Тысячу лет я не получал никаких писем. И этот памятный, истрепанный со всех концов конверт меня несколько озадачил. Я недоуменно пожал плечами и, не отходя от почтового ящика, тут же его вскрыл.

Я все тяжелее и тяжелее поднимался по лестнице. И письмо дрожало в моей руке. И буквы прыгали перед глазами. И мой мозг обволакивал со всех концов туман. Я ничего не понимал.

«… Я ничего не понимаю. Может быть, я все слишком преувеличиваю. Ну конечно? Мои подозрения часто не оправдываются. и, возможно, мне следует дождаться твоего приезда. И все-все рассказать. Но… Но на всякий случай я все же тебе напишу. Хотя ты наверняка повеселишься и скажешь в следующий приезд: «Дурочка моя, ты самая гениальная в мире выдумщица!» И мы вместе с тобой посмеемся… Дай Бог… Я не знаю с чего начать. Наверно, с главного: если все же до твоего приезда со мной что-то случится, знай – это не случайность. Я не знаю, как это объяснить. Наверно, мои подозрения основаны на одних эмоциях, на одних чувствах. Но пойми, мой любимый, все же меня это тревожит. Я плохо сплю, я все время боюсь. И страх сковывает меня. Да, я знаю, ты скажешь: ведь все было так хорошо. Было… Это началось в последний твой приезд. Вроде бы, как всегда. Я сидела на горячем песке. И ты меня рисовал. Помнишь, ты еще сказал, что хочешь передать не просто атмосферу, дух этого мига, но и скопировать этот миг, все случайности этого мига, ну, словно сфотографировать. Словно таким образом пытался остановить время. Это прекрасная идея! И я от радости захлопала в ладоши. Помнишь, огромную ракушку выбросило море. И ты сразу же ее срисовал – точь в точь. А потом стрекоза села мне на плечо. Она вышла совсем живой на картине. А потом ты заметил чьи-то огромные следы на песке. Ты настолько достоверно их передал, словно кто-то прошел по твоему холсту… А потом ты уехал. И тут… Вдруг у меня впервые за наше долгое знакомство появилась эта непонятная тревога. Этот непонятный мне страх. Мне вдруг стало казаться, что я не одна. Где бы я ни была, дома, у моря, в поселке, меня не покидает ощущение, что кто-то тенью ходит за мной. Это не передать словами. Словно чьи-то глаза неотступно следят за мной. Я знаю, так быть не может. И все же. Даже когда я закрываюсь на все замки, занавешиваю все окна, выключаю свет – я все равно не могу даже спокойно раздеться перед сном. Ощущение, что кто-то подсматривает, подглядывает. Я не знаю как это назвать. Может быть, действительно, какая-то навязчивая идея не дает мне покоя. Я не знаю.. Боже, быстрей бы ты приезжал! Я написала тебе – и уже как-то легче. Даже кажется, что все это не правда. Ну, конечно, мы совсем скоро встретимся. Я жду тебя каждый день. Я люблю тебя. Я очень-очень люблю тебя. Твоя Марина.»

Твоя Марина. Я перечитывал и перечитывал эти строки. И ничего не мог понять. Твоя Марина. Марина… Но почему? И этого просто не может быть? Откуда ты появилась, Марина? Через четыре долгих года. И зачем мне теперь это нужно. Когда я нашел силы все пережить. Свою ни с чем не сравнимую утрату. Свои бесконечные ночи. Когда я лежал, уткнувшись лицом в холодную стену. И боялся думать. Боялся вспоминать. Но воспоминания хлестали меня по щекам, заставляя опомниться. Заставляя вновь и вновь воссоздавать в памяти твои загадочные черты, твою непонятную грусть, твой внезапный открытый смех, заставляя вновь и вновь вернуться в реальный мир. Мир, в котором тебя уже не было. Марина. Откуда ты появилась через столько долгих лет?

Я уткнул свое побледневшее лицо в дрожащие ладони. И уже ничего не понимал. И боялся что-либо понять. Резкий телефонный звонок заставил меня очнуться. И я схватился за трубку, словно за спасение, словно любой голос был способен вывести меня из этого кошмара.

Голос оказался совсем незнакомый.

– Ради Бога, извините, – в трубке почему-то захихикали.

– Я вас слушаю, – нахмурился я.

