Митя вдруг замолкает, зябко передергивает плечами: холодно у тебя, балда! Ты бы хоть золу из печки вычистил...

Дурак виновато смотрит на своего единственного во всей Тужиловке друга. На лице идиота возникает жалкая сонная улыбка. Лень, спрятанная в тайники неуклюжего тела. Митя хороший! Митя счастливый! - он смотрел "тили-вили".

Джон кивает лохматой, как у пуделя, головой, радостно хихикает, передергивает плечами. Сквозь дыры засаленной рубахи просвечивает серая пупырчатая кожа. Идиот от восхищения и озноба принимается клацать зубами.

- Да ну тебя... - Митя тоже замерз. Пора растапливать печку.

- Зазыгай дедуську. Дзену холодно! - Дурак начинает приплясывать на заиндевелых шишках пола. Джоном его прозвали деревенские ребятишки. А на самом деле его Жорой, Георгием зовут.

Митя снимает свою хорошую куртку, вешает на гвоздь, вбитый в стену. Там еще много гвоздей набито - вешалка. Засучивает рукава свитера, вычищает из печки вчерашние головешки, серую древесную золу, облачками взметающуюся над тазом. На подовых кирпичах, под ворохом сизого пепла, малиновыми искорками сверкнули остатки вчерашних недогоревших дров. Вычистил печь, положил заранее заготовленных щепок, раздул пламя, кинул сверху тонких дров - они быстро разгорелись, дохнули жаром. Митя поднял с пола обеими руками пенек от вишневого дерева с отростками черных сухих корней, сунул в пышущий пламенем зев печки. Пень сразу охватился по краям розовыми огоньками. Жар проникает в закопченные кирпичи печного свода и расползается потоками теплого воздуха по всем углам хаты.

- Ух! - Митя разгибает спину, озирается. В комнате плавает синий дым, но уже поуютнело. Глаза у Мити слезятся, он различает силуэт Джона, снова забравшегося на печку.

На полу лежит другой пенек - сливовый. Скоро придет и его очередь. Джон боится этого пня, показывает на него дрожащим пальцем и называет "дедуськой". Захныкал, закрыл лицо ладонями, боится, что "дедуська" его укусит.

Митя успокаивает: этот "дедушка" хороший, он будет нас греть. Вот мы его сейчас положим в печку. Смотри... Пух-пых! Теперь уже два пня лежат в обнимку, словно старые друзья, в широкой горловине русской печи. Один, полусгоревший, малиновый от жара, сыплет-трещит искрами, второй, темный, с белизной распила, медленно разгорается. Митя еще с осени дров заготовил - в старом заброшенном саду полно засохших деревьев, ножовкой можно напилить хоть вагон.

"Газом пышут!" - похвалил дрова тракторист Профессор, помогавший выкорчевывать старые сливы и яблони. И отметил забавный факт: вишневые дрова горят розовым пламенем, сливовые - синим.

ДЯДЯ ИГНАТ

Слышно, как кто-то снова дергает дверь. Рывки хрусткие, скрипучие. Дверь опять примерзла, не поддается.

Митя спешит на помощь, давит изнутри. По всему периметру двери раздается поканье, дзенькает какая-то льдинка - дверь стремительно распахивается на всю ширину. На пороге, в завитках пара, различается постепенно приземистая старческая фигура в драной овчинной шубе и облезлой кроличьей шапке. Слышится недовольное пыхтенье, и вот уже старик переваливается через обледенелый порог - дядя Игнат пришел, сосед. Он торопливо прикрывает дверь, чтобы не упустить тепло, притопывает носастыми валенками, озирается красными, набрякшими влагой глазами. А всего-то прошел двадцать метров от своего дома. Маленькое бурое лицо сплошь в отвислых болезненных морщинах, в зрачках хитрый блеск клюкнутый дед!

- Ты здеся, Митрей?

- Здесь, здесь... - Митя подбрасывает в печь новую порцию чурбачков.

- А я думал, опять проспишь, как в прошлую воскресенью.

Митя виновато кивает головой: да, в прошлый выходной он спал до десяти. Как на грех, и у дяди Игната в тот день поясница разболелась. И трактористы по домам сидели, чай пили. А бедняга Джон замерзал, скулил, завернувшись в ворох тряпья, набросанного в углу печки.

