– Когда по ним не получается выиграть – ненавижу, – ответил Марвин и опрокинул её на постель.
Она сначала смеялась, потом умолкла, потом стонала, и Марвину не нужно было снимать с неё маску, чтобы видеть, как меняется её лицо. У таких, как королева Ольвен, это всегда происходит совершенно одинаково.
– Ещё только минуточку, мессер, самое большее – четверть часа…
– Да не торопись, – сказал Лукас, блаженно растягиваясь в кресле. – Лучше принеси мне ещё этого… как его… всё время забываю…
– Кофе? – услужливо подсказал Дорот.
– Точно, – вздохнул Лукас.
Он уже выпил три чашки, пока ростовщик возился у себя в каморке, и мог бы выпить ещё столько же. У густого чёрного напитка был очень странный вкус, резкий и горький, но приятный. Лукас влюбился в него с первого глотка, и долго не верил, что в нём нет ни капли спирта. Дорот рассказывал, что этот напиток делают из особых зёрен, которые привозят из дальних южных земель – по восемь сотен за унцию, доверительно поведал он. Врал, конечно, но даже если он увеличил реальную цену вдвое, кофе всё равно был дороже самого лучшего вина. Потому его не подавали в трактирах, да и при дворе тоже вряд ли – этот напиток появился совсем недавно, к тому же Лукас сомневался, что на свете много извращенцев вроде него, согласных бесконечно заливаться горечью. Но почему-то именно здесь, в сверкающей золотом, поблескивающей лаком и переливающейся атласом лавке ростовщика Дорота эта горечь казалась уместной – может, оттого, что уравновешивала кичливую роскошь помещения. Как и большинство ростовщиков, Дорот не имел вкуса, и вычурность его приёмных апартаментов могла впечатлить только таких же провинциалов, как он сам, всю жизнь носа не совавших за стены своего весёлого южного городка. Лукас любил Турон, здесь было хорошо проводить зимы – снег в приморском городе на юге Хандл-Тера никогда не лежал подолгу, а жаркий темперамент южных женщин согревал в самые холодные ночи лучше любого камина. А ещё туронские ростовщики славились бульдожьей хваткой и редкой расторопностью в том, что касалось денежных средств. Конечно, и надуть старались при любой возможности, но за всё надо платить.
Дорот вернулся, с низким поклоном поставил на резной столик у дивана поднос с остроносым кувшинчиком и дымящейся чашкой. Он всегда обслуживал Лукаса сам, прогоняя вон своих помощников и служанок. Тот не возражал: меньше ворюг вокруг – меньше головной боли.
– Извольте, мой многомудрый мессер, – пропел Дорот. Его манера обращения одно время раздражала Лукаса, впрочем, это только в первое посещение Турона, когда он ещё не знал льстивой натуры южан. Теперь же он приветливо улыбнулся в ответ и потребовал:
– Продегустируй.
Ростовщик картинно закатил глаза.
– Многомудрый мессер мой, ведь четвёртая чашка!
– Вот именно, мог бы и привыкнуть.
Ростовщик громко повздыхал, потом пригубил дымящийся напиток. Лукас внимательно следил за ним. Затем кивнул.
– Благодарю, – вежливо сказал он, принимая в ладони горячие стенки круглой чашки. Чашек таких он тоже не видел нигде, кроме ростовщических лавок: Дорот говорил, их он заказывал там же, где и кофе.
– Уж сколько лет мы с вами дела ведём, мой недоверчивый мессер! – пожаловался ростовщик.
– Девять, – ответил Лукас и осторожно сделал обжигающий глоток.
– Девять прекрасных лет мы с вами дела ведём! А вы всё ещё думаете, что я хочу вас отравить!
– Ты хочешь. Просто не получается.
– Хотел бы – давно бы отравил, – мрачно покачал головой Дорот. Лукас фыркнул.
– Не льсти себе, любезный. Впрочем, я тебя и не виню. Знал, на что шёл, доверяя тебе половину своего состояния.
– Половину? Ай, мой хитроумный мессер думает, что может обмануть старого Дорота, – ростовщик снова покачал круглой головой. – Я знаю, у вас множество других друзей среди моих друзей…
– И врагов среди твоих врагов, – сказал Лукас. – А также друзей среди твоих врагов, и так далее. Тем не менее из всех туронских прощелыг я доверил свой капитал именно тебе, так что кончай ныть и берись за дело.
