Он закрыл лицо ладонями и беззвучно заплакал. И я уже не знала, чем могу его утешить. И уместно ли в таком случае утешение.
– Самое лучшее, что ты сможешь теперь сделать – это уйти, – охрипшим голосом выдавила я. – Конечно, я бы посоветовала тебе направиться прямиком в прокуратуру. Но это твое право. Считай, что мы никогда не встречались. И самое лучшее, что я могу теперь сделать – это не звонить в милицию. И забыть про тебя. На этом и разойдемся.
– Hет, нет, – он облизал пересохшие губы. И судорожно вцепился в рукав моего пиджака. – Вы не можете меня вот так выгнать. Только вы обо всем знаете… Я вам доверился. Я вас умоляю… Я вам все выложил. Честно. А вы…
– Тебя об этом никто не просил.
Я слегка повернула голову. Я не хотела встречаться с ним взглядам. Я боялась не выдержать и уступить.
– Вы боитесь… Я думал вы и правда ничего не боитесь. Это не так…
– Нет, это именно так! – я повысила голос. – Но скажи… Зачем мне это нужно! Я никогда не конфликтовала с законом! Я перед законом чиста! У меня и теперь нет ни малейшего повода и тем более желания поступаться своими принципами. Я не скажу о тебе ни слова. Не волнуйся. И запомни, это единственное, что я могу для тебя сделать.
Я повернулась к нему спиной и перевела дух. Я дала ему понять, что на сей раз наш разговор окончательно завершен.
Он это отлично понял. И я услышала легкий щелчок дверного замка. И вздрогнула. Дверь за ним затворилась. Он остался за дверью. Один. Брошенный в ночи. Никчемный и никому ненужный мальчишка. Куда он теперь пойдет? А мне-то какое дело? В конце-концов, он далеко не ангел. Он поднял руку на человека. Насколько я понимаю, на женщину. Нет, и того хуже. На молоденькую девчонку. И почему я его не задержала? Не сдала в руки правосудия. Нет, не то. Почему я его не задержала у себя дома. Может быть, я бы смогла ему помочь…
Что ж. Ты никогда не верила в новогодние сюрпризы. И зря. К тому же такие сюрпризы меня вообще не устраивают. Меня устраивает только покой. Теперь я наконец могла спокойно развалиться на своей мягкой постели. Почитать совершенно дурацкую книжку. И наконец спокойно уснуть…
В том-то и дело. Что уснуть мне не удавалось. И я приблизилась к окну. Убедив себя, что делаю это исключительно из-за любопытства. Hо мое любопытство ни к чему хорошему не привело.
Кромешная темень. Пронзительная метель. Не помешали увидеть мальчишку. Он сидел, скрючившись от холода, на ледяном крыльце. Обхватив двумя руками своего единственного товарища – гитару. И его темные непокрытые волосы полностью запорошил снег. Мое сердце дрогнуло. Но мои принципы боролись со вспыхнувшими чувствами жалости и сострадания. Поэтому, приближаясь к двери. Я выстраивала гневный монолог. Который непременно должен был брошен в лицо парня… Я придумывала безжалостные слова. Которые непременно ему скажу: «Убирайся как можно дальше от моего дома. Оставь, наконец, меня в покое. Иначе я непременно вызову милицию. Убирайся! Я даю тебе последний шанс!»
И я решительно распахнула дверь. И мое единственное слово было брошено в снежную ночь. Тихое, спокойное слово:
– Входи.
И он услышал. И молча. Понурив свою лохматую. Белую от снега голову. Вошел за мной в дом. И я щелкнула дверным замком. Дверь была заперта. И мне на секунду почудилось. Что это захлопнулась дверца клетки.
– Спасибо, – пролепетал он.
И уже в комнате. Он взял мою руку. И слегка пожал. Его пальцы были замерзшими. Но в его зеленых глазах появилось тепло.
– Еще раз – спасибо.
Но мои принципы еще боролись с жалостью. Мой логический, рациональный мозг не мог перенести, что я совершила столько безумий за одну ночь. И я тут же поспешила себя оправдать.
– У тебя в запасе всего одна ночь. Завтра утром тебя здесь не будет. Я делаю это исключительно из чувства долга. Чувства долга рядового гражданина, – тут же поправила я себя. – Нельзя выгонять в морозную ночь. Будь то собака или бродяга.
– Меня скоро убьют….
И я уже не могла разобрать – утверждение это было. Вопрос. Или просьба…
Он так и не дождался моего ответа. Потому что вдоме раздался оглушительный, дикий звонок. И я машинально зажала руками уши. Я сейчас плохо соображала. Откуда взялся этот шум? Кто еще пытается разрушить мой драгоценный покой. Который в эту ночь я умудрилась потерять вопреки своей воле…
Он тряс меня за плечи. Он заглядывал в мое лицо. Он до боли сжимал мои руки. Но я молчала. Наконец он с силой оттолкнул меня. Прямо к двери.
– Вам звонят! Звонят! Вы меня слышите! Звонят в дверь! – он был страшно напуган. Его взгляд бегал по моему лицу. Пытаясь найти ответ на вопрос: «Неужели это милиция? Это она позвонила? Это за ним пришли?»
Я встряхнула головой. И бесшумно вздохнула. И слегка прикрыла глаза. Нет, пора взять себя в руки. Нельзя же все так близко принимать к сердцу. Какой-то чумазый мальчишка. Какая-то большеглазая дочь прокурора. Какая-то липкая ветреная зима. Какая-то страстная любовь. А мне-то какое дело?..
Я открывала дверь, плохо соображая. Однако все-таки, не забыв плотно прикрыть дверь комнаты. Оставив в ней неряшливого мальчишку. Я уже отлично знала. Что его судьба в моих руках. И я посмотрела на свои руки. Широкие ладони. Крепкие длинные пальцы. В них чувствовалась неженская сила. Им можно было доверить чью-то судьбу.
Я широко распахнула входную дверь. Снег с ветром ворвались в мой дом. И мороз мгновенно обдал меня холодом. И из этого холодного оцепенения меня вырвали сильные мужские руки. И втолкнули в дом.
– Лина, Лина, Лина, – он со всей силы прижимал мою голову к своей груди. Я не видела его лицо. Но я знала его слезы. Я знала его объятия. Его силу. Исходящее из его крупной фигуры. Длинных, мечущихся рук.
Я никогда не видела его слез. И я не выдержала. И подняла на него усталый взгляд. Нет. Ну, конечно. Ну, конечно, я не ошиблась. Слезы медленно, плавно стекали по его небритому подбородку. По его впалым щекам.
– Лина, Лина, Лина…
Я нежно прикоснулась к его мокрому от слез лицу. Сколько дней. Сколько долгих месяцев, недель, дней я не прикасалась к его лицу. Такому родному. Такому до боли знакомому. И впервые. Впервые за наше многолетнее знакомство я стала свидетелем слабости, беспомощности этого самого-самого сильного в мире, во всей вселенной человека.
– Лина, Лина, Лина…
Я уже знала. Я отлично знала, откуда эти слезы. Эти первые в его жизни слезы. И все-таки я спросила.
– Почему ты плачешь, Филипп? – и прижалась щекой к его мокрому подбородку.
Он закрыл лицо руками. И его руки задрожали.
– Моя девочка… Моя бедная девочка… Ты не поверишь, Лина… Ее больше нет, Лина. Я в это не верю, Лина…
А ты, Филипп мог бы поверить, что об этом я узнала раньше тебя. А ты, Филипп мог бы поверить, что в моем доме – убийца с красивыми зелеными глазами. Вон там. Прямо напротив тебя. За дверью. Стоит только приоткрыть дверь. И ты столкнешься с ним лицом к лицу. А ты, Филипп, мог бы поверить. Что я укрыла его под своей крышей. И сейчас. В эти мгновения решается его судьба. Его хрупкая, лохматая чумазая судьба. В моих сильных руках…
– Лина! Ты слышишь, Лина! Ее больше нет!
И Филипп со всей силы встряхнул меня за плечи. И вцепился в них своими крепкими руками.
Я поморщилась от боли. А, возможно, я просто тянула время. Время тоже находилось в моих руках…
– Лина! Почему ты молчишь? Почему ты не отвечаешь, Лина! Ее убили, Лина! Ты помнишь мою девочку, Лина! У нее такие красивые волосы… Длинные, пушистые… Она встряхивала головой. И солнце запутывалось в них. И мне кажется… Нет, ну конечно же! Солнце завидовало ее волосам, Лина!
Я помню твою девочку, Филипп. Я ее хорошо помню. У нее действительно были красивые волосы. И солнце действительно запутывалось в них. И, наверно, завидовало… А еще я помню. Филипп. Как она смеялась. Этот надменно вздернутый носик. Этот презрительный синий взгляд. Эта длинная сигаретка в пухлых губах. О, как она меня ненавидела, Филипп! Мой мир. Мой одинокий мрачный справедливый мир. Она ни в грош его не ставила. Зато она прекрасно знала другое, Филипп. Она прекрасно знала мир грязных подростковых бродяг. Вонючие подвалы. Одурманивающий дым. Предательство. Сколько раз она тебя предавала, Филипп? Ты это помнишь? Сколько раз она тебя предавала? Равнодушно встряхивая своими длинными пышными волосами. В которых путалось, по твоим словам, рыжее завистливое солнце.