– Это квартира Тимофеева? – промурлыкал писклявый голос. – Мы не ошиблись?

– Вы не ошиблись, – уже раздраженно ответил я.

– Как бы вам объяснить, – ворковал писклявый голосок. – В общем, вас беспокоят из вашего почтового отделения связи. Мы хотели бы вам принести свои извинения, хотя в общем-то извиняться не обязательно. Это не наша вина. Сегодня вы должны были получить письмо четырехлетней давности.

– Ну, конечно! За что извиняться! Четыре года – это еще не срок! Я бы мог еще лет пятьдесят подождать!

– Ах, ну я же сказала – извините! – обиделся голосок. – Я же говорю – это не моя лично вина. Просто один из наших служащих по ошибке забросил это письмо в архивы, где храниться ненужные бумаги. А архивы мы пересматриваем каждые четыре года.

– Это похвально, – усмехнулся я. – Теперь у меня всегда есть надежда ждать каждые четыре года сюрприза.

– Я надеюсь, приятного? – промурлыкал голосок.

Я промолчал.

– Ведь всегда приятно вспоминать прошлое? – не унимался надоедливый голосок.

– Не всегда, красавица, – сквозь зубы выдавил я. – Особенно когда уже ничего не исправишь.

– Я, между прочим, далеко не красавица, – взгрустнул голосок.

– Верю! – и я со злостью бросил трубку на рычаг. И вновь взял письмо в руки. И стал рассматривать на нем штамп. Одна печать, с этого отделения связи, откуда звонили была видна отчетливо. Но вторая, откуда было отправлено письмо – еле прочитывалась. И я даже не мог разобрать года, когда было написано письмо Мариной.

– Черт! – не выдержал я. И быстро нашел в справочнике нужный номер.

Трубку подняли сразу, словно ждали звонка. И ответил тот же писклявый воркующие голосок.

– Рад вас вновь услышать, красавица.

– Я же вам объяснила, что я…

– Ваша внешность никаким образом не отражается на моих проблемах.

– У вас возникли проблемы? – голосок почему-то разволновался.

– Мне бы хотелось узнать число, когда было написано это письмо.

– Мне бы это тоже хотелось узнать, – усмехнулся голосок.

– Но мы к этому никакого отношения не имеем. Штамп ставится в том отделении связи, где проживает ваш дорогой абонент. Но и они вам на этот вопрос не ответят. За четыре года не только печать истреплется, но и мысли. Вы согласны со мной? Так что еще раз извините. И не занимайтесь глупостями. Письмо четырехлетней давности – это не открытие для Вселенной. Разве что лично для вас. А у нас, случается, приходят письма и двадцатилетнего срока.

– В таком случае – поблагодарите вашего директора за молниеносную работу сотрудников связи, – и я вновь со злостью швырнул трубку.

Черт бы вас всех набрал! Ругался я как мог про себя. Если бы это письмо пришло вовремя! Если бы! Но четыре года – это уже срок. И немалый. Или все-таки это судьба сыграла над нами такую злую шутку. Как знать… Я бы возможно успел приехать к Марине, если бы письмо пришло вовремя. Боже! Мне кажется, я уже начинаю забывать ее лицо. Марина. Смуглая, большеротая, длинноногая. Сколько раз я ее рисовал! Воспроизводил в мельчайших подробностях подвижные черты ее лица. Эти глубокие ямочки на щеках. Эту темную прядь длинных волос, небрежно падающую на лоб. Эти нервные тонкие пальцы, Марина… Я приезжал к ней каждую субботу. Но почему я тогда не приехал? И что она имела в виду, когда писала – знай, если что-нибудь со мной случится – это не просто случайность.

Не просто случайность…

– Это просто случайность. Нам очень жаль, – и он надвинул на лоб широкополую шляпу.

Я сидел неподвижно, до боли сжимая колени своими ладонями. И молчал.

– Мы перепроверили все факты. Поверьте, мы сделали все, что могли. Это просто случайность.

Он говорил монотонно скучающим голосом. Но мне показалось – он лгал. Ему не было безразлично.

– Это не портрет? Да, в ее лице, действительно есть что-то необыкновенное. Не даром ее не любили.

– Я любил ее, – глухо выдавил я. И еще сильнее вцепился в колени.