– Ты умеешь танцевать танго? – спросила Машка задумчиво, вслушиваясь в незнакомые слова.

– Ну, могу, – ответила я, не желая особо рекламировать свои таланты.

– Научи меня, – попросила она.

И я принялась ее учить. По нескольку часов в день мы самозабвенно танцевали, отдаваясь музыке со всей страстью и забывая обо всем на свете, и вскоре достигли вершин мастерства. Благой порыв не остался незамеченным, нам предложили организовать что-то вроде кружка, и теперь каждый вечер три десятка женщин неумело повторяли одни и те же движения, и глаза их начинали гореть, а спины распрямлялись. Самодеятельность у нас с тех пор была на высоте, приезжее начальство приходило в восторг, а я под девизом «Нет предела совершенству!» с благословления все того же начальства давала уроки музыки, благо что пианино тоже нашлось. Потом был организован хор, в котором пели все желающие, и начальство могло быть спокойно за наши души. Надо отдать должное и моему новоиспеченному любовнику и его непосредственному начальству – они действительно относились к нам с большой симпатией, благодаря их усилиям, ходатайствам и самым радужным характеристикам мы покинули данное учреждение раньше, чем предполагалось. И вскоре вновь оказались в родном городе.

К тому времени мать Машки умерла, замерзнув по пьяному делу, а отчим угодил в тюрьму, откуда писал Машке слезные письма с просьбой помнить добро и не оставлять его без помощи. Барак, где когда-то жила моя подруга, снесли, так что возвращаться ей, по большому счету, было некуда. Так же, как, впрочем, и мне – отец, с трудом оправившись от позора, женился и теперь воспитывал сына, о котором, как выяснилось, мечтал всю жизнь.

Мое появление в родном доме было встречено без восторга со стороны отца и явной неприязнью со стороны его супруги. Но в тот момент не это меня волновало. Я хотела встретиться с Пашкой. Зачем, я и сама не знала, так же, как понятия не имела, что собираюсь сказать ему при встрече. Но ни о чем другом думать не могла, и мне ни разу не пришла в голову мысль, что ему надо сказать спасибо за ту открытку. Что бы со мной было, пиши он письма, полные любви и надежды?

Вместо того чтобы попытаться как-то наладить свою жизнь, мы с Машкой принялись искать Пашку. Это оказалось не так просто. Вроде бы он был в городе, а вроде бы исчез. По слухам, у него большие неприятности, что меня не удивило, имея в виду способ, которым он зарабатывал на жизнь, с другой стороны, по тем же слухам, с наркотой он завязал после того памятного случая, то есть после того, как мы оказались в тюрьме. Так что о причинах Пашкиных неприятностей оставалось лишь гадать. Но, судя по всему, все было очень серьезно, так как искали его люди, о которых предпочитали говорить шепотом и полунамеками.

Из разрозненных сплетен, слухов и обрывков фраз я сделала вывод, что Пашка в большой беде, и вместо того, чтобы держаться от него подальше, вознамерилась его спасать. Хотя и не знала, от чего. Я все еще его любила и не желала мириться с очевидным. Машка мои намерения активно поддерживала и выдвигала идеи одну фантастичнее другой. Разумеется, Пашка все еще меня любит, в этом она не сомневалась. Конечно, любит. Как же иначе?

Мать Пашки о его делах знала не больше нашего. По крайней мере, такое впечатление я вынесла после долгой беседы с ней. В отличие от прочих бывших знакомых, нас она встретила не только доброжелательно, но и с большой готовностью помочь. Она по-прежнему преподавала в техническом вузе и жила с младшим сыном, который учился в университете на втором курсе. Не очень-то рассчитывая на теплый прием, я спросила, как связаться с Пашкой, на что она ответила, с грустью глядя на меня:

– Юленька, может, не стоит этого делать? Мой сын уже искалечил тебе жизнь. Теперь тебе надо начинать ее заново. Я могу устроить вас техничками в институт, на первое время и это неплохо. Пойдете учиться в техникум, с поступлением я помогу. А там можно и в институт. Ты свободно говорила по-английски, за полгода наверстаешь упущенное, сможешь подрабатывать репетиторством, я порекомендую тебя нужным людям, и в учениках недостатка не будет. Пройдет несколько лет, и прошлое забудется, как страшный сон.

