Дема снова пошел, распинывая ногами лекины вещички. Свинарник! Утром Лека встала сама не своя, снова ей дурной сон приснился. Наверное, опять к своему психотерапевту побежит – рассказывать, как спала, с кем спала, что чувствовала при этом.
Это была не его душа. Душа Леки. Но он чувствовал тревожные признаки вторжения – будто пытались залезть в его собственные мысли. То, что Лека забыла и хотела вспомнить, было тем же, что забыл он. Забыл и не хотел вспоминать.
Он вспомнил утренний разговор. Ему показалось, что он сумел ее в чем-то убедить. Показалось? Если новоявленный гений Панкратов попытается применить гипноз, девчонке конец. Что делать? Пойти набить ему морду? Нет, таким правильным, как Панкратов, физиономию бить нельзя, такие сразу бегут в милицию. А у Демида и так репутация некудышная, на честном слове держится. Непонятно, как этот Антонов, эксперт хренов, допустил его до вскрытия?
Антонов… Залез, стервец, в самую душу. До этого все было так хорошо. Ну да, разборки там всякие с идиотами-иностранцами, которые выгоды своей не понимают. Ерунда это, Дема все равно нашел бы покупателя для своего мясного ноу-хау. Товар есть товар. Главное в жизни – душевное равновесие. А вот оно-то как раз и рухнуло к чертям собачьим. И все из-за этого Антонова и его Короля Крыс.
Король Крыс был ОТТУДА, из забытого деминого прошлого. Разумеется, это было только догадкой. До большего Дема докапываться не хотел. Если его недавнее прошлое было таким, тем более не стоило о нем вспоминать.
Держаться подальше. Держаться подальше.
если прошлое само не найдет тебя
Ну вот, чертов голосок опять завякал. Бог с ним, с навязчивым alter ego[12]. Досадный диссонанс сознания, не более того. Если бы он был сильнее, свел бы Демида с ума. Но Демид сам кого хочешь с ума сведет.
И снова, как всякий раз, когда включался внутренний голос, Демид почувствовал щелчок там, в подсознании, в подкорке, в гиппокампе, в хренокампе, или как там он еще называется, и все вокруг поплыло, качнулось и встало на место, на совсем другое место, и хотя он стоял на полу, а пол стоял на бетонных балках перекрытия, а балки стояли на опорах, а опоры лежали на фундаменте, а фундамент лежал на земной коре, а кора лежала на раскаленной магме планеты Земля, а Земля, само собой, валялась на трех китах, он уже знал, что стоит совсем в другом месте, которое почему-то притворялось тем же самым местом, в котором никто не находил ничего обычного. Но только время в этом другом месте вело себя неправильно – оно не просто текло, оно извивалось, закручивалось вокруг Демида липкими лентами, норовя приклеить его, как муху, и заставить бить крылышками, и задыхаться, и сохнуть на жаре, превращаясь в бесполезную хитиновую оболочку. И опять он стоял, и боялся пошевелить ногами и руками, чтобы не приклеиться к этому липкому времени, и старался не дышать, но все равно дышал, потому что не мог перестать, и дышал, и стучал сердцем, и сопел дырками носа, и потел, и выдыхал, само собой, углекислый газ. Организм его функционировал как машина, а сознание совершало судорожные скачки между коробкой черепа и коробкой телевизора, и коробкой квартиры, и коробкой передач старого Фиата с переломленным хребтом на стоянке соседней улицы, и коробкой пивного ларька на углу, и картонной коробкой страны, валяющейся на окраинной свалке цивилизации. Покоробленный Коробов стоял и глядел в окно, и видел ползучую маресь, которая называлась сумерками, пыльное удушье, которое называлось погодой, и двуногих насекомых, которые назывались людьми и ползли по разрезанным вдоль трубам, называющимся улицами. А еще он видел, а может, просто слышал глазами маленькие шарики, снующие туда-сюда по проводам, кашель чужих голосов в черных ловушках телефонных трубок, стрекотание обоев, сползающих по стене, жалобы деревьев, стоящих по щиколотку в соли, и подошвы его жгло, словно и сам он пил корнями не воду, а мутную солено-бензиновую рапу, и мрачные птицы садились на его сучья и сидели, нахохлившись, и ждали смерти – может, своей, а может, и чужой.
