«Делать что?», спросила еще одна женщина. «Мы здесь, чтобы получить работу, а не воевать.»

Ноа поискала в памяти имя новой заговорившей и нашла его. Пьедад Руис — небольшая, коричнево-смуглая женщина, говорившая по-английски чисто, но с сильным испанским акцентом. Со своим лицом и руками в синяках она выглядела так, словно недавно получила серьезную трепку, но когда Ноа спросила ее об этом перед тем, как группа зашла в зал собраний, она высоко вздернула голову и сказала, что все прекрасно, а это ерунда. Вероятно, кто-то не хотел, чтобы она подавала прошение на работу в пузыре. Принимая во внимание слухи, которые ходили о сообществах и о том, зачем они нанимают людей, удивляться было нечему.

«Что чужаки рассказывали вам о своем приходе сюда, переводчик», спросил Рун Джонсон. Он был, как вспомнила Ноа из чтения его короткой биографии, что передали ей вместе с его прошением на работу, сыном мелкого бизнесмена, чья фабрика одежды не пережила депрессии, вызванной появлением сообществ. Он хотел обеспечивать своих родителей, и он хотел жениться. Похоже, что ироническим ответом на обе проблемы было пока что найти работу у сообществ. «Вы достаточно пожили, чтобы помнить те вещи, что они сделали, когда появились», сказал он. «Что они говорили вам о том, зачем они похищали людей, зачем их убивали…»

«Они похитили меня», сказала Ноа.

На несколько секунд в зале наступила тишина. Каждый из шести потенциальных рекрутов уставился на нее, вероятно, удивляясь или жалея, осуждая или тревожась, может быть, даже отшатываясь в ужасе, с подозрением, или даже с отвращением. Она видела все эти реакции — и от рекрутов и от других, кто узнавал ее историю. Люди никогда не были способны к нейтральности относительно похищенных. Ноа имела тенденцию пользоваться своей историей как способом начать задавать вопросы, высказывать обвинения, и, вероятно, наводить на размышления.

«Ноа Каннон», сказал Рун Джонсон, доказывая, что он по крайней мере прислушивался, когда она представлялась. «Я подумал, что имя звучит знакомо. Вы были частью второй волны похищений. Я помню, что видел ваше имя в списках похищенных. Я обратил внимание, потому что вы были помечены женщиной. Я до того не знал, что у женщин бывает имя Ноа.»

«Значит, они вас украли, а теперь вы работаете на них?» Это Джеймс Хантер Адио, высокий, худой, гневный на вид молодой черный. Ноа сама черная, и все-таки Джеймс Адио очевидно решил в тот самый момент, когда они встретились, что она ему не нравится. Теперь он смотрел на нее не только с гневом, но и с отвращением.

«Когда меня забрали, мне было одиннадцать», сказала Ноа. Она посмотрела на Руна Джонсона. «Вы правы. Я была частью второй волны.»

«Так, значит, они на вас экспериментировали?», спросил Джеймс Адио.

Ноа встретила его взгляд. «Да, экспериментировали. Больше всего пострадали люди первой волны. Сообщества тогда ничего не знали о нас. Они убивали некоторых из нас своими экспериментами, болезнями от пищевой недостаточности, некоторых отравляли. К тому времени, когда выхватили меня, они знали уже достаточно много, чтобы по меньшей мере не убить меня случайно.»

«И что же? Вы простили им то, что они с вами сделали?»

«Вы гневаетесь на меня, мистер Адио, или же по моему поводу?»

«Я злюсь, потому что мне приходится быть здесь!», сказал он. Он вскочил и зашагал вокруг стола, и обошел его дважды, пока смог снова усесться. «Я злюсь, что эти штуки, эти сорняки, смогли вторгнуться к нам, разрушить нашу экономику, отправить целый мир в депрессию просто тем, что здесь появились. Они делают с нами, что захотят, и вместо того, чтобы убивать их, все что я могу сделать, это просить у них же работу!» А ему отчаянно нужна эта работа. Ноа прочитала информацию, собранную о нем, когда он впервые подал заявку на работу для сообществ. В двадцать лет Джеймс Адио был старшим из семерых детей, и пока что единственным, достигшим взрослого состояния. Ему нужна была хоть какая-то работа, чтобы помочь выжить своим младшим братьям и сестрам. И все же Ноа подозревала, что он станет ненавидеть чужаков почти одинаково сильно, если они наймут его, как и в случае если его отшвырнут.

«Как вы можете на них работать?», прошептала Пьедад Руис. «Они делали вам больно. Разве вы не ненавидите их? Думаю, если б я была на вашем месте, я бы их ненавидела.»