- Блинцов к обеду замешаю! - с ходу обещает дядя Игнат. Но, судя по его походке, обещание невыполнимое. В чулане действительно припасен мешок хорошей белой муки - Профессор где-то раздобыл еще по осени, привез сюда, чтобы подкормить несчастного подростка. Дядя Игнат иногда печет блины - толстые, размером и формой с подметку, малость подгоревшие, зато на свежем масле объеденье! Джон готов хоть сотню таких слопать. Он их обожает, эти "бисики"!

В погребе запас картошки - осенью накопали, кое-как всковыряв грядки, Джона не очень-то заставишь работать. Митя сам засолил бочку огурцов - дядя Игнат подсказывал, как надо мыть и банить кадку, как готовить раствор соли, сколько добавлять в него хрену и смородиновых листьев. А уж дикого укропа на огороде полно - пихай в кадушку до отказа! И все содержимое кадки сверху надо придавливать гнетом. Гнет - это не царизм, не фашизм с диктатурою, а обыкновенный камень-голыш, который кладут поверх деревянного диска. И капусты квашеной хватает. Да еще один тракторист подарил Джону большой шмат прошлогоднего сала - живи, деревня!

Вспомнив об огурцах, Митя берет большую миску и лезет в погреб. Сейчас, наверное, трактористы придут, им всегда закуска нужна. Отец, обычно безразличный к еде, и тот как-то похвалил: у тебя огурцы лучше, чем у матери, получились!

"ЦАМАГОНЯ"

- Дядя Гать! - Грязный палец высовывается из сизого дымного вала, как из тучи. Старик кашляет, весело машет руками. Джон нетерпеливо по-обезьяньи подпрыгивает на прогревающихся кирпичах, уверенный в том, что старик принес с собой "цамагоню". Авось нальет дурню стопочку для "проветривания мозгов".

- Дзон хоцет цтяканьцик! - Буква "и" выговаривается дураком тонко, с комариным писком.

- Я вот тебе сейчас дам "стаканчик"! - Дядя Игнат грозит дурню коротким подрагивающим пальцем. Затем вздыхает и достает из-за пазухи бутылку с бумажной затычкой, наливает немного жидкости в пластмассовую небьющуюся чашку. - Нба тебе, чтоб не скулил.

Дурак от радости едва не падает с печки, ковыляет, словно медведь, к столу, хватает чашечку, с хлюпом ее опорожняет. А тут и Митя с миской огурцов подоспел. Все огурчики как на подбор - пузатенькие, желто-зеленые, полупрозрачные от рассола, оплетенные нитями укропа, облепленные пахучими листьями смородины.

- Огульсики! - Идиот хватает самый большой огурец, с хрустом и чавканьем пожирает его.

Дядя Игнат смотрит на дурачка, смеется тонким старческим смехом, затем выпивает порцию самогонки, морщится, перетерпливает, прикрыв пухлые морщинистые ресницы. Не спеша выбирает огурец, разрезает его тупым ножом, не переставая морщиться. Все движения старика замедленные и неловкие. Вот берет огуречный ломтик, подносит его, сильно зажмурившись, ко рту, откусывает вприсос из мягкой семечковой сердцевины. И только потом уже облегченно крякает.

- Я тебе апосля ишшо налью. - Он строго и в то же время добродушно смотрит на Джона. - Только ты, братец, от нее, уж постарайся, не бясися! А то мужики деревенские давно грозятся тебя поколотить. Ты иной раз, когда выпивши, к хверме крадешьси, доярок ушшупать норовишь, когда они за соломой или комбикормом из ворот выходят... Мужики-то зараз по мордасам по круглым твоим начвакают!

Джон, которого часто колотят и мальчишки, и взрослые, при упоминании о тумаках начинает всхлипывать. Вот-вот в голос разревется. Икнул, прохрупал остатком огурца, притих, спрятался на печке среди тряпья. Видны лишь глаза, поблескивающие от "цамагони".

ТРАКТОРИСТЫ

Вот тебе и новые гости входят: Митин отец в засаленной телогрейке и рыжей своей незаменимой шапке, а следом молодой длинный мужик по прозвищу Профессор, из кармана которого торчит бутылка с бумажной затычкой.

- Оп-па! - Профессор с довольным и торжественным видом выставляет свое приобретение на стол. Бутылка точно такая же, как и у дяди Игната, только более мутная - Фекла гнала.

Джон, завидев посудину, радостно гыгыкает: "бутылиська"! Воскресный день начинается так, как он и должен начинаться. Палец дурака указывает на вошедших. "Тлях-та-лись-ти!" - весело произносит он по складам. Каждый слог зависает в наполняющейся жаром комнате словно бы сам по себе.