– Неужели ему не хватало на жизнь? – удивилась Лена.
– Островский так и писал: «Я только и делаю, что или работаю для театра, или обдумываю сюжет вперед, в постоянном страхе остаться к сезону без новых пьес, то есть без куска хлеба с огромной семьей». Вот так, мать…
«Боже мой, – с нежностью подумала Лена, – какая у Глеба светлая голова. Все помнит».
Он молча вел «Ладу», внимательно следя за скользкой дорогой. Лене хотелось слышать его голос, и она спросила:
– Откуда твой папа знает Копыловых?
– Тысячу лет знакомы. Вместе начинали работать в Ольховском районе. После войны. Дядя Гоша служил обыкновенным постовым милиционером.
– Стоял на перекрестке и регулировал движение на дороге?
– Да, Фери, – усмехнулся Глеб. – Ты у меня эрудит. Спутать регулировщика из ОРУДа и постового…
– Не все же такие умные, как ты, – обиделась Лена.
– Не фырчи, – миролюбиво сказал муж. – Понимаешь, постовой милиционер отвечает за порядок на каком-нибудь участке города. Например, на нашей улице. Чтоб на ней было все спокойно.
– Понятно, – кивнула Лена. – А кем в Ольховке работал твой папа?
– О, отец был на три головы выше Копылова! Зампред райисполкома! Потом дядя Гоша ездил учиться, вернулся уже в Средневолжск. И отца повысили, перевели в облисполком. Так они и шли оба вверх. – Глеб усмехнулся. – Да, история развивается по спирали. Отец снова работает в Ольховке. Так сказать, на круги своя…
– Вернется, вернется еще в Средневолжск, – успокоила мужа Лена. – Такой квартирой не бросаются.
Когда Семена Матвеевича, ее свекра, направили в Ольховский район, в городе осталась за ним квартира. Четырехкомнатная, в самом центре, на проспекте Свободы. В этом же доме проживали и Копыловы. Глеб был прописан на площади отца и иногда заезжал туда, чтобы проверить, все ли спокойно и на месте.
– Да, думаю, что старикан долго в Ольховке не задержится, – сказал Глеб, сворачивая к их девятиэтажке.
Он обогнул дом, подъехал к гаражу. Заперев машину, они поднялись к себе.
– Мать, я страшно голоден! – признался Глеб, целуя жену в губы.
Лену обдало сладостной волной: муж давно не был так ласков.
– Глебушка, милый, что тебе приготовить? – спросила Лена, схватив его руку и прижимая ее к своей груди. – Табака пожарить? Или лангет? Можно отбить и в кляре.
– Действуй, мать, а я полезу в ванну.
Лена пошла в спальню. Она слышала, как Глеб включил в большой комнате телевизор, затем в ванной комнате послышался шум воды.
Она сняла праздничное платье, повесила в шкаф, накинула на себя прозрачный пеньюар, подаренный мужем ко дню рождения, присела на пуфик у трельяжа и посмотрелась в зеркало. Глаза у нее были счастливые и оттого глупые. Лена подумала, что в них слишком уж видно желание.
«Ну и пусть!» – улыбнулась она, уже предвкушая всем своим горячим, нетерпеливым телом сладостные безумные минуты.
Лена выдвинула ящичек, где хранила украшения, сняла серебряный витой браслет, серебряные сережки с бирюзой и такой же кулон, сложила все это в коробочку из-под французских духов, потом открыла длинный футляр из старинной тисненой кожи с потускневшей от времени монограммой – витиевато переплетенными заглавными буквами «Л» и «Г», – чтобы положить туда перстень, и обомлела.
Футляр был пуст.
– Странно, – пробормотала Лена, машинально шаря в ящичке.
Затем она стала проверять другие коробочки с такой же монограммой.
Они тоже были пусты.
– Глеб! – закричала Лена. – Глеб!
Но муж, вероятно, не слышал.
Она бросилась в ванную. Глеб уже разделся до трусов, пробуя рукой пенящуюся от шампуня воду.
– Ничего не понимаю… – испуганно сказала Лена.
– Ты о чем? – повернулся к ней муж.
– Драгоценности! Ну, бабушки Лики! Их нет!
– Брось, – недоверчиво посмотрел на нее Глеб.
– Сам пойди посмотри.
Глеб торопливо вытер полотенцем пену с рук и двинулся вслед за женой в спальню.
