– А этот вы не едите? – спросил пиччули.

Ренша отшатнулась, рассерженно глядя на него, словно он сказал что-то грубое и неприличное. Казалось, сейчас она закричит на Бет-Зану, но половинка лишь вздохнула и произнесла с укоризной:

– Кренч нужен Властным. Как же мы можем есть его?

– Зачем им кренч, если там, где они живут, есть поля с золотыми клубнями? – рассеянно спросил Бет-Зана, не ожидая ответа. Пока Глата растерянно моргала, он искоса рассматривал ее.

Она была невзрачна, с незапоминающимися чертами лица. Тело под балахоном казалось тщедушным и слабым. В то же время во всем облике присутствовало наивное, инфантильное обаяние. Только такие, как она, могли без сомнений верить в ту чушь, которую выслушал сейчас пиччули.

– Сколько тебе лет? – спросил Бет-Зана.

– Что такое «лет»? – удивилась она. – Мой… возраст? Иногда небо чуть темнеет. Время между двумя потемнениями называется циклом. Мне девятнадцать циклов, через цикл я рожу ребенка, а еще через два цикла умру.

– Почему?

– Потому что все избранные умирают, когда им наступает двадцать два цикла.

– Просто так никто не умирает. Отчего ты умрешь?

– Я приду к Мастеру, и он отправит меня в пещеру, куда опускается посланник Властных. Он забирает кренч и тех, кому пора уходить в золотые поля… Послушай, у тебя глаза тоже из золота! – воскликнула она. – Может быть, ты с неба?

Это вновь заставило пиччули сбиться с шага.

Некоторое время он о чем-то размышлял, ссутулившись и тоскливо глядя по сторонам, потом сказал:

– Да, я с неба. Но не так, как ты думаешь. Кто будет отцом твоего ребенка?

– Мастер Гора назначил мне Итара.

– Ты любишь его?

– Я… всех люблю.

Наступила пауза, в течение которой Бет-Зана обдумывал это заявление. Затем фыркнул и спросил:

– Что ты делала возле «Стены»?

Бледное лицо Глаты порозовело, она опустила глаза и тихо сказала:

– Я не такая, как все. Меня… тянет в разные места. Посмотреть. Мастер Гора сердится и говорит, что это плохо. Что Властные могут разгневаться. Он говорит, хорошо, что я добрая, самая добрая из всех избранных. То поле, за которым ухаживаю я, приносит больше всего кренча. Если бы не это, боги уже давно забрали бы меня из Долины.

– Разве для вас наказание – попасть в золотые поля?

– Нет, тех, кто провинился, отправляют за «Стену». К диким.

Пиччули попытался представить, что значит для половинки попасть в жестокий кочевой мир глифанов. Дети часто бывают агрессивны и почти всегда эгоистичны. Но избранные были детьми, начисто лишенными агрессии и преисполненными альтруистичной жалости ко всему миру. Даже смерть для кренчика была бы лучше такого наказания.

Он подскочил, вдруг сообразив, что мысленно употребил эти словоформы – «кренчики», «половинки» и «глифаны». Глата не произносила ничего похожего, это было воспоминание о… Бет-Зана завертелся волчком, потом схватил реншу за плечи. Золотые глаза впились в нее, словно призывая помочь. Глата остановилась, глядя себе под ноги, на короткие стебли, покрытые колючими шариками. Каждый раз, когда взгляд этих глаз без видимых зрачков и белков обращался к ней, половинка испытывала непонятное ей самой смущение.

– Смотри… – тихо произнесла она, ногой осторожно дотрагиваясь до стеблей. – Это называется колючками. Они вредные. Душат кренч. В полях мы вырываем их.

Бет-Зана засопел – он не мог вспомнить. Его жизнь началась здесь, сейчас, посреди полей кренча. То, что было раньше, превратилось в яму, заполненную вязкой черной грязью.

Ренша осторожно убрала его руки со своих плеч и сказала:

– Мы почти пришли. Ты все время спрашиваешь, но не ответил, когда я спросила тебя. Те дикие, которых я видела… Как ты думаешь, что они делают сейчас?

