– Не оболванили, а постригли.

– Ты считаешь, что для парализованного сгодится?

– Эта стрижка тебе просто идет, а парализованный ты или нет, не имеет никакого значения. Что на тебя нашло сегодня? В последнее время ты об этом не вспоминал. Ни один здоровый так не живет, как ты – парализованный. Я смотрю, у тебя вчера опять сабантуй был… – Я не могла скрыть своего раздражения.

– С чего ты взяла?

– С того, что прямо у твоей двери валялись женские трусики. Это уже вообще ни в какие ворота не лезет! А если бы кто-то из знакомых приехал?! Позор! – Я раздула ноздри и почувствовала, что меня понесло.

– Что за позор? – перебил меня невыспавшийся брат. – Трусики, что ли, позорные? Да я вроде вчера самых дорогих девчонок заказал. У них рабочее белье всегда дорогое. Они все деньги только на белье и тратят, это ж их основная спецодежда. Они все в «Дикой орхидее» отовариваются. Сейчас это вроде престижно.

– Не трусики позорные, а ужасно то, что они валяются у порога дома! Они от тебя что, голяком убегали?!

– Да я так, почудил немножко… Подурачился самую малость.

– Почудил! Башка седая, а ты все чудишь.

Брат нахмурил брови, выпустил несколько ровных колечек дыма и подкатил ко мне свое инвалидное кресло.

– Санька ты чо?

– Ни чо! – передразнила его я.

– Не с той ноги встала?!

Я посмотрела на мрачного Женьку и произнесла уже более спокойным голосом:

– Просто я беспредел не люблю. Хоть бы меня постеснялся. Я, в конце концов, твоя сестра. Я не заслуживаю к себе хоть какого-нибудь уважения? Почему я должна собирать чужие трусы у твоего порога и спотыкаться о пустые бутылки?!

Брат перестал курить трубку и взял меня за руку.

– Санька, ты мне больше таких вещей никогда не говори.

– Каких?!

Ну, что я тебя не уважаю. Дай Бог, чтобы тебя еще так кто-нибудь уважал-, как я. Ты моя сестра и прекрасно знаешь, что, если что произойдет, я, не раздумывая, за тебя костьми лягу и жизнь отдам. А стесняться мне тебя нечего. Мы с тобой кровные родственники. Ближе тебя у меня никого нет. Почему я должен тебя стесняться? А то, что я вчера покуролесил немного, так ничего в этом страшного нет. Я ж мужик. Имею на это полное право. Ты уж мужика во мне не убивай. Если я три года в инвалидном кресле сижу, это еще не значит, что я уже умер. Саня, я жив, и ты прекрасно знаешь, что я еще жив. А если я жив, значит, я нормально функционирую. А если ты решила похоронить меня заживо, то знай, что у тебя ни черта не получится.

– Я и не думала похоронить тебя заживо, – тут же смутилась я. – Просто я бы не хотела собирать женские трусы у твоего порога.

– Ты так говоришь, как будто собираешь их каждый день. Это было всего лишь раз. Один-единственный раз.

Я сжала руку брата и сказала извиняюще:

– Просто я беспокоюсь о твоем здоровье.

– О моем здоровье?! – Брат изменился в лице и оттолкнул мою руку. – Ты считаешь меня инвалидом?! Ты и в правду так считаешь? Если я инвалид по документам, это совсем не значит, что я инвалид в душе и инвалид по жизни! Ты не смотри, что я в инвалидной коляске! Не смотри! Я к ней так привык, что порой мне кажется, что я не на колесах, а хожу ногами! Понимаешь, ногами?! – У брата задрожал кадык, а в глазах появились слезы. – Саня, я так тебе верил! Всегда!

Уж я-то знал, что, даже если бы у меня совсем не было ни рук, ни ног, ты бы никогда не назвала меня инвалидом! Кто угодно, но только не ты! Не ты!!! Знаешь, как противно, когда тебе напоминают о здоровье! Просто противно, и все!!! И никогда не смей больше говорить об этом! Я сам позабочусь о себе!

От этих слов мне стало совсем плохо. Я наклонилась к брату, поцеловала его глаза.

– Ну прости меня, пожалуйста. Прости… Я была не права. Не права… Я идиотка! Я дура! Я сволочь! Я гадина! Я самая ужасная и скверная девчонка в этом мире! Я недостойна иметь такого брата, как ты! Слышишь, недостойна!

Я стала сама себя хлестать по щекам и ругать на чем свет стоит. Брат не выдержал, громко рассмеялся, вытер выступившие слезы и притянул меня к себе.

– Ты сумасшедшая!

Поняв, что меня уже простили я наклонилась к нему совсем близко и промурлыкала, как добродушная кошечка:

– Жень, ты меня простил?

– Конечно, разве тебя можно не простить?

– Значит, простил, – торжественно похлопала я себя по груди. – Сама не понимаю, почему я завелась. Пусть они у твоих дверей хоть целыми днями валяются. Я готова их пачками собирать. У меня брат – всем братьям брат! Ходячие мужики не могут того, что ты вытворяешь на инвалидной коляске. От тебя девки голяком, без трусов ломятся! Молодец, братишка, так держать! Даешь им жару!

Да замолчи!!! – смеялся брат и снова потянулся ко мне. – Господи, и почему мне так повезло?! Ты самая лучшая сестра!

– А ты самый лучший брат. Пойдем погуляем?

– Пойдем. Вернее, поедем. – Женька хлопнул рукой по колесу инвалидной коляски и посмотрел на меня заметно погрустневшими глазами. – Ходить уже никогда не смогу, а только ездить… Да и то на инвалидной коляске…

Я улыбнулась, надела на брата дубленку и, закутав ноги в теплый плед, вывезла его в сад.

– Жень, тебе не холодно? – Я натянула на его голову шапку.

– Ты закутала меня, словно ребенка, – проворчал он.

– А ты и есть для меня ребенок.

– Это кто ребенок? Младшая сестра ты.

– Была раньше. А теперь я стала старшенькой.

– Так уж и старшенькой?!

– Я тебе говорю, старшенькой…

Я запахнула полы своей норковой шубки и с неприязнью посмотрела на падающий снег.

– Сил нет. Опять метет. Непонятно, когда только это кончится. Ненавижу зиму!

– Тебе надоела зима?

– До чертиков! Ты же знаешь, что я девушка солнцелюбивая.

Знаю. Особенно когда была маленькой. Если шел снег, ты вообще отказывалась выходить из дома. Даже в детский садик не шла. Что только с тобой не Делали, все бесполезно. Мать ругалась, а ты плакала и оправдывалась, что обязательно пойдешь в детский сад, но только после того, как снег растает и на улице будет светить солнышко.

– Ты и это помнишь?

– Я все помню.

Я остановила инвалидную коляску рядом с заснеженной березой, наклонилась и запустила в брата снежком. Он засмеялся, закрыл лицо руками, потом наклонился и ответил мне тем же.

– Ах ты непослушная девчонка! Держись!

Конечно, я решила поддаться брату и, упав в снег, позволила ему закидать меня так, чтобы он насладился победой. Закрыв глаза, я притворилась окончательно «убитой» и замерла без движения.

– Саня, ты чо?! Саня?! – всполошился Женька. – Вставай, заканчивай дурить. Саня! Дуреха, простынешь! Ты же к снегу не приучена, каждую зиму в жаркие страны летаешь. Вставай, кому говорю! Вставай, а то будешь потом, как наша мать, всю жизнь своими женскими делами мучиться!

Но я не двигалась. Я лежала, засыпанная снегом, и наслаждалась его испугом. Он опекал меня с самого детства, потому, что у него никого нет дороже меня. Я его мысли, его душа, его чувства, его эмоции, его мозги и, если хотите, его ноги. Я – это он. А по-другому не могло быть.

Когда-то я была обычной девчонкой, а мой старший брат обычным дворовым пацаном. По вечерам я играла в куклы, гуляла с подружками и слушала сетования матери на то, что Женька связался с компанией неблагополучных ребят и неизвестно, куда это заведет. Он рано начал курить, выпивать и гулять с девчонками. Когда из неброской девчонки с неимоверно тощими коленками я стала превращаться в девушку с интересными формами, брат стал окончательно взрослым и уже редко появлялся в нашем доме, но звонил почти каждый день. В один из обычных дней брат приехал на дорогой иномарке, накрыл дорогой стол, подарил мне золотой браслет и дал матери денег. Мама – в слезы, стала выспрашивать, чем занимается брат. Женька приобнял меня и принялся рассказывать, что устроился в крутую фирму, где ему платят приличные деньги и скоро у него будет большая квартира в центре, куда он обязательно нас пригласит. Я верила каждому его слову, но мама продолжала смотреть на пего подозрительно. Когда Женька уехал, она обхватила голову руками и тихонько заплакала. Я принялась ее успокаивать. Зачем плакать, ведь радоваться нужно?! Мать подняла голову, посмотрела на меня странными, как будто стеклянными глазами и будто в забытьи тихо произнесла: «Твой брат не работает в коммерческой фирме. Он убивает людей. И все же я взяла у него деньги, потому, нам нужно есть». Я пережила настоящий шок, но, взяв себя в руки, стала говорить маме, что она должна верить сыну, но мать только покачала головой и больше никогда не говорила об этом. Она больше никогда в жизни их не повторила. Я пронесла это воспоминание сквозь годы.