– Ну? И кто же это?

– Толстяка я не знаю, – прошептал Тайгай. – А остроносый – Никитка Суевлев, боярин брянский – человеце Витовта. Я уж давненько на них посматриваю – не за нами ли наблюдают?

– А боярин этот тебя знает?

– Знает, как не знать? Видал на Москве, он ведь оттуда сюда приехал. При Василии воду мутил, теперь здесь. Не нравится мне, что они за нами смотрят…

Тайгай подмигнул Ранчиеву и неожиданно предложил набить обоим морды:

– Сейчас выйдем – будто спешим, а сами остановимся за углом, дождемся, и…

– Э, Тайгай, Тайгай, – тихо рассмеялся Иван. – Вижу, не терпится тебе устроить хорошую драку.

– А чего они на нас пялятся? Ну – идем?

– А, была не была, – Раничев махнул рукой. – Пошли.

Выйдя на улицу, они завернули за угол – не за те хоромы, что располагались рядом с корчмой, а за следующие – остановились, прижимаясь к забору. С черного звездного неба сияющим тазом выпялилась луна. Видно было хорошо, и слышно тоже – вона, за углом явно кто-то бежал.

Выглянув, Раничев тут же опознал толстяка и, не долго думая, поставил ему подножку. Не вписавшись в поворот, толстяк с разбега загремел на землю, звонко ударившись лбом о толстую доску забора. Доска загудела. За забором послышались рассерженный лай и чьи-то крики.

– Ну? – ухватив преследователя за шиворот, Тайгай рывком поставил его на ноги и недобро усмехнулся. – Какого черта за нами шляешься? Отвечай! Никитка послал?

– Он, – тряхнув головой, неожиданно признался толстяк. – Дал на корчму серебришка, привел, вас показал – следи, мол, опосля мне доложишь: куда ходили, да с кем мед-пиво пили, да какие беседы вели.

– Ну-ну, – ордынец угрожающе потянулся к сабле.

– Постой-ка, – придержал его Раничев. – Я вижу, преследователь наш – человек достойный, и страдать за какого-то там боярина Никитку вряд ли намерен. Так? – он взглянул на толстяка. Тот закивал и широко улыбнулся:

– Все так, господине. Меня Онисимом Верховским кличут… из верховских княжеств я, с Калуги, теперь вот тута, в Переяславле, перебиваюсь.

Иван нахмурился:

– Кистенем, что ли, промышляешь, тать?

– Что ты, что ты, – испуганно замахал руками толстяк. – Какой кистень? бог с тобою! То в грузчики наймусь, а то – жалобу кому составлю, я ведь грамотен – тем и живу. – Онисим вдруг хитро улыбнулся. – А ежели малую толику серебришка пожертвуете, совру про вас Никитке, да то, что вы сами и укажете.

– Молодец! – не поймешь – одобрительно или осуждающе – присвистнул Тайгай. – И с Никитки денгу срубил, и с нас теперь рубит. Далеко пойдешь, паря! Лет-то тебе сколько?

– Двадцать и два осенью будет, – Онисим задорно ухмыльнулся. – Может, кому из вас расторопный слуга нужен?

– Оба! – хмыкнул Иван. – Он уже и в слуги набивается! Нет, не нужен нам слуга, есть уже… Впрочем… Ты путь в Мухши-Наручад знаешь?

– Куда? – удивился было парень, и тут же негромко расхохотался. – Наровчатое княжество, что ли?

– Оно. Темников.

– Бывал, невелик городишко – и ничего там интересного нет, лес один.

– Провести сможешь? – цепко взглянул на парня Иван.

– Гм… – задумался тот, и снова посмотрел с хитрецою. – Для такого пути немалые деньги нужны – лошади, жратва, слуги…

Вот мы их у хозяин твоего, брянца, и займем! – расхохотался Раничев. – Ему скажешь – мол, второй, тот, что с Тайгаем, в Елец подался, видать, по поручению тайному от Василия, московского князя. Ты, дескать, сзади поедешь – а на дорогу средства нужны. Даст боярин-то?

– Даст, – вместо Онисима отозвался Тайгай. – Суевлев для таких дел нежадный. Эх, жаль драки не вышло!

– Драки? – вдруг оживился толстяк. – Дак что же вы раньше-то не сказали? Идемте за мной, в корчму – будет вам драка.

– Идем! – Тайгай с удовольствием потер руки. – Ты как, Иване? Повеселимся?

– Нет уж, – отрицательно качнул головой Раничев. – Увольте, как-нибудь в другой раз. Не о драке сейчас голова болит – о Темникове. – Он повернулся к Онисиму. – Чтоб с восходом солнца был у восточных ворот, понял?

– У тех, что с маковкой?

– С маковой, с маковкой… Не явишься – собственной маковки лишишься.

– Что ты, что ты, господине… Вот только хотелось бы узнать насчет…

– Не сомневайся, заплачу щедро. Путь-то хорошо ль знаешь?

– Не един раз хаживал.

– Что ж, посмотрим, посмотрим.

Они вышли с утра – Иван со своими людьми в сопровождении толстомордого проводника Онисима. Тайгай с детьми, Петром и Иваном, самолично проводил процессию до ворот. Иван придержал коня, спешился, посмотрев на едва вставшее солнце – денек, похоже, намечался ясный, как раз для пути.

– Ну, прощевай, друже! – Раничев и Тайгай обнялись, похлопали друг друга по плечам, и московский посол, вдруг вытащив из-за пазухи увесистый звенящий мешочек, протянул его Ивану. – Бери! Здесь серебра на полтину.

– Велика сумма, – Раничев подкинул мешок, отказываться не стал – деньги всегда в пути пригодятся.

– Ну, будешь на Москве, захаживай, – улыбнулся Тайгай. – В Занеглименье мои хоромы, всякий покажет. Удачи тебе, друже!

– И тебе счастья, – кивнул Раничев. – И детям твоим. Прощай.

Он вскочил в седло, и вся процессия, выехав на Кадомский тракт, помчалась навстречу солнцу.

Поначалу ехали споро – и с погодою повезло, да и дрога оказалась наезженной, широкой, людной. То и дело попадались постоялые дворы, торговые рядки, деревеньки. Неспешно катили в Переяславль груженные всяким товаром возы, проскакивали верхом на сытых конях оружные княжьи вестники, и угрюмые крестьяне-оброчники везли на столичный торг свой нехитрый товарец – кожи, лыко, дрова.

Тракт постепенно сузился, а ближе к вечеру и вообще обезлюдел. С обеих сторон дороги, шелестя кронами, поднялись к небу высокие сосны, замахали мохнатыми лапами угрюмые ели, осины встали бурой стеною, а белоствольные красолюбы березки попадались все реже и реже, даже уже и не росли рощицами, так, одна-две.

Едва солнечный оранжевый край чуть коснулся дальнего леса, стали подыскивать ночлежное место. Нашли, чуть в стороне от дороги – небольшую полянку у заросшего орешником овражка с ручьем. Напоили коней, стреножили, запалили костер, куда для начала набросали еловых веток – отпугнуть мошкару едким дымом. Уж потом наварили похлебку, заправили мучицей, и, похлебав, улеглись спать – назавтра день предстоял хлопотный, долгий. Потрескивая, догорал костер, у самой дороги, в кусточках, маячила выставленная сторожа, прядали ушами кони… Почуяли волков? Да нет, скорее так, с устатку. Тихо было кругом, благостно, лишь слышалось журчанье ручья да били крылами невидимые ночные птицы. В узком ручье тускло отражался месяц, в темном ночном небе мерцали холодные звезды.

Назавтра поднялись рано, проехали воль по тракту, а затем, у холма с древней каменной бабой, свернули на неприметную тропку.

– На Темников, – пояснил толстомордый Онисим. – К вечеру будем.

Раничев, ничего не говоря, кивнул. Похоже, проводник неплохо знал свое дело.

И в самом деле, уже после полудня замаячили за дальними холмами серые стены Темникова, угрюмого города лесного народа мишарей. Угрюмого – это потому, что кругом лес: ельники, сосны, осины.

Посовещавшись, решили разделиться – Иван с Лукъяном и Онисимом пошли в город под видом купеческих приказчиков, а остальные воины остались дожидаться в лесу. Так сделали, поскольку внезапный приезд хорошо вооруженного отряда явно вызвал бы пристальный интерес властей – зачем же было светиться?

По сравнению с Переяславлем и даже с Угрюмовым, Темников поначалу показался Ивану невыносимо провинциальным и скучным – узенькие немощеные улочки, пустынная торговая площадь – не сезон – серые, маленькие, словно бы пришибленные, избы. Кругом грязь, лужи – видать, недавно дождило.

Однако встретившийся по пути народ, мишари – черноглазые, темноволосые, невысокие, – оказался весьма сметлив и приветлив. Выслушав «приказчиков», понятливо кивали, цокали языками – да, дескать, и в самом деле, торговать пока нечем – ну да в воскресенье уж всяко торжище будет, а там уж сами смотрите. Постоялый двор? А вона, прямо от площади улица – в конце и увидите. Анкудин Мотря берет недорого.