В прозрачной синеве воздуха носились лепестки черемухи, опускались на влажные с ночи тротуары, горько пахли…

Петербург, город-призрак, полный величия, славы и безумия, смотрел в бездонное небо глазами своих дворов-колодцев. Все так же шумели листвой его старые парки, неторопливо текла закованная в гранит Нева, и грозный медный император глядел вдаль… Что видел он там? Брезжащие в тумане очертания будущего? Или только спокойное течение облаков по зыбкому горизонту?

Старый тополь во дворе театрального дома почти засох, но жильцы жалели рубить его и спилили нижние сухие ветки сухих веток, так что дерево стало похоже на высоченный шест, едва покрытый скудной растительностью. Сам дом тоже преобразился. Его покрасили в нежно-зеленый цвет, и белые колонны весьма нарядно смотрелись в блеске северного солнца.

На исходе был май, благоухающий сиренью; по дворам цвели рябина и шиповник, тянулась к свету зеленая травка. Такую маленькую полянку, покрытую нежной порослью дикой ромашки, облюбовал Егор Фаворин для выгуливания своих персидских котов. Это была молодая пара, потомство Дианы. Животных звали Парис и Елена. Когда родились персидские котята, в театре у Фаворина как раз репетировали «Прекрасную Елену», и музыканту не пришлось долго выбирать имена.

– Парис! Парис! Куда ты лезешь? – увещевал Егор молодого котика, который рвался к голубям и воробышкам, натягивая поводок. – Задушишься! Вот глупый! Думаешь, тебе удастся поймать этих хитрых бестий? Ты еще слишком молод, неопытен…

– Да отпустите вы их, господин Фаворин, пусть побегают! – добродушно посоветовал вышедший из подъезда черноусый мужчина спортивного телосложения. – Это же кошки! Они свободу любят, а вы их на поводок!

Егор криво улыбнулся, ничего не ответил. «Иди, иди себе, вездесущий ниндзя! – подумал он про себя, провожая недобрым взглядом нового соседа. – Ишь, раскомандовался! Мордоворотами своими командуй!»

Ниндзей жильцы театрального дома прозвали Фарида Гордеева, который пару лет назад вернулся с Дальнего Востока и поселился в своей квартире на втором этаже, в той, где проживали студенты-арабы. Никто толком не знал, что он за человек, но все его побаивались. У господина Гордеева была сильная, развитая фигура, легкая пружинящая походка, жесткий взгляд и суровое выражение лица. Его можно было бы назвать красивым, если бы не скрытая в каждом движении неумолимая сила, которая настораживала и пугала людей.

Фариду Гордееву было сорок два года. Он родился в Петербурге, тогда еще Ленинграде, в семье ученых-востоковедов. Все его детство прошло в атмосфере культуры Японии, Китая и стран Дальнего и Ближнего Востока. Окончив школу, Фарид отслужил в армии, в Благовещенске. Там и остался. Плавал по Амуру, рыбачил, сплавлял лес, охотился, исколесил все побережье Охотского и Японского морей. Но, нужно было осесть где-нибудь, обзавестись домом. Родители звали сына в Питер, напоминали о необходимости учиться, устроиться на нормальную работу. Но перспектива жить в городе, в тесноте, среди каменных домов, асфальта и чахлой растительности, не привлекала молодого искателя приключений.

За годы жизни на Дальнем Востоке Фарид привык к вольным просторам, соленым морским ветрам и острому, пьянящему воздуху странствий. Во время путины он плавал на рыболовном судне «Хабаровск», а когда наступала зима, уезжал в район Сихотэ-Алиня, добывать пушнину. Денег у Фарида было достаточно. По совету своего друга, помощника капитана с «Хабаровска», он оставлял себе немного на жизнь, а остальное держал в банке Владивостока. Полные дичи, грибов и ягод леса, кишащие рыбой Амур и воды Японского моря кормили, давали заработок и удовлетворяли жажду путешествий и свободы. Там же, на «Хабаровске», плавала женщина-врач, с которой у Фарида был роман. Ее звали Надя, она была старше его на семь лет, но это Фариду даже нравилось. У них не было никаких обязательств друг перед другом, никаких совместных планов на будущее – просто близкие и теплые отношения, от встречи к встрече. Ни Надя, ни Фарид не спрашивали друг друга, кто был в их жизни во время долгих, по полгода и больше, разлук. Они сразу договорились – никакой ревности, только любовь, короткая или длинная – как получится, но чтобы в радость. Так и складывалось. Они были счастливы снова увидеться, но расставались без надрыва и печали. Каждый жил своей собственной, привычной жизнью. Сама природа, величественная и невозмутимо-прекрасная, плавное течение Амура, необозримые морские горизонты придавали жизни естественность и простоту, от которой давно отвыкли городские жители. Фарид забыл, что такое суета, торопливость, людская толчея, вечная гонка за удачей, которая ускользала, подобно туманному мареву над сопками.

Та зима, в которую все случилось, выдалась на редкость холодная, ветреная и снежная. Фарид отправился на охоту один, без напарника. Саня, его друг и помощник, слег с воспалением легких. Пришлось оставить его в небольшом селении, у деда с бабкой; они уговаривали остаться и Фарида.

– Негоже в такую погоду одному по лесу ходить!

Но Фарид их не послушал. Старик, кряхтя, помогал ему готовить лыжи, укладывать рюкзак и все ворчал, что молодежь нынче неуважительная пошла, самовольная и упрямая, а это к добру не приводит. Он вышел провожать Фарида и долго смотрел вслед лыжнику, вздыхая и молясь лесным духам, чтобы подсобили молодому охотнику. Но, видно, не дошли эти молитвы по назначению…

Занесенный снегом овраг обманчиво казался надежным, и Фарид, придя в себя после падения, никак не мог сообразить, как случилось, что он провалился вниз, ушибся и сломал лыжу. Сколько он пролежал без сознания, замерзая? Пытаясь выбраться, охотник обнаружил, что пострадала еще и правая нога. Время шло к ночи, начиналась метель. Фарид успел два раза выстрелить из ружья, прежде чем снова потерял сознание.

Видимо, его жизни не суждено было прерваться, потому что громкий собачий лай, а затем крики хозяина, звавшего собаку, пробудили Фарида от тяжелого забытья. Над ним метнулся свет фонаря, склонилось скуластое морщинистое лицо с глазами-щелочками, и это было последним, что увидел Гордеев в ту страшную ночь.

Старика-японца, который нашел раненого охотника и притащил его в свой дом, звали Накаяма. Он жил отшельником в заброшенном поселке вместе с внучкой, миловидной девушкой по имени Йоко – тоненькая, как тростинка, с нежной кожей и блестящими влажными глазами.

– Что со мной? Где я? – спросил Фарид пересохшими от жара губами, когда открыл глаза и увидел слабый свет керосиновой лампы, деревянный потолок из грубых, необструганных балок и юное лицо Йоко, смотревшее на него с состраданием и печалью.

Оказалось, что у Фарида сложный перелом ноги, много ушибов и сильная простуда. Хорошо, что дедушка Йоко отлично разбирался в таких вещах – он аккуратно и очень профессионально сложил кости бедра, приладил к ноге деревянную дощечку и забинтовал. От простуды Фариду давали густой, пахнущий брусничными листьями отвар.

Когда немного полегчало, старик устроил молодому охотнику баню. В круглую деревянную бочку налили горячей воды, набросали хвойных веток. Накаяма выглядел очень старым и невероятно тщедушным, но это было обманчивое впечатление. Он смог подтащить Фарида к бочке и распарить его как следует, приговаривая, что болезнь смывать надо, иначе она снова через кожу проникнет внутрь.

На вопросы молодого человека, почему японцы живут в лесу, в полном одиночестве, ни старик, ни его внучка предпочитали не отвечать. Они вежливо улыбались, кивали головами и… молчали.