Дорожка незаметно зарождается где-то на пляже и ближе к лесу принимает должный вид. Царев бредет по ней, гонимый желанием уйти подальше от открытого места. Лес. Сосны тянулись вверх, смыкались кронами, закрывая небо. Между деревьями висели светло-серые сумерки, изредка разбавляемые желтым солнечным светом. С обеих сторон тропинку обступают кусты, из которых на Царева вылетают многочисленные эскадрильи комаров. Кровопийцы преследуют, атакуя лицо и незащищенные кисти рук. Укусы чешутся. Царев останавливается и фотографирует дорожку – не имея понятия, для чего ему этот кадр.

Дошагав до камня, торчащего с левого края тропы, Царев решает углубиться в чащу. Правда, после некоторого замешательства. Приятель предупреждал, чтобы Царев никуда не сворачивал, но вот же – свернул. Теперь придется идти до конца. Лошкарев, разумеется, пошутил. Царев хорошо знает этим места (или думает так), поэтому не беспокоится. Если сейчас взять направо и идти все прямо, то придешь прямехонько к поселку. Да и озеро рядом, рукой подать, метров сто-сто пятьдесят, не больше.

Царев отрывает от засохшего куста ветку и идет дальше через подлесок. Сумка стукает его по левому бедру. Удар веткой – и крапива почти в рост человека склоняется, умирая. Отмашка – и здоровенный лопух падает ниц. Царев на несколько минут увлекается этой игрой, словно одиннадцатилетний мальчика. Он шагает по густо устланной гниющими листьями земле.

Когда-то Валя боялась выходить за него замуж, мотивируя тем, что если с ним произойдет несчастье, то некому будет о них позаботиться. Она имела в виду себя и будущего ребенка, а может, и не одного, который родится к тому времени. Царев не понимал такой логики. Если бы, например, Валя боялась бытовых неудобств и нехватки средств к существованию, другое дело. Тут же, по его мнению, была какая-то белиберда. Ну да, с каждым случиться несчастье, но разве можно об этом думать так серьезно? Царев спросил, шутит она или нет. Валя посмотрела на него печальными глазами и сказала, что не шутит.

– У меня есть перспективы в фирме, карьерный рост. У меня есть жилье, – сказал Царев. – Разве этого мало?

– Я просто подумала, что никто не застрахован. Вот возьмет и случится несчастье. Или с тобой, или со всеми нами, или только со мной. – Она поглядела на него полными слез глазами. Царева передернуло. Он почти поверил в то, что их непременно ожидает в будущем катастрофа… Пожар, авария, террористический акт, вооруженный грабеж, эпидемия страшной болезни. Если верить словам Вали, можно подумать, что стоит им расписаться, как все эти несчастья свалятся им на голову и не оставят от них и мокрого места.

В общем, Царев решил, что на его предложение ответили отказом и десять месяцев встреч и интимных отношений, совместных выходных и обедов в ресторанах ничего не значили. Ему придется искать другую женщину, чтобы связать с ней свою судьбу. Но Валя, оказывается, и не думала его отвергать. По ее словам, она пробовала успокоить саму себя, а на это потребовалось определенное время. Все-таки замужество – ответственное дело. Да, согласился Царев, пыл которого уже немного поугас, очень даже ответственное. Перед глазами у него вспыхнула картина: Валя сошла с ума и выходит на улицу в одной ночной рубашке и вещает о близком конце света…

Они поженились через два месяца. Продолжения разговора о будущих несчастьях не последовало. Нечто подобное всплыло позже, после рождения сына.

Валя чувствовала себя словно сломанная машина, как робот без батареек. Жаловалась на бессонницу и давящее чувство разлада во всем организме. Видимо, сказал их знакомый врач, дело в том, что организм на время сошел с ума от гормональных изменений. Роды – не дополнительный выходной, добавил он и засмеялся, будто его объяснение решало все проблемы. Валя снова стала говорить о возможных несчастья… и куда им двоим податься, если он, Царев, умрет? Видимо, в тот момент ей не приходило в голову, что сама она тоже не бессмертна. И с ней может случиться любая беда. Например, ударит током, или под ногу в ванной попадется кусок мыла, или укусит энцефалитный клещ. Валя смотрела на мир сквозь черные очки, но как-то избирательно. Царев чувствовал свое полное бессилие.

