Тогда предложил паркет послушать – где скрипит. Если, говорит, в нужные места клинышки из спичек вставить, то замолкнет. Замолчали, затаили дыхание, сидят, прислушиваются. Вдруг в напряженной тишине – звонок. Телефонный. Громкий. Все аж подпрыгнули.

Люда к аппарату. А это хозяин звонит. Как освоились, все ли нормально? Ну что тут сказать? Спросить, не вашу ли тут я голову поутру в своей постели отыскала? Нормально, отвечает, все. Просто замечательно, чего и вам желаем. Поговорили.

Сидят, дальше ждут. И постепенно, чем ближе вечер, начинает наблюдаться та же картина, что и на давешнем новоселье. Только тут еще и публика предшествующими разговорами до предела взвинчена.

Все тогдашние атеисты-материалисты, если вдуматься, очень похожи были на большинство теперешних верующих. Тех, которые сейчас крестятся-венчаются-причащаются-исповедуются, а чуть копнешь – ни в бога, ни в черта не верят. И тогда тоже каких только суеверий не скрывалось под вызубренными пятерками по диамату (поднимите руку, кто действительно понимал диалектический материализм).

А обстановка все нагнетается и нагнетается. Знаете, как бывает в фильмах Хичкока – вроде ничего и не происходит, а нервы так напряжены, что любой резкий звук или движение могут заикой на всю жизнь оставить.

Помрачнели, примолкли, разговоры не клеятся, сидят как на иголках. И нарастает неотвязное желание уйти как можно скорее, иначе точно случится нечто ужасное. Непонятно что – но что-то жуткое. Андрюшка храбриться перестал, с подоконника пересел на кровать, к остальным поближе; Катька тихонько молитву шепчет, и от этих звуков другие еще нервознее становятся.

Как ни странно, но Ольга с Людой держатся как-то даже лучше. Бледные сидят, но на прочих с ноткой некоего торжества поглядывают: ну как настроение, какие впечатления? И свет специально включать не торопятся.

Ну а когда фонарь заморгал, и ночные звуки потихоньку прорезаться стали – тут атеисты и не выдержали растущего напряжения. Как-то молча, не сговариваясь, собрались и уехали. И всю дорогу до общежития так и молчали, все шестеро. Не о чем было разговаривать.

Дрын – это прозвище. Возможно, когда-то образованное от фамилии, которую теперь уже никто не помнил, оно удивительно подходило этому высокому, нескладному и флегматичному парню. Дрын принадлежал к породе вечных студентов и давно уже стал достопримечательностью лиаповской общаги. Поступил этот реликтовый гуманоид в ЛИАП не то восемь, не то девять лет назад – трижды его отчисляли, дважды он восстанавливался, но все эти годы умудрялся квартировать в институтском общежитии, несмотря на многократные попытки трех сменившихся за этот срок комендантов его выселить.

Назвав Дрына флегматиком, я ему немного польстил. Если, например, вкатить гигантской галапагосской черепахе слоновью дозу реланиума или еще чего-либо тормозящего и расслабляющего – то и тогда она, черепаха, будет выглядеть на фоне Дрына резвушкой-хохотушкой.

По общаге и институту рассказывали про него многочисленные байки, отчасти правдивые, отчасти чистейшей воды фольклор: как Дрын умеет спать; как Дрын сдает экзамены; как Дрын бродит вечерами по общаге в поисках пропитания; как Дрын проходил лабораторный практикум у доцента Разумовского (Разумовский, большого ехидства человек, тоже был фигурой легендарной и история его поединка с непробиваемо-апатичным Дрыном долго служила утешением пострадавшим от доцента первокурсникам). Много чего говорили про Дрына – он ни на что не обижался. Обидеть его или поссориться с ним было практически нереально.

Но в описываемое время для Дрына настали тяжелые дни. В очередной раз отчисленный в начале лета, недавно он попался коменданту и был изгнан с позором из общежития; хуже того, инквизитор-комендант конфисковал и запер в своей каптерке дрыновскую раскладушку, с которой тот последнее время кочевал по комнатам многочисленных друзей и знакомых.

