— Знаешь ли, — сказала она, выпрямившись и поправляя складки платья, — мне даже хочется, чтобы меня высекли. — Она подошла к нему, оглядела и заботливо поправила тунику. — Тебе не приходило в голову, что такая боль исцеляет душу, как покаяние после исповеди?

— Нет, — отвечал он, удержав ее беспокойные руки. — А разве ты исповедовалась в своем грехе?

Она вдруг замерла.

— Нет.

— Отчего?

— Может ли господь простить…

— Господь простит все. Пусть священник назначит тебе подобающее наказание, может, тогда и не захочешь, чтобы я наказал тебя.

Он хотел превратить разговор в шутку, ободрить Джеанну, но она опечалилась еще больше.

— Скажи правду, ведь я тебе в тягость?

— Господи боже! — Он притянул ее к себе, обнял. — Джеанна, ты — все для меня. Понимаешь, все. Просто нужно время, чтобы пережить случившееся. — Он обнимал ее крепче. — Подождем немного, — прошептал он ей в волосы.

Она отстранилась и посмотрела ему в лицо.

— Сколько отпущено нам судьбой.

Под судьбой подразумевались люди, архиепископ, король. И тут, будто возвещая, что люди уже ждут, певучий звук рога возвестил начало трапезы. Галеран разжал объятия, взял Джеанну за руку и вместе с нею вышел в зал, дабы возглавить пир.

В зале уже собрались все обитатели замка, кроме часовых и занятых по дому слуг. На возвышении за главным столом восседали Рауль, Алина; Мэтью, управляющий; брат Сирил, писец. Галеран и Джеанна заняли места во главе столa. Все шло давно заведенным порядком.

Остальные домочадцы сидели за столами, расставленными вдоль стен: ближе к возвышению — рыцари Галерана вперемежку с дамами Джеанны; за ними — старшие слуги: сокольничий, конюший, главная ткачиха и кузнец.

За ними, поодаль от господского стола, теснилась челядь и стражники.

Поварята сновали между столами с кувшинами и блюдами, поднося каждое кушанье сначала к главному столу.

Галеран галантно подкладывал на тарелку Джеанны лучшие куски; она благодарно улыбалась и отвечала тем же. Но мысль о Джеанне и Лоуике не оставляла и мучила его. Галеран знал, что не будет ему счастья и покоя, пока не дойдет он до глубинной сути случившегося.

Так, ему стало известно, что Джеанна соблазнила Лоуика, потому что возненавидела бога. Для Джеанны бог был похож на человека; в хорошие времена его можно было хвалить, в плохие — ругать, а опасаться следовало всегда.

Так же, как и короля, подумал Галеран, искоса взглянув на жену и пригубив из общего с нею кубка.

Он посмотрел в сторону Рауля и Алины и заметил, что эти двое куда успешнее, чем они с Джеанной, разыгрывают роль счастливой четы.

Рауль и Алина?

Галеран любил своего друга почти как брата, но не обольщался насчет его отношения к женщинам. Хотя, разумеется, Рауль не так глуп, чтобы пытаться соблазнить знатную девушку, особенно такую, как Алина — целомудренную, строгую, преданную господу.

А если б он попытался, Галерану пришлось бы обсудить с ним его поведение на языке мечей, чего он, конечно, совсем не хотел.

Алина заливалась румянцем. Неужели Рауль смущал ее?

Алина не могла понять, в аду она или в раю.

Рауль де Журэ, надо признаться, относился к тому типу мужчин, которые ей ничуть не нравились. А его красота только ухудшала положение. Вероятно, он ожидал, что любая женщина — простая или знатная — должна растаять от одной его легкой, дразнящей улыбки.

Еще утром, во время купания Алина ощутила непонятное беспокойство, томление. Это состояние усугублялось, стоило Раулю подойти поближе или встретиться с нею взглядом. Ее мысли, обычно ясные и спокойные, пребывали теперь в беспорядке, вероятно, оттого, что она непрестанно думала, когда придет Рауль, что он скажет или сделает.

Почему-то после того, как она один раз увидела его нагим, вся его одежда, даже доспехи, стали для нее как бы прозрачными, и теперь он все время казался ей раздетым.