Он был всем – не был только собой. Он сделал шаг и поднял вместе с ногой прилипший к пятке земной шар. И стоял так, не в силах опустить ногу, боясь раздавить все, что нечаянно выросло на этой земле за последний день – бородавки гор, лужицы океанов, патагонскую пампу, жирафов и холерных вибрионов, и, конечно, трехпалых ленивцев, и, само собой, биосферу, техносферу и компьютерную сеть Интернет. А ехидный внутренний голос сидел как наездник на falx cerebri[13] и молчал, но Демид, разумеется, знал, что за ним наблюдают, и смотрят с усмешкой – что-то теперь он будет делать, чтобы не раздавить своих любимых унау-ленивцев. А Демид – что же он? Опустил ногу обратно, как будто ничего и не случилось. И Земля вернулась на место, даже стала как-то поустойчивей, постабильней, что ли. А Демид терпел – он знал, что еще немного, и сумерки загустеют, и вот уже облезлая лепешка луны шлепнулась на небо, и дырявая завеса ночного купола засветилась звездными прорехами, и воздух стал темнее и кислороднее, а, значит, тысячелетие часа уже кончилось и Дема мог вернуться домой – в свое тело, в свое время и в свое я.
***
– Ф-ф-ф… – Демид растер рукой грудь. – Кажется, отпустило.
Внутренний голос, конечно, не уйдет, будет подавать свои ехидные реплики, но это не в счет. Внутренний голос – это он же, Демид, – тот старый Демид, который знает намного больше, только теперешний Демид все равно сильнее, потому что у него есть свой собственный голос, а также туловище, верхние и нижние конечности, аппендикс, член, слюнные железы – все то, чего нет у ТОГО. И сколько не насылай на него туманный морок, он все равно останется сильнее, и не изменит своего мнения и не захочет вернуться ТУДА, как бы его не звали, какими бы соблазнами не искушали.
Уф-ф. Чем заняться-то? Демид ткнул пальцем в кнопку компьютера, и тот послушно выплюнул белые буковки на черный экран. Поиграться, что ли? Компьютер высунул белый язык в ожидании подачки, Дема положил на него диск с игрой и компьютер жадно проглотил его. Во что там Лека сражается? Очередная трехмерная бродилка-стрелялка – последняя версия, свежеворованная пиратами. Невиданный рывок в технологии компьютерных игр. Сейчас рванем. Разберемся.
Колонки закашляли разрывами выстрелов. Дема оседлал стул и понесся по ужасным мрачногрязнозеленым лабиринтам. Враги рычали справа, слева, сверху, снизу, выпрыгивали из болот с ядовитой водой, сваливались с балконов, с ревом вылетали из-за угла, стреляли, плевались лучами, метали гранаты и ошметки крови. Дема жал на гашетку, разнося в клочья одного урода за другим, нажимал на тайные панели, и шел шел шел по трупам черт знает куда.
Не стоило ему заниматься этим. Потому что враги вдруг исчезли, и знакомая морда появилась на экране.
«Привет, Дема, – сказал Король Крыс. – Ты получил мой подарочек?»
Дема нажал на левый Ctrl и метнул в Короля Крыс ракету. Король Крыс игнорировал вспышку, разбившуюся об его нос. «Слабовато, – сказал он. – Смелого пуля боится. Теперь моя очередь заниматься вивисекцией. – Он высунул через экран лапу и воткнул коготь Демиду в грудь. – Иди сюда, Защитник, – сказал он и потянул Демида к себе. – Я голоден. Я так голоден…»
Звонок в дверь вывел Демида из параноического транса. Дема мотнул головой и очухался. Компьютер завис, показывая пеструю цифирную дребедень. Никакого Короля Крыс не существовало. Все, что от него осталось, покоилось в лаборатории Конторы, разложенное по пакетикам и нарезанное на гистологические срезы.
В дверь звонили. Обычно по звонку Дема сразу определял, кто стоит там, снаружи, стоит и пританцовывает от нетерпения, как Лека, или пьяно наклонно упирается лбом в кнопку, как Григорий Лукич, соседский ценитель вин, или деликатно, мышино трогает звоночек, как старушка Клавдия Степановна, супруга Лукича. Этот звонок был незнакомым, всхлипывающим, словно палец срывался с кнопки и не мог снова попасть на нее.