А свободных коек в общежитии осенью просто не было – многие приезжие абитуриенты успешно стали первокурсниками и сильно потеснили старожилов общаги. Потом-то, в течении года, проблема помаленьку утрясется: одних отчислят, других за те или иные прегрешения выселят, третьи вступят в брак с питерцами и съедут сами, а кто-то и сбежит на съемную квартиру, не выдержав трудностей быта. Но до тех пор Дрыну надо было как-то продержаться, и уж по меньшей мере ближайшие ночи стоило провести где-нибудь поодаль, не пробуждая в коменданте дикого зверя.

Поэтому, когда Андрюша от имени Ольги с Людой предложил гонимому Дрыну пожить несколько дней в нехорошей квартире, тот без колебаний согласился. Честное предупреждение, что с квартирой что-то не так, не произвело на Дрына никакого впечатления. На него вообще ничего и никогда не производило впечатления. Он просто взял один из двух комплектов ключей и отправился по указанному адресу…

И как-то так получилось, что неделя та была и у девчонок, и у Андрюшки сильно загружена: то лабораторные шестой парой, да такие, что пропустить невозможно; то культпоход в «Погребок» – тоже за две недели планировали, отменять жалко. В результате, найти Дрына и расспросить – ну как там? – никак не удавалось. Тем более что Дрын на занятия, ясное дело, не ходил и отловить его можно было только где-нибудь поблизости: в институтской читалке, в столовой или курилке.

Три дня Андрей с ним в этих вероятных местах появления пытался встретиться – бесполезно, нету Дрына. Вечером в общаге спрашивает:

– Дрына видели?

– Да здесь где-то шляется…

– Где здесь?

– Да на втором этаже вроде…

На втором этаже Андрюшу послали на третий, оттуда – на первый, с первого – в пивбар «Висла», вроде бы Дрын с кем-то туда этим вечером собирался.

Утомившись от беготни, на поиски в «Вислу» Андрей не отправился, а стал допрашивать народ конкретно: собственно, когда Дрына в последний раз видели? И выяснил, что видели конкретно позавчера, наутро после временного его переселения на улицу Чайковского – ходил по общаге, неудачно пытаясь занять рубль, и вид имел хмурый, вялый и невыспавшийся (то есть такой, как и обычно). А потом просто пропал.

Андрюша к девчонкам: Дрын не появлялся, не звонил? Нет, отвечают, самим любопытно, дважды звонили – никто трубку не берет.

Позже, уже к полуночи, спустились вниз к вахте, снова позвонили – ни ответа, ни привета. Исчез Дрын, испарился. Надо ехать, но ночью совершенно не хочется. Не тянет почему-то темной ночью в нехорошую квартиру, бесследно растворившую почти двухметрового парня. Стали друг друга успокаивать – загулял, засиделся в гостях, с кем не бывает. И сами себе не очень-то верили. Не на что было гулять Дрыну, и в гости за пределы общежития ходить не к кому…

Поехали на следующий день, в самое светлое время, плюнув на занятия, опять вшестером и почти в том же составе. Только Катюха отказалась, попросив вернуть образок, если получится. Взамен нее под знамена воинствующего материализма призвали Дениса Веткина, парня высокого и плечистого, но очень мягкого, даже робкого, большого любителя кошек. Впрочем, не бывав в квартире, на экспедицию согласился он охотно, считая все это весьма забавным, вроде верчения блюдца или гадания при свечах…

Долго, минут пять, стояли шестеро атеистов на лестничной площадке, пытаясь уловить хоть какие-то звуки из-за запертой двери – тишина была там мертвая. Наконец, Денис взял ключи у робеющей Люды, отпер дверь и решительно вошел внутрь, за ним протиснулись остальные, гораздо медленнее и осторожнее.

– Ну вот, все в порядке, – не разуваясь, Денис пересек прихожую и вошел в открытую дверь комнаты, – э-э, да у вас тут окно разбито, похоже, хорошо наш Дрын погу… – Денис осекся на полуслове, по инерции сделал еще шаг и застыл. Девчонки и Андрей зашли и тоже остановились у порога.

– Ой, – пискнула Оля.

Больше никто ничего не сказал…

…Окно действительно было разбито, сквозняк шевелил полузадернутые занавески, осколки остро поблескивали на дубовом паркете. Но никто не обращал на них внимания, потому что на нерасстеленной кровати лежал вытянувшийся во весь рост Дрын. Он мог показаться спящим, если бы не давно запекшаяся, почерневшая кровь на верхней половине лица… Несколько так же запекшихся кровавых пятен виднелись и на покрывале кровати.