Путь из Берстока стал для Алины истинной пыткой, ибо всю дорогу рядом с нею ехал Рауль. Она старалась не обращать на него внимания, но он постоянно о чем-нибудь спрашивал, а, поскольку вопросы были вполне невинные, ей приходилось отвечать. Когда ей совсем не хотелось говорить, он принимался сам рассказывать о своей родной земле, Франции, о путешествиях в Испанию и Святую Землю.

Да он вертопрах, говорила себя Алина, голь перекатная, бездомный, безземельный бродяга! Хотя… она не знала, почему это занимает ее, если она собирается стать монахиней и если Рауль де Журэ ей ничуть не интересен.

Во всяком случае, не настолько интересен, чтобы она не могла запретить себе думать о нем.

Застолом Рауль с нею не заигрывал. Он не бросал на нее нежных взглядов, не прикасался к ней, не расхваливал ее кожу, глаза, губы, волосы… Они просто беседовали за трапезой.

Так отчего же ее бросало в жар?

Он рассказывал ей о Фландрии.

— Думаю, вам бы там понравилось, леди Алина. Фламандцы очень здравомыслящий народ.

— Вы считаете меня здравомыслящей?

Его глаза заискрились.

— Да. Я не прав?

— Сейчас — нет, — вырвалось у нее, и щеки снова обожгло жаром. Ну зачем она сказала такую глупость?

— В ваши лета крайне здраво интересоваться мужчинами, — улыбнулся Рауль.

Уловив в его тоне открытую насмешку, Алина села прямее и одарила его ледяным взглядом.

— У меня иные интересы!

— Значит, вы заметно отличаетесь от прочих смертньх, леди Алина, ибо молодым девицам свойственно интересоваться молодыми мужчинами, а молодым мужчинам — молодыми девицами.

— А старым мужчинам? — ехидно спросила она. — Таким, как вы?

Что-то мелькнуло в его глазах, и он добродушно рассмеялся.

— О, мы интересуемся женщинами всех возрастов. Но, знаете ли, мы, старые бойцы, обладаем многими полезными навыками. Мы терпеливы и лучше владеем собою, чем эти стригунки.

— Неужели? — парировала она и с преувеличенным вниманием взглянула на Эллу.

Он покраснел, Алина могла поклясться, покраснел! Ей было так сладко, будто она выиграла трудный поединок.

— Когда нам это нужно, леди Алина.

— Ах, так, — и она с великим тщанием выбрала на блюде тартинку с крыжовником. — То есть, сэр, вы терпеливы, соблазняя, но нетерпеливы, когда игра выиграна?

— Никогда, — лениво улыбнулся он. — Уверяю вас, леди Алина, я всегда терпелив с женщиной.

О, ужас! Она снова заливалась румянцем, ее щеки пламенели, как знамя!

— Некоторые женщины не поддаются обольщению, сэр Рауль, как бы ни был терпелив охотник.

— Поэтому искусный охотник должен тщательно выбирать жертву. Еще вина, госпожа моя?

Следя за струей вина, льющейся из глиняного кувшина в ее серебряный кубок, Алина почувствовала, что дрожит. Был ли то трепет ужаса или возбуждения?

— Вы полагаете, меня можно соблазнить?

— А вы полагаете, нет? — не глядя на нее, спросил Рауль, наливая себе вина.

— Конечно, нет!

— Возможно, вы правы. — Он взглянул на нее, и в его ореховых глазах загорелся боевой азарт. — Хотите испытать себя?

— Нет!

Он спокойно потянулся к блюду с тартинками, выбрал одну и галантно предложил ей.

— Тогда мы с вами не станем играть.

Она взяла тартинку, испытующе глядя на него.

— Играть? Во что?

— В соблазнение. — Прежде чем она успела возразить, он добавил: — Разумеется, мы не стали бы доводить игру до конца, прекрасная госпожа моя, ибо это лишило бы вас возможности сделаться Христовой невестой, а меня ввергло бы в хлопоты куда более тяжкие, чем мне хотелось бы.

Что верно, то верно. Отец и братья изрубили бы его в мелкие кусочки, осмелься он обесчестить Алину; он молил бы их лишь о скоpoй смерти.

С забившимся сердцем, прикусывая тартинку, Алина смотрела на него. Она отлично понимала, что Рауль действует как настоящий охотник, расставляет ловушки, раскидывает сети; но отказаться так трудно! Ей ничего не грозило, а то, что он предлагал, так увлекательно…

— Что ж, если это всего лишь игра…