Разумеется, она была права. Послушай я ее тогда, и моя жизнь могла бы стать совсем другой. Но кто же умные советы слушает? Впрочем, тогда я с ней во всем согласилась, и на работу мы с Машкой устроились. Усердно намывали полы, ловя на себе взгляды, то презрительные, то просто любопытные, а по вечерам прочесывали места, в которых раньше любил появляться Пашка, в надежде хоть что-то узнать о нем.

Время шло, я не жила, а пребывала в каком-то лихорадочном ожидании. Отец, узнав о том, что мы устроились на работу, только поморщился, а потом предложил снять для нас квартиру, обещая заплатить за полгода вперед. Это можно было расценить как предложение убираться с глаз долой. Именно так мы и расценили и вскоре съехали.

Где-то через неделю мы заглянули в бар «Визави», и здесь Пашкин приятель Игорь Сергеев шепнул мне, что Пашка никуда не уезжал. У него действительно серьезные неприятности, его ищут очень опасные люди, должно быть, впутался в очередную скверную историю и по этой причине где-то прячется. Вот тогда я и вспомнила об одном богом забытом месте, куда Пашка во времена нашей большой любви привозил меня. Это был дом его прадеда. Что-то там вышло непонятное с документами, вовремя неоформленное наследство, кажется. Продать дом не представлялось возможным, а никому из родственников он вроде бы не нужен, вот и стоял он среди леса, постепенно ветшая все больше и больше.

Я смутно помнила название железнодорожной станции – вроде бы «Новки», название же деревни начисто стерлось из памяти, а может, Пашка и не называл ее. Тогда мы с ним ездили на машине, я вспомнила железнодорожный переезд, здание станции в один этаж, оштукатуренное и окрашенное розовой краской. Оттуда шла дорога в лес. И где-то там, в стороне от небольшой деревушки, среди высоченных сосен, стоял дом.

В тот же день мы с Машкой купили карту области, нашли на ней железнодорожную станцию Новки, а также узнали расписание электричек. И в ближайшее воскресенье туда отправились.

Переезд и станцию я сразу же узнала. Приземистое здание вокзала с большими окнами на фасаде и сейчас было выкрашено в розовый цвет, дорога – узкая, песчаная – от переезда шла в лес. Воодушевленные первой удачей, мы пошли по дороге и вскоре добрались до деревни. На указателе название: «Ягодное». Дорога рассекала деревню надвое и обрывалась у реки. В какой стороне следует искать дом, я понятия не имела, но точно помнила: на машине мы подъезжали к самому дому, значит, дорога должна быть.

Мы вернулись в деревню и попытались выяснить у немногочисленных местных жителей, где здесь одинокий дом в лесу. Когда мы вконец отчаялись, одна из старушек сообразила, о чем идет речь.

– Дом художника вы ищете, что ли? – Пашка не говорил, что его прадед был художником, но я согласно кивнула. – Так это у Ставрогина, – продолжила бабка. – Отсюда далеко. Вам надо к станции вернуться, там будет просека, по ней и идите.

Мы повернули назад и, когда впереди был уже виден переезд, действительно обнаружили просеку. Лесная дорога еле-еле проступала сквозь высокую траву. Вокруг стояли стеной сосны, пели птицы, Машка без конца замирала и спрашивала, обращаясь ко мне:

– Слышишь?

На лице ее блуждала счастливая улыбка, но мне было не до лесных красот и не до пения птиц. Не чувствуя усталости, я рвалась вперед, и где-то через час мы увидели дом – он стоял на высоком берегу реки, окруженный соснами, двухэтажный, из мощных бревен. За рекой напротив раскинулось большое село, отсюда мы видели церковную колокольню и крохотные домики вокруг в зарослях сирени. А вот дом с того берега реки вряд ли был виден, Пашкин прадед, должно быть, стремился к уединению и предпочитал держаться подальше от человеческого жилья.

На первый взгляд дом казался необитаемым. Изрядно обветшалый, с проржавевшей крышей, основательно разграбленный: резные наличники с большинства окон были сняты, в окнах второго этажа стекла выбиты, крыльцо сгнило и заросло крапивой.