Думаю, мой прапрадед отправился бродить по монастырским коридорам по двум причинам: первая, конечно, любопытство, он был чрезвычайно заинтересован происходящим. Перед отправкой на это происшествие его вызвал сам губернатор, говорил отечески ласково, но дал понять, что в такое время любая тень, брошенная на святую обитель, может самым непредсказуемым образом повлиять на ситуацию в губернии. А она не проста, ох как не проста! Понятное дело, губернатор не был заинтересован в огласке столь скандального происшествия (и впоследствии, как выяснилось, постарался его замять).

Надо сказать, мой прапрадед не увлекался лозунгами «о свободе, равенстве и братстве». То есть они ему вполне импонировали, но он помнил и другое изречение: «Подними раба с колен и получишь хама». Оттого идеи революции никакого отклика в нем не нашли, к власти он был лоялен, хотя и считал, что кое-какие преобразования были бы в стране весьма своевременны. Потому словам губернатора он внял, и сор из избы выносить не стремился. Однако в том, что произошло, жаждал разобраться, ибо дотоле по службе не сталкивался с чем-то из ряда вон выходящим. Ну, отравила девица Смирнова купца Епифанова, прижив с ним ребенка и будучи им безжалостно брошена, а мещанин Котов по пьяному делу пришиб до смерти свою супругу… Но разве ж это интересно? А тут – кругом тайна. Один листок папиросной бумаги меж страниц Библии чего стоит. Вот и гнало Костю в темноту любопытство.

Но была и вторая причина: желание доказать самому себе, что ничего он не боится, хотя монастырские переходы и вызывали нехорошие мысли, весьма не приличествующие святой обители.

Итак, Костя шел, стараясь не производить шума. Рука его скользила по шершавой стене, пока не нащупала приоткрытую дверь. Он прислушался и уловил некий звук, шедший откуда-то снизу. Не раздумывая, Костя протиснулся в довольно узкую щель (открыть дверь пошире он не рискнул, боясь скрипа дверных петель) и едва не свернул себе шею: прямо за дверью начиналась лестница, ведущая вниз, очень крутая. Он с трудом удержался на ногах…

Оставив своего предка на время в полной темноте и в неведении, я переместилась за стол, вновь заинтересовавшись планом монастыря. Так, вот жилой комплекс, там сейчас музеи народных промыслов, коридор… Какую же дверь имел в виду Константин? На плане лестницы есть в обоих крылах здания. Ведут они в подвальное помещение. Та, что слева, в погреб. По крайней мере, так указано в схеме. А вторая… Вот это очень интересно: подземная часовня. Сейчас экскурсантов туда не пускают, но я помнила ту лестницу, потому что тоже увидела дверь и заглянула за нее. Лестница там очень узкая, она шла почти отвесно вниз и терялась в темноте. Потом я узнала, что в то время, когда в монастыре была тюрьма, подземную часовню использовали как карцер.

– Должно быть, веселенькое местечко, – пробормотала я и вернулась к дневнику.

…Итак, Костя спустился вниз. Почувствовав, что ступеньки под ногами кончились, он перевел дух и огляделся. Впереди мерцал свет. Молодой товарищ прокурора осторожно двинулся в том направлении и вскоре оказался перед часовней. Совсем небольшая комната, метра три длиной и такой же ширины; на стене висела икона Спасителя, перед ней горела лампада… Слева в стене была ниша, и в ней стояла лампа, освещая все пространство часовни: стены из огромных каменных блоков, которые сейчас казались грязно-серыми, по стенам кое-где стекали ручейки воды. Костя вдруг подумал, что часовня находится довольно глубоко под землей. Зачем она вообще здесь понадобилась? Насколько ему было известно, монахов хоронили на кладбище по соседству с монастырем, и ни о каких подземных пещерах, вроде тех, что есть в Псково-Печерском монастыре, он не слышал. Костя решил для себя, что непременно узнает, зачем здесь часовня.