«Они хотят понять нас и общаться с нами», сказала Ноа. «Они хотят знать, как мы уживаемся друг с другом, и им надо знать, сколько мы можем перенести из того, что нормально для них.»

«Это они вам говорили?», потребовала ответа Тера Кольер. Одной рукой она смахнула свое разбитое яблоко на пол и теперь так смотрела на Ноа, как будто хотела смахнуть и ее тоже. Следя за ней, Ноа осознала, что Тера Кольер — очень испуганная женщина. Ну, они все испуганы, однако страх Теры настолько велик, что заставляет ее кидаться на людей.

«Это рассказали мне сообщества», признала Ноа, «но не прежде, чем некоторым из них и некоторым из нас, выживших пленников, удалось совместно установить код — начало языка — с которого началось общение. Когда они захватили меня, то еще ничего не могли мне сказать.»

Тера фыркнула. «Как же получается, что они умеют пересечь световые годы пространства, но не могут сообразить, как поговорить с нами без того, чтобы вначале нас пытать?»

Ноа позволила себе момент раздражения. «Вас там не было, миссис Кольер. Это все произошло еще до вашего рождения. И это произошло со мной, а не с вами.» И этого также не случилось ни с кем из семьи Теры Кольер. Ноа проверила. Никто из этих людей не является родственником похищенного. Это стало важным знать, так как родственники иногда пытались отомстить переводчикам, когда понимали наконец, что не могут повредить сообществам.

«Это произошло со многими людьми», сказала Тера Кольер. «А такого не должно происходить ни с кем.»

Ноа пожала плечами.

«Разве вы не ненавидите их за то, что они сделали с вами?», прошептала Пьедад. Похоже, шепот — это ее нормальный способ общения.

«Нет», ответила Ноа. «Когда-то ненавидела, особенно когда они начали немного нас понимать, но все-таки продолжали устраивать нам ад. Они очень похожи на людей-ученых, что экспериментируют с лабораторными животными — не жестоко, но весьма основательно.»

«Снова животные», сказала Мишель Ота. «Вы же сказали, что они…»

«Тогда», ответила Ноа. «Не теперь.»

«Почему в защищаете их?», потребовала Тера. «Они вторглись в наш мир. Они пытали наших людей. Они делают все, что им нравятся, а мы даже не уверены в том, как они выглядят.»

К облегчению Ноа вмешался Рун Джонсон. «А, кстати, как же они выглядят, переводчик? Вы видели их вблизи?»

Ноа почти улыбнулась. На что похожи сообщества? Обычно это первый вопрос, задаваемый в таких группах. Независимо от того, что они видели или слышали по медиа-источникам, люди склонны предполагать, что каждое сообщество на самом деле есть некий индивидуум, принявший форму большого куста или дерева, или, более вероятно, что это существо одевает куст, как одежду или же для маскировки.

«Они не похожи ни на что, что любой из нас до сих пор знал», сказала она. «Я слышала, их сравнивают с морскими полипами — совершенно неправильно. Я так же слышала, что они похожи на рои пчел или ос — тоже неверно, но ближе. Я думаю о них так, как они себя обычно и называют — как о сообществах. Каждое содержит несколько сотен индивидуумов — разумное множество. Но в действительности и это неверно. Индивидуумы реально не смогут выжить независимо, однако могут покинуть одно сообщество и временно или постоянно перейти в другое. Они — продукты совершенно иной эволюции. Когда я гляжу на них, то вижу то, что видите вы все: внешние ветви, а далее тьма. Со вспышками света и движением внутри. Вы хотите услышать больше?»

Они кивнули, с вниманием склонившись вперед, кроме Джеймса Адио, который откинулся назад с выражением презрения на темном, гладком молодом лице.

«Субстанция того, что выглядит как ветви, и того, что выглядит как листья, мох и лианы — живая и состоит из отдельных индивидуумов. Они только кажутся какими-то растениями. Разные части, коих мы можем достичь снаружи, на ощупь сухие, и обычно гладкие. Одно сообщество нормального размера может заполнить половину этого зала, но весит всего от шести до восьми сотен фунтов. Они, конечно, не твердые, и внутри их есть части, которые я никогда не видела. Быть окутанной, быть облаченной сообществом похоже на содержание в некой удобной смирительной рубашке, если вы можете вообразить нечто подобное. В нем вы не сможете много двигаться. Вы не можете двигаться совсем, пока этого не позволит сообщество. Вы ничего не видите. Нет никаких запахов. Однако, почему-то, после первого же раза это больше не пугает. Это мирно и приятно. Я не знаю, почему, но это так.»