Врач прописал ей какие-то таблетки – то ли от депрессии, то ли от гормонального дисбаланса – но, по мнению Царева, все прошло само. У него были подозрения, что Валя выбрасывает лекарство в унитаз. Он никак не мог проверить свою гипотезу, потому что работал по десять-двенадцать часов в сутки и не в состоянии был контролировать процесс. Приходя домой (приползая), Царев видел одну и ту же картину: Валя лежит на диване в распахнутом халате и смотрит телевизор пустыми, как стеклянные пуговицы, глазами; по ее словам, у нее еле хватало сил ухаживать за ребенком. Однажды она сказала мужу, что видела его в галлюцинации, которая посетила ее на кухне три часа назад. Якобы он, Царев, хочет ее убить.

Царев боялся, что у жены шизофрения, но постепенно как-то все само собой образовалось. Вероятно, дело было в таблетках, а еще вероятней то, что Вале надоело нянчить свое безумие. Даже депрессии наступает конец. Царев смог вздохнуть спокойно: все пошло своим чередом. Сын рос, а они оба приближались к тридцатилетию.

Несчастье. Это слово маячило где-то за их спинами все девять лет брака, не исчезало ни на секунду.

Шагая через лес, он вспоминал жену и ее взлохмаченную голову, похожую на застывший взрыв. С тех пор, как Валя бросила работу, посвятив себя дому, она уже не следила за собой так тщательно. Могла ходить целый день не причесавшись, босиком, не подпоясав халат. Иногда, занимаясь с Валей сексом, Царев испытывал отвращение; он старался все сделать побыстрее и уснуть (при этом воображал под собой совсем иное тело, принадлежащее какой-нибудь женщине из рекламы). Видимо, и жене это не доставляло удовольствия – она не возражала, чтобы муж просто кончил и отвалился (представляла ли она кого-нибудь другого?). К этому, думал Царев, рано или поздно приходят все. Не хотелось думать о самом худшем, но несчастье, похоже, догнало их обоих… Валя слишком часто думала о нем.

Царев мог бы развестись, если бы не Толя. С сыном это во сто раз тяжелее. Нет смысла даже всерьез рассматривать такую возможность, ради мальчика надо терпеть.

Царев перешагнул через овальную впадину в земле, заполненную стоячей водой. Впадина походила на след какого-то громадного животного. Края ее заросли длинными прядями порыжевшей травы.

Царев хлестнул по зарослям лопуха вицей и осмотрелся. Оказывается, погруженный в свои мысли, он ушел дальше, чем предполагал. Теперь его окружал лес, одинаковый со всех сторон. От тропинки, по которой Царев шел и от которой свернул влево, не осталось и воспоминаний. Комары здесь летали огромные, полосатые, безумно голодные. Цареву пришлось отломить ветку с листьями, чтобы отмахиваться от них. Куда теперь идти? Чем дальше он углубляется, тем больше отходит от человеческого жилья. Заблудился? Нет, вряд ли, но близко к тому. Самым трудным было определить то направление, откуда он пришел. Чувствуя, как пот течет по вискам, Царев повернулся несколько раз вокруг оси. Это ничего не дало. Он не знал, куда идти. Все просто. Не имел представления. Лес. Один лес. Царев вернулся к яме, заполненной водой, и попробовал вспомнить, как перешагивал через нее. Легкость была обманчивой. Ноги воспроизвели недавнее движение. Царев повернулся лицом туда, откуда, как ему казалось, он появился. Сердце стучало ровно, но уже готовилось сорваться в галоп. «Надо просто идти в обратном направлении – рано или поздно я найду тропинку».

Еще он поискал глазами мхи и посмотрел, как растут кроны, чтобы определить, где север. Оказалось, впрочем, что и эта нехитрая наука ему не по силам. Невозможно понять, с какой стороны кроны меньше, а с какой больше. Царев схватил телефон. Сотовый тоже не помог ему. Он оказался вне зоны приема.

Надо довериться интуиции и идти назад…