона. Я уверен, кентарь, ты успеешь собрать эту сумму за четыре дня. Если соберешь три лимона, получишь назад свою квартиру и чертов загородный дом с сортирами. У тебя есть друзья, у которых можно занять бабки. И, кроме того, есть эти алмазы. Скидывай их. Кстати, не забудь сегодня же перевести деньги со своего банковского счета. Вон бумажка. Чтобы я больше тебе об это не напоминал. Врубился?
