Уже около девяти часов вечера Сгибнев, отправив Верникина и Шилову в камеру предварительного заключения, выехал на квартиру Шиловой с общим обыском. Там он нашел два письма Верникина, в которых тот писал Шиловой о своем скором освобождении из заключения. Обещая заехать, Верникин спрашивал относительно возможностей устроиться на работу в Свердловске.

Воодушевленный находкой, Сгибнев прихватил из квартиры Шиловой еще кирзовые сапоги и поношенную пару хлопчатобумажной мужской одежды, какую обычно носят заключенные.

Вернувшись в райотдел, укладывая добытые вещественные доказательства в шкаф, Сгибнев опять вспомнил про копоть на сапожках Шиловой.

После некоторых размышлений позвонил в научно-техническую группу городского управления, поделился с экспертами своим наблюдением и договорился с ними не откладывая осмотреть обувь задержанных.

В КПЗ приехали уже после одиннадцати. Верникин и Шилова в своих камерах спали в обуви. Надзиратель разбудил их, сделал замечание за нарушение правил и велел выставить обувь к дверям.

Через час Сгибнев получил заключение экспертизы. На сапожках Шиловой копоть оказалась обыкновенной угольной пылью. На ботинках Верникина такой пыли не было. Значит, выходила Шилова из дому вместе с Верникиным или нет – это уже не имело значения. Неоспоримо другое – днем они все-таки побывали в разных местах. Когда? Где? И как деньги очутились у нее? Вот это необходимо уточнить.

Но на дворе уже стояла ночь. Люди спали. И беспокоить их оперуполномоченный Николай Сгибнев не имел права.

Злой и измученный, Сгибнев поехал домой.

Засыпая, чертыхнулся.

Сонная жена спросила:

– Ты что?

– Да так… – отговорился он и, отвернувшись, подумал еще раз: «Где же она была, чертова кукла?.. И как к ней все-таки попали деньги?..»

Утром следующего дня Сгибнев допросил Шилову.

После найденных при обыске писем Верникина она уже не могла отрицать, что знакома с ним. Но, признавшись, что вышла из дому с Верникиным, Шилова продолжала утверждать, что в кино ходила одна. Верникин, по ее словам, направился искать работу. Она же якобы зашла в столовую, потом в магазины, а после трех поехала в центр.

Видя неподатливость Шиловой, Сгибнев не сомневался теперь, что она продолжает хитрить. Ни в столовой, ни в магазинах, о которых она рассказала, Шилова не могла запачкать сапожки в угольной пыли. Скорее всего, она все это придумала, а была где-то совсем в другом месте. Но где? Это она упорно скрывала.

У Сгибнева были все основания попросить Шилову объяснить, откуда появилась на ее сапожках угольная пыль. Но он опасался насторожить ее этим вопросом: в ответ могла последовать новая, вполне правдоподобная выдумка, которая увела бы его от истины еще дальше. Так и решил: об угольной пыли пока молчать. Может быть, со временем выявятся какие-то новые обстоятельства кражи, к которым все приложится. Тем более что впереди еще встречи с потерпевшей и свидетелями.

Поэтому, удовлетворившись первыми показаниями Шиловой, Сгибнев временно оставил ее в покое.

…Около одиннадцати часов в его кабинет вошла потерпевшая. Она непринужденно поздоровалась с ним, без приглашения села на стул возле стола и посмотрела ему в глаза.

– Слушаю вас.

Деловой тон, каким были сказаны эти слова, серьезность в ее взгляде, какая-то внутренняя неприступность во всем ее облике на мгновение смутили простодушного Сгибнева, привыкшего иметь дело с людьми попроще.

И он спросил первое, что пришло на ум:

– Хомина Светлана Владимировна?

– Да.

– Проживаете?..

– Да.

– Так, – Сгибнев смотрел в ее объяснение, чтобы не показать своей неловкости. – А работаете?.. Тут не сказано.

– В магазине, когда я спрашивала, как писать объяснение, вы просили указать домашний адрес…

– Правильно, – согласился он уже спокойнее. – Но вы – потерпевшая. И нам наверняка придется встречаться с вами еще. Так что на всякий случай…

– Пожалуйста: работаю в облфинотделе инспектором.

– Вот и хорошо. Значит, деньги считать умеете и…

Он хотел пошутить, но, взглянув на Хомину, натолкнулся на тот же холодный взгляд, на то же непонятное высокомерие. Поэтому он сразу приступил к сути дела:

– Здесь более спокойная обстановка, Светлана Владимировна, и вы, наверное, сможете обстоятельно рассказать о вчерашнем происшествии…

– Я все написала в заявлении, – сухо возразила она. – Ведь я бы и не спохватилась сразу, если бы вора не увидели люди.

– Это понятно, понятно, – любезно сказал Сгибнев, все еще пытаясь сделать разговор непринужденным, – но я хотел спросить, не заметили ли вы в момент кражи или сразу после нее других подозрительных лиц, кроме того парня, которого мы задержали?

– Нет, конечно! Я не уверена даже, что узнаю этого самого вора, – по-прежнему высокомерно ответила Хомина, и в ее тоне Сгибневу почудилось что-то похожее на неприязненный упрек: «Это, мол, не мое, а ваше дело замечать подозрительных личностей. Ваша обязанность!»

Ему невольно захотелось дать ей понять, что свои обязанности он знает.

– В кошельке у вас было сто двадцать пять рублей, двенадцать червонцев и пять рублей, так?

– Да!

– Червонцы – новенькие бумажки, а рубли потрепанные, да?

– Да, да! – Хомина несколько оживилась.

– И еще семь лотерейных билетов. Правильно? – Задавая этот вопрос, Сгибнев потянул к себе ящик стола, чтобы достать ручку.

Вероятно, Хомина подумала, что следователь сейчас же выложит на стол ее кошелек.

С удивившей Сгибнева поспешностью она сказала:

– Да, семь билетов шестого выпуска.

– Шестой выпуск? Таблица, кажется, была на днях? Да? Вы не проверяли их?

Красивое лицо Хоминой тронула бледная усмешка.

– В кошельке находились те, на которые пали выигрыши.

– На все семь?! Я правильно вас понял? – переспросил Сгибнев.

– Да, на все семь.

– Почему вы не написали об этом сразу в объяснении там, в магазине?

– Я была уверена, что кошелек у преступника, которого задержали. И потом, вы так торопили нас с объяснениями…

– Номера и серии билетов вы помните?

– На память нет, – ответила Хомина. – Видите ли, лотерейные билеты покупал мой муж. Он же их и проверял. Кроме того, в числе выигравших два принадлежали нашей приходящей домработнице, которая попросила меня получить деньги.

– Так…

Сгибневу было до слез обидно за себя. Вчера, прочитав о лотерейных билетах в объяснениях свидетелей, он не придал этому особого значения. А ведь билеты, пусть выигрыши по ним и пустячные, будут предъявлены в сберегательