– Можешь передать своему господину, что все готово. По сигналу мои люди отворят Северные ворота.

– Передам.

– Если вдруг это не удастся, всегда можно свалить вину на эбору. В их лавках вечно толчется множество всякого сброда, и каждому ведомо, что эбору горят желанием отомстить вавилонским царям за свой плен, – продолжал один из собеседников. Голос его Намму узнал без труда. Именно этот голос послал его нынче днем на съедение львам. – Так что вина падет на чужаков.

– Это мудро, – отвечал ему гость. – Нам должно явить хитрость змеи, чтобы задуманное удалось.

– Я сделаю все, что можно, Гаумата, – с легким раздражением проговорил хозяин дома. – Но ответь мне, кто поручится, что Кир, войдя в город, не задержится здесь надолго? Не пожелает, скажем, устроить в Вавилоне столицу?

– Не пожелает, – коротко ответил тот, кого начальник городской стражи назвал Гауматой, и продолжил: – Такова будет воля богов. Сегодня поутру в город прибыл гонец из Лидии с известием, что страна объята восстанием. Скорее всего завтра такой же гонец прибудет и к царю персов. Если к тому часу Вавилон падет, не оказав сопротивления, Киру станет попросту не до него. За Лидией могут последовать другие сатрапии: Фракия, Пафлагония. Египет тоже смотрит недобро на усиление персов. Захват Финикии их очень раздосадовал. Царь уйдет со своим войском, оставив здесь наместника. Полагаю, ты догадываешься, кто им будет?

– Догадываюсь, – подтвердил начальник стражи.

– Ты же станешь при нем правой рукой, его зоркими глазами и метким копьем.

– Пропал! – донеслось до Намму снизу. – Исчез!

За криком последовало падение какой-то тяжелой емкости. Судя по звуку, бронзовой или медной, и удаляющийся топот. Вероятно, слуга, обнаруживший исчезновение пленника, бросился поднимать на ноги дворцовую стражу.

Неслышно выругавшись сквозь зубы, Намму скользнул змеей обратно в вентиляционное оконце и, точно вода по сточному желобу, мигом очутился в купальне. Здесь снова не было никого, но по ту сторону двери явственно доносились голоса. Наскоро сорвав остатки балахона, Намму плюхнулся в большой глиняный чан с водой, устроенный в полу, чтобы смыть как следы львиного помета, так и пыльную штукатурку, приставшую к его телу. Вода не была обжигающе холодной, но все же очень скоро его начал бить озноб. Сегодняшний день был чересчур наполнен неожиданностями.

Стражник, тот самый, который спорил на его жизнь у львиного рва, мельком заглянул в купальню, наткнулся на него взглядом и оторопело уставился, не мигая. Намму успел бы досчитать до трех дюжин, покуда отвисшая челюсть охранника заняла свое первоначальное место, и он вновь обрел дар речи. Правда, воспользоваться этим даром воитель не торопился и издал звук, совмещающий все известные ему гласные в единый выдох. Привлеченные столь необычным поведением старого вояки, слуги бросились к купальне. Один из них, должно быть, тот, кто уронил таз с горячей водой, по-прежнему валявшийся в луже на полу, замер, выпучив глаза, указывая пальцем на сидящего в чане Намму.

– Несчастный, – стараясь не стучать зубами от холода, заговорил тот, хмуря брови и вновь принимая пророческий вид. – Отчего, пролив воду, не отправился ты за новой, как подобает доброму слуге?

«Добрый слуга» мучительно икнул и выдавил сквозь жесткий спазм, перехвативший его горло:

– Ведь не было тебя тут.

– Когда дух мой воспаряет к Божьему престолу, – пустился в импровизацию Намму, – дабы узреть величие Творца предвечного и насытиться мудростью его, плоть моя обретает вид бесплотный, или же, по-иному говоря, всякий явный вид наяву теряет, точно и нет ее нигде. Сам же я в тот час, духом воспаривший, наличествую везде, ибо мир – лишь песчинка на длани Божьей. Так где же горячая вода? Где благовония, негодный?!

– …Всякий зрячий видит, что отвернулся Мардук от народа своего! – Верховный жрец указывал перстом на стену, где по-прежнему искрили во все стороны таинственные письмена.

Поскольку живой пламень, явленный свыше, не спешил чего-либо поджечь, уже находились смельчаки, рисковавшие потрогать огонь и убедиться, что это не очередная выходка местных жрецов. А если и выходка, то уж больно заковыристая. Выяснить причину свечения достоверно так и не удавалось.

Сначала храбрецы совали в полымя бронзовые мечи, затем – край одежды, потом и руки. Огонь не опалял. Понемногу Валтасар и его гости начали терять интерес к странной иллюминации и, пожалуй, уймись сейчас Верховный жрец, продолжили бы свое пиршество, за чашами вина гадая, что ж это за штука такая случилась нынче на пиру. Однако жрец и не думал униматься. Хорошо поставленным голосом он клеймил царя и его отца за недостаточную финансовую помощь храму и за чрезмерное внимание, уделяемое служителям иных культов. Особенно доставалось эбору, которым в речах первосвященника отводилась роль злокозненных врагов, намеревающихся коварно погубить вавилонское царство.

– Они только и помышляют, – голосил первосвященик, – похитить у нас и отдать своему богу святая святых Вавилона, залог благополучия и процветания нашей земли, драгоценный знак милости Судьи богов – «Дыхание Мардука»! Ибо ведомо о нем…

Начальник охраны, стараясь не зацепить прочувствованно вещавшего жреца, по широкой дуге обогнул оратора и преклонил колени перед государем.

– Тот, о ком ты спрашивал, доставлен, мой повелитель!

Кархан, по-прежнему стоящий подле Валтасара, глянул туда, откуда только что пришел оружный царедворец. У входа в залу пара стражников, держа копья на изготовку, стерегли сравнительно молодого, лет, пожалуй, немногим больше тридцати, мужчину. Грозный скиф нахмурился, пытаясь скрыть удивление. По его расчетам, пророк, коему теперь надлежало дать воспетую в библейской легенде трактовку огненного граффити, должен был выглядеть куда как старше!

Тело сухощавое, но крепко сбитое. Длинная, очевидно, никогда не знавшая бритвы, черная борода едва начала седеть. Вытянутое лицо покрыто темным загаром и сильно обветрено. Взгляд из-под густых тяжелых бровей кажется гордым, но… В облике незнакомца Кархану почудилось нечто такое, что заставило насторожиться. Покуда он не мог понять что, но все же насторожиться не преминул.

Царь остановил жестом обличительную речь Верховного жреца и поманил к себе диковинного гостя.

– Я слышал о тебе от государя, отца моего! А тот видал еще при дворе Навуходоносора. Время милостиво к тебе! Ты почти не постарел с тех пор, Даниил!

– Все в руке господней, великий сын славного отца! Он дает, и он же забирает, – радуясь болтливости царя, в столь немногих словах ознакомившего гостя с историей жизни Даниила, смиренно произнес Намму.

– Правду ли сказывают мне, будто предрекаешь ты конец вавилонскому царству?

– Ветер ли предвещает пришествие зимы, или же зима порождает ветер? – не утруждая себя прямым ответом, парировал жесткий вопрос тот, кого царь именовал Даниилом.

– Но не ты ли разъяснил в прежние годы царю Навуходоносору, что царство его – колосс на глиняных ногах, и близится час, когда сорвавшийся с вершины камень сокрушит его?

– Зачем спрашиваешь меня, царь, о том, что и без слов моих ведомо тебе? Да и где ныне тот, кто вопрошал прежде о знаках дивного сна? Где нынче дети его? Но колосс стоит, и будет стоять до того часа, пока ноги его не переломит камень.

Валтасар, дотоле пытавшийся изображать радушного хозяина, нахмурился.

– Столько лет изгнания так ничему и не научили тебя, Даниил! Ты вновь пришел сюда, чтобы смущать умы и сердца народа своего. Я почитаю мудрость твою, но мой удел – править этой страной, и если речи твои грозят ей смутой, – берегись гнева моего! Или думал ты, сын утратившего царствие свое, что сможешь ускользнуть от моих очей?

– Когда господу угодно, он и солнце самое прячет среди туч, – без запинки выпалил пленник.

– Ладно, – скривил губы Валтасар, – пустой спор! Сможешь ли ты, тот, кого народ эбору величает пророком, открыть мне смысл диковинных слов, начертанных пламенем негасимым на стене моего дворца?