Лена в какой-то нервной лихорадке вынимала из трельяжного ящика свои украшения – клипсы, сережки, браслеты, кольца, нитки жемчуга, броши. Все это было в основном недорогое, для разных нарядов. Подарки самого Глеба, его и ее родителей. Но драгоценности, что хранились в футлярах с монограммой, исчезли. Кроме перстня, который Лена надевала на концерт.
– Видишь, нет! – истерично крикнула она, демонстрируя пустые коробки. – Нету!
– Успокойся, Фери! – проговорил Глеб. Он побледнел, на лбу резко обозначились две продольные морщины. – Может, ты сунула куда-нибудь? Вспомни!
– Что я, чокнутая, да? Перед отъездом на концерт видела! Понимаешь, тут все лежало, на месте!
Швырнув пустые футляры на трельяж, она прижала кулаки к глазам и тонко заголосила.
– Фери, Фери… – растерялся Глеб. Он обнял жену за плечи, но она оттолкнула его, плюхнулась на постель и заплакала навзрыд.
– Что… скажу… папе? – сквозь слезы выдавила она. – Прокутили, да?
У Глеба на скулах заходили желваки. Он зябко поежился, переступая с ноги на ногу.
– Ну делай же что-нибудь! – взвизгнула Лена. – Чего стоишь? Конечно, это не твое!
– Заткнись! – вдруг заорал Глеб.
Лена от неожиданности замолчала и со страхом посмотрела на мужа.
– Прости… – пробормотал он. – Прости, Фери… Я понимаю… Но нельзя же так убиваться. – И стал гладить ее по голове.
Лена схватила его руку, прижала к губам.
– И ты извини, – тихо прошептала она. – Я вела себя отвратительно. Дурочка, это точно. Но… это ведь не какая-нибудь бижутерия! Сам знаешь – бриллианты, платина, золото. Отец с ума сойдет!
Глеб распахнул шкаф.
– Ты что? – удивилась Лена.
– Нас обворовали! Понимаешь, здесь кто-то был! – зловеще-спокойно сказал он.
И только теперь до нее дошел жуткий смысл происшедшего. Лена встала и принялась вместе с мужем осматривать вещи.
Его и ее кожаные пальто висели на месте. Мохеровая шаль и свитер – тоже. Нетронутыми остались и многочисленные платья Лены, коробки с туфлями, костюмы Глеба, его кожаный пиджак и новые мужские немецкие сапоги «Саламандра».
– Тут все вроде цело, – мрачно констатировал Глеб. – А в комнате?
– Глеб, вода! – вспомнила Лена.
Со словами «Ах, черт!» он побежал в ванную. И вовремя. Пенная шапка уже вываливалась из ванны. Глеб закрыл краны и вернулся к жене.
– Оденься, – сказала она. – Простудишься.
Он натянул на себя спортивный костюм «адидас», и оба супруга пошли ревизовать большую комнату.
Первым делом занялись стенкой. Лена дотошно пересчитывала хрустальные вазы, фужеры, наборы с богемскими рюмками и бокалами. Затем осмотрела ледериновые коробки с серебряными столовыми приборами.
Все было на месте. Как и прочие дорогие и недорогие безделушки: фарфоровые статуэтки, настольные зажигалки, паркер с золотым пером, китайское блюдо семнадцатого века, севрский сервиз.
Радиоаппаратура – а она стоила очень дорого, все японского производства: «Сони» и «Джи-ви-си» – не заинтересовала вора.
– Смотри, и дубленка моя здесь, – показал на вешалку в прихожей Глеб. – Наверное, фасон не понравился, – мрачно сострил он.
– Ты еще шутишь, – вздохнула Лена.
– Что же теперь – вешаться? – усмехнулся муж. – Но как они вошли? – Он осмотрел входную дверь, замки. – Вроде все цело.
– Что гадать? – сказала Лена и, неожиданно для себя, решительно произнесла: – Вот что, Глеб, звони-ка Игнату Прохоровичу! Срочно!
– Погоди, – отмахнулся он.
– Так время!.. Понимаешь? Время дорого! Воры успеют скрыться!
– Не волнуйся, – осклабился Глеб, – уже скрылись.
– Ну, знаешь! – возмутилась Лена.
– Ради бога! Пожалуйста! – Глеб направился в комнату, снова начиная злиться. – Сейчас примчится куча милиционеров, начнутся вопросы, допросы. – Он снял трубку. – Только я хотел бы знать, как к этому отнесется Антон Викентьевич?
– А как? – удивленно спросила Лена. – Я думаю, папа поступил бы именно так.
– Ты уверена? – Глеб, играя трубкой, внимательно смотрел на жену.