Пиччули переступил с ноги на ногу, пытаясь вникнуть в смысл словоформ. Под воздействием ментального усилия со дна ямы поднялись аморфные образы, расплылись у черной поверхности и вновь исчезли. Мысленно он привел в порядок те сведения, которые успел узнать от нее. Потом сказал:

– Думаю, они убивают половинок.

Широкая повозка двигалась медленно – на Глифе не водилось животных, которых можно было бы приучить и впрячь в нее. Повозку тянули старики, дети и несколько женщин, самых некрасивых, слабых и наименее ценных для табора. Скрипя, крутились колеса, очень широкие, чтобы не проваливались в мягкий грунт. На повозке лежали связки сушеных стеблей, котомки, тюки грубой ткани и шесты, из которых во время стоянки собирали шатры. В задней части стояла клетка из кривых деревянных прутьев. Внутри нее кто-то сидел на корточках. Еще несколько стариков и женщин тащилось следом, а по сторонам шли мужчины. Кочевники были одеты в подобие штанов, мешковатые рубахи без рукавов, обуты в сандалии – все из толстых, грубых, непрочных стеблей. Женщины носили что-то вроде мешков с прорехами для головы и рук, старики – всего четверо – только набедренные повязки, а дети вообще шли голыми.

Ушастый попытался воскресить в памяти информацию о кочевниках, которую под нажимом Миссии Объединения согласились предоставить халгане.

Основной проблемой был голод. Изначально глифанов кормил дикий кренч, но после начала Затемнения его питательные качества стали ухудшаться. Кочевники приспособились есть листья – у одного из видов болотных кустов имелся определенный набор веществ, способных некоторое время поддерживать организм. Еще в пищу употреблялись длинные кольчатые пиявки.

На планете насчитывалось три крупных табора и множество небольших. Пиявки водились в топях, полукругом охватывающих Южный архипелаг, и за места их обитания в течение двух десятилетий велась кровопролитная война между племенами. Она закончилась воцарением в самой богатой части топей табора Арка Вега, который сумел даже окружить свой район подобием пограничной стены – изгородью из срубленных стволов карликовых деревьев. Арка выставил сильную по глифским меркам охрану. На топях трудились рабы; обнищавшие, вымирающие от голода таборы обменивали их на съедобных пиявок. Добыча была делом опасным, поскольку пиявок ловили на живца – раздетого догола глифана обвязывали плетенной из стеблей веревкой и запускали в болото, где он сидел неподвижно, постепенно погружаясь в трясину. Затем его вытягивали и снимали с тела присосавшихся пиявок. Организм живца постепенно загрязнялся продуктами метаболизма кровососов, и глифан умирал в течение одного-семи планетарных циклов, преследуемый кошмарными видениями.

Свой живец – и необязательно раб – имелся у любого табора. Даже на южных островах, посреди более-менее твердой земли, попадались топкие места, и мелкие безымянные племена вели нескончаемую войну за право подольше оставаться возле них.

Дзен замер, ожидая развития событий. Языком глифанов была несколько видоизмененная панречь, и Ушастый надеялся договориться.

Повозка встала, тянувшие ее побросали концы длинных веревок и поспешно отошли назад, боязливо поглядывая на него. Вооруженные мужчины разошлись полукругом. Заан был на две головы выше среднестатистического гуманоида расы землян, самый высокий глифан – на голову ниже. Шагнувший вперед атаман табора доставал теменем лишь до груди Ушастого.

– Приветствую тебя… – настороженно произнес атаман. Сквозь грязные волосы на его макушке проглядывала круглая белая лысина – не знавшая солнечных лучей кожа глифанов была очень светлой.

Атаман сказал, старательно выговаривая слова и широко открывая рот, так что дзену были видны пеньки зубов:

– Как тебя зовут?

– Заан, – представился дзен. – А ты?..

– Гира… – Глифан, склонив голову, искоса окинул взглядом снаряжение и одежду Ушастого. – Мы видели огонь и дым. И что-то упало с неба около гор. Два раза что-то пронеслось из облаков к земле. Не ты ли это был, Заан?

– Только один раз, – откликнулся Ушастый. – Я из фаланги, патрулирующей атмосферу. Если ты понимаешь, о чем я говорю.

– Очень плохо, но я понимаю тебя.