Хирург, патологоанатом — все в одном лице, к тому же блестящая репутация. А старый Брайнин похворал бы, похворал, да и дал дуба. Никто бы не удивился — старость, и не вспомнил бы, что месяц назад с теми же симптомами скончался один неприметный гражданин, некто Буров. Повторное вскрытие здесь просто необходимо.
— Буров, говорите? — Тищенко саркастически ухмыльнулся. — О вскрытии придется забыть. На сегодняшний день — ни трупа, ни свидетелей. Некого даже расспросить о течении болезни. Жена его практически не видела в те дни, а любовница Бурова, заставшая начало болезни, исчезла. Эту Зинаиду Жихорскую так и не удается найти.
Подполковник, начиная накаляться, пристукнул ладонью по столу, отодвинул пачку сводок, словно их строки раздражали его.
— Давайте по делу. Прошу высказываться.
Однако высказываться желающих больше не нашлось.
Расходились с совещания, обмениваясь на ходу короткими и негромкими фразами, рассчитанными только на слух собеседника. Лишнего не следовало знать и своим. Шиповатов шел рядом с Лобекидзе, ловя каждое слово.
— Абуталибов у нас в розыске, дом — под наблюдением. Не дурак — не сунется. Если прячется у земляков — найдем. Они стеной, пока за них всерьез не взялись. А если базарным торгашам фальшивые справки перекрыть?.. Что смотришь? Знаю, что МВД Азербайджана, да и прочие тоже на запросы не отвечают. Им наши запросы — конфетка! Повод для лишней взятки. Ничего, я их прижму по-своему, отдадут они нам светило, не потерпят, чтобы товар гнил. Правда, бывает, отдадут только тело, но этого как раз и нельзя допустить. Кстати, не верю я, что Абуталибов вот так, налегке, далеко успел убежать. Розыск начался почти сразу, так что скорее всего где-то он здесь затаился.
— А жена с сестрой? — вставил Шиповатов.
— И это тоже. Но Роза Мамедова пока у нас. Задержана, но, думаю, до ареста дело не дойдет: я-то понимаю, что она врет, путается в датах, а вот доказать... Ничего не могу, это и прокурор понимает. Славный, кстати, парень, этот Бережной, и не трус. Короче — придется Розу выпускать, больше толку будет.
— А если улики уничтожит, Иван Зурабович?
— Какие улики, Максим? Дом перерыли по миллиметру, искать там нечего. Мамедова шумит: «Отпускайте, на ферме нутрии дохнут!». Впрочем, я и на ферме побывал, поглядел, как ее сестра там управляется: ничего не скажешь, не хуже, чем в ЖЭКе. Давай, проходи в кабинет...
— Да мне ехать пора, Иван Зурабович...
— Вот мы как раз и согласуем действия. Сегодня любая накладка может дорого обойтись. На ферме ничего для себя нового я не увидел. С Алией мы давно знакомы, а с Наликом вообще были приятелями... Ей-богу, не могу никак поверить... Может, вообще все это какое-то чудовищное стечение случайностей? Вот объявится он, и все разъяснится само собой... В общем, спрятаться на ферме негде. Все на виду, смрад стоит. Возможно, Алия была со мной откровенна. Да и Роза... Одно дело рассуждать вообще, но я-то их семью не первый год знаю. Посмотрел сегодня на Розу — не могу понять...
— Так вы и к Мамедовой успели?
— Был. Толку — ноль. Плачет, уверяет, что действительно костюм купила на рынке, ни о чем знать не знает.
— А о дочке Абуталибовых? Неужели Мамедова не знала, что Саша — как это... бывший мальчик?
— Понимаешь, Саша — ребенок Налика от первого брака. В принципе сестры могли ни о чем не догадываться: операция по изменению пола была сделана примерно за год до свадьбы Налика с Алией. Роза уверяет, что в ту пору они с Наликом были в чрезвычайно натянутых отношениях. Только позже, когда переехали в Подмосковье и поселились в одном доме, немного потеплели друг к другу. Сестры, кстати, обе в молодости имели отношение к медицине. Роза, в частности, работала хирургической сестрой. Однако, как видишь, предпочла пациентов американским грызунам, с утра до ночи пропадала на ферме...
— Значит, Роза с сестрой...
— У них слишком разная жизнь, не было и близких отношений.
Телефонный звонок прервал разговор. Лобекидзе снял трубку, хмыкнул, сказал «жду» и нажал рычаг.
— Это, между прочим, Максим, тебя. Мамедова пожелала дать показания. Просит следователя, но мне дает отвод по личным мотивам. Мол, старый знакомый. Это и отлично. Тебе, молодому, душевному, всегда готовому войти в положение — и карты в руки. Тактика чередования «плохого» и «хорошего» следователей всем, конечно, известна, но плоды по-прежнему дает. Что ж, будем двигаться в изолятор временного содержания!
* * *
Пруд свой колхоз «Заря коммунизма» обнес изгородью на средства, предназначенные для благоустройства села. У шлагбаума неусыпно, в три смены, дежурили сторожа, и сюда, как на важнейший объект, даже провели телефон. Жители деревни посмеивались, но диспетчер названивал в сторожку в любое время дня и ночи, проверяя, все ли в порядке. Зеркальные карпы предназначались вовсе не для местных любителей ужения, а водоем был самым близким к Баланцево. Беспрепятственно пропускалось сюда только худосочное колхозное стадо — на водопой, причем сторожа с подозрением оглядывали брезентовый плащ старого пастуха — нет ли под полой сетки или иной браконьерской снасти.
Не посещали уже этот райский, но запретный уголок и шумные компании, если не считать редких наездов самого председателя с высоким районным начальством. Время пышных чиновничьих пикников миновало. Получив самостоятельность, колхозный председатель власть держал крепко, жилось здесь сытнее, чем в соседних хозяйствах.
К шлагбауму подкатили обыкновенные светлые «жигули». На заднем сиденье располагался темноволосый худощавый юноша, за рулем — румяный увалень. Кто-то еще был внутри. Скрипнули тормоза, и увалень, оказавшийся на диво поворотливым, моментально очутился рядом со сторожевой будкой. Сторож реагировал спокойно, во всяком случае к трубке не потянулся, наоборот — скроил на темном, морщинистом лице подобие улыбки.
— Ты, Толя, никак отдохнуть здесь решил? Нельзя же, меня председатель с потрохами съест...
— Спокойно, Филиппыч, — упитанный Толя выставил короткопалую пятерню. — Рыба вся цела будет. И с председателем все улажено. По рюмочке с друзьями не грех опрокинуть на лове, как говорится. Потолковать надо, парни дальние. А тут у тебя тихо, зелень. Держи! — крепыш точным движением переправил старику бутылку. — Чтобы «на сухую» не сидеть. Забыл, поди, как она и пахнет... — И, не дожидаясь ответа Филиппыча, снова унырнул в «жигули», тут же скользнувшие за шлагбаум, к нетронутым луговинкам, обрамлявшим пруд.
Спрятав, покряхтывая, «Столичную», сторож остался в будке наедине с разболтанной берданкой и тягучими мыслями. Однако уединение его длилось недолго. Еще одна машина подрулила к шлагбауму. «Эка! — подумал Филиппыч, почесывая за ухом. — По нашему грейдеру, да на таком корабле! Сразу видать, не начальство». Тридцать лет оттрубив механизатором, Филиппыч в машинах толк понимал, однако такого видеть ему не случалось. Дверца серебристого «мерседеса» распахнулась резким рывком. Небритый горбоносый человек, появившийся из затененного нутра машины, был откровенно разъярен. Его светло-карие, навыкате, глаза буквально метали молнии, рука то судорожно ныряла в оттопыренный карман куртки, то выныривала, сжимаясь в кулак. Филиппыч, тертый калач, отодвинул ногой берданку в дальний угол и поднялся навстречу. Стало не по себе.
Приезжий презрительно процедил что-то по-своему. Затем заговорил отчетливо, слегка растягивая слова, точно хотел быть уверенным, что Филиппыч наверняка поймет смысл речи. Акцента у него почти не было.
— Слушай сюда, старик. Здесь проезжала машина, белые «жигули-шестерка». Ты ее видел, ваш деревенский за рулем, Толька. Быстро говори, куда? Будешь молчать — с тебя начну. Был с ними Степа? Сын мой там был?
— Ты че, ты че, парень! Не знаю я твоего сына. Ты ему отец — сам за ним и смотри, — Филиппыч уже овладел собой, с каждым словом говорил увереннее, но на рожон не лез — вон еще один лоб из «мерседеса» выставился.