– Простите, мой многомудрый мессер! Не гневайтесь…
– Кыш, – сказал Лукас, закрывая глаза и блаженно втягивая в себя восхитительную горечь. Подумалось, что этот напиток должен особенно хорошо питься в горячей ванне, и при этой мысли невыносимо зачесалось всё тело. Лукас пробыл в дороге несколько недель, и всё это время не мог как следует вымыться. Эх, хорошо бы, прежде чем тащиться сюда, заглянуть домой и привести себя в порядок, но он не хотел давать Дороту лишнюю фору. Старый пройдоха, разумеется, мигом узнал бы, что он в городе, и успел бы наскоро провернуть какое-нибудь делишко, а потом только руками бы развёл: помилуйте, мой многомудрый мессер, вот только что провёл крупную сделку, сейчас никаких свободных финансов, хоть дом обыскивайте. Проходили мы это уже, знаем, усмехнулся Лукас. Поэтому заявился в роскошные палаты Дорота как был с дороги: взмыленный, в запылённом плаще и сапогах, покрытых потёками соли. Будь это его первое посещение лавки Дорота, Лукаса бы и на порог не пустили, но знали его здесь хорошо. Он был из тех клиентов, которых ростовщики боготворят и ненавидят одновременно: вложения делал огромные, но если являлся требовать прибыль, то обдирал ростовщика до нитки. Впрочем, вопрос ещё, кто кого обдирал, но это всяко было лучше, чем хранить деньги в замках, в которые являешься раз в три года. Нет уж, Лукас, как никак, родился в семье торговца, и это пошло ему на пользу. Зато теперь его не разорит никакая война, даже та, которая ещё толком не началась, хотя этого, кажется, никто не понимает…
Дорот вернулся, неся туго набитый кожаный мешочек. Лукас поморщился.
– Ну я же сказал: не торопись! Я ещё не допил этот… проклятье, что ж всё время забываю! Кофе?..
– У моего многомудрого мессера превосходная память, – хихикнул Дорот. – Вот, извольте, здесь ровно три тысячи, золотыми орланами.
– И что мне теперь, хватать и уматывать? Не надейся. Сядь-ка со мной, тоже кофе выпей. Расскажешь заодно, как дела обстоят.
Дорот аккуратно положил мешочек на поднос, без пререканий уселся на пол, на толстый ковёр, у ног Лукаса. Тот неодобрительно хмыкнул.
– Милейший, ну что ты как в первый раз? Рядом садись.
– Как с вами сложно, мой прямолинейный мессер, – вздохнул тот, подчиняясь.
– С тобой временами тоже непросто, мой велеречивый друг. Как дела нынче идут?
– Да как же им идти, – сокрушённо ответил Дорот, наливая себе кофе. – Война…
– Стало быть, дела идут превосходно.
– Ничего-то от вас не утаишь! – ухмыльнулся тот. – Сами понимаете, каждый благородный сэйр жаждет отличиться, а для того нанимает лучших солдат, снаряжает их лучшими доспехами, покупает лучших лошадей…
– А на всё это берёт деньги у лучших ростовщиков, – кивнул Лукас. – Стало быть, беспокоиться за твоё дело и мой капитал мне покамест нечего.
– Воистину нечего, мой многомудрый мессер.
– Как будто ты мог сказать что-то другое, – вздохнул Лукас и снова отпил глоток волшебной горечи.
Повисло недолгое молчание. Дорот пожевал толстые губы, потом спросил:
– Надолго ли вы к нам на сей раз?
– Не знаю. Отдохнуть хочу немного. Да и дела кое-какие есть… – он умолк, осенённый внезапной мыслью. Потом небрежно произнёс: – Так, значит, говоришь, нынче все благородные мессеры у тебя денег занимают?
– Ну, все – не все, но истинное благородство способно распознать истинную честность и старание…
– И что, без оглядки на политические взгляды?
Взгляд Дорота стал настороженным. Лукас рассмеялся.
– Эх, старик, порой дивлюсь я на тебя – до седин дожил, а всё младенца корчишь! Если начнёшь сейчас заливать, что долг чести велит тебе помогать лишь милостью Единого законному монарху – придушу на месте. Чтоб неповадно было врать давним друзьям.
– Вы не хуже меня знаете особенности моего ремесла, мой великодушный мессер. Тут уж не до чести…
– Вот так получше, – добродушно кивнул Лукас. – Так что отвечай прямо и без обиняков: что ты знаешь о Марвине из Фостейна?