Но эти мысли почти сразу его оставили, потому что все его внимание теперь было приковано к монаху, который зачем-то ползал по полу. Сначала Костя решил, что он усердно бьет поклоны перед ликом Спасителя, пока не услышал характерный звук: звякнуло железо, а потом полилась вода. И Костя понял, что звякает ведро, в которое монах опустил тряпку. А потом тот со старанием стал тереть пол из неровных потрескавшихся от времени каменных плит. Монах что-то бормотал себе под нос, ничего не замечая вокруг. Костя намеревался шагнуть в освещенную часовню и спросить монаха, что он тут делает. Хотя и так ясно что: оттирает плиты пола. Очень необычное занятие в такой час. А если учесть, что Никона, скорее всего, убили вовсе не там, где обнаружили труп, то не просто необычное, а очень может быть, что и преступное.

Только Костя собрался сделать шаг на освещенное пространство, как некто схватил его за руку. Костя едва не вскрикнул от неожиданности, но тот же некто успел зажать ему рот рукой и потащил ближе к лестнице, шепча на ухо:

– Ради бога, тихо, Константин Иванович.

Вскоре чужие руки его отпустили, но кто находится рядом с ним. Костя рассмотреть не мог, свет из часовни сюда не доходил, и он видел лишь темный силуэт, по рясе и головному убору сообразив, что это монах. А тот опять потянул его за собой, и на сей раз, Костя добровольно последовал за ним. Вот тут открылось нечто такое, на что Костя поначалу не обратил внимания. Точнее, не мог обратить, так как, спускаясь по лестнице, держался другой стороны. Прежде всего, лестница действительно оказалась очень длинной. Он потом сосчитал ступени – двадцать девять штук, причем крутых, почти по сорок сантиметров каждая. То есть выходило, что лестница длиной двенадцать метров и под землю она уходит никак не меньше, чем на восемь метров. (Я, прочитав это место дневника, мысленно присвистнула: «Ничего себе, высота двухэтажного дома!») И где-то посередине лестницы имелась площадка с правой стороны, а там дверь. Вот через эту дверь Костя и его спутник и вышли. И оказались в очередном коридоре, по-прежнему в темноте.

Костя смутно различал фигуру монаха рядом, но не решался к нему обратиться. А тот молчал, быстро шагая по коридору. Костя поспешал за ним, пытаясь понять, где они находятся.

И я тоже попыталась, вновь вернувшись к плану монастыря. Здесь меня ждало разочарование: ни двери, ни бокового коридора на плане я не обнаружила. Маловероятно, что мой предок про нее выдумал, значит, дверь заложили за ненадобностью, а куда вел коридор, остается только гадать.

Впереди показалась очередная дверь. Потом они стали подниматься по лестнице, пока не очутились в келье, являвшейся точной копией той, которую отвели для ночлега Косте. Монах, шагнув к столу, зажег лампу, и Костя наконец увидел его лицо: лицо аскета, с глубокими морщинами и темными глазами, которые смотрели скорбно и устало. Мохнатые брови придавали монаху сердитый и даже задиристый вид, чему противоречили и взгляд, и тихий ласковый голос. Сколько ему лет, предположить было затруднительно, может, сорок, а может, и больше, он был худ и сутул. Однако старческой беспомощности в нем не чувствовалось.

– Что же вы, Константин Иванович, так неосторожно… – со вздохом произнес монах.

– Вы меня знаете? – с некоторым удивлением, в свою очередь, спросил Костя. Монах кивнул:

– Видел, когда вы с отцом Андреем разговаривали. Я в соседней комнате находился, дверь-то открыта была. Вы, должно быть, внимания не обратили, а я вас хорошо разглядел и разговор слышал.

Костя кивнул и поинтересовался, что монах имел в виду, говоря, что он неосторожен. Разве ему, государственному чиновнику, следует здесь чего-либо опасаться? Потом, точно опомнившись, извинился и спросил, как должен обращаться к монаху. Тот представился. Звали инока Сергием, имя он принял в честь Сергия Радонежского. Затем он сообщил, что в этом монастыре более трех лет, и с прискорбием добавил: дела здесь в последнее время творятся отнюдь не божеские.

– Что же такое здесь происходит? – полюбопытствовал Костя, приглядываясь к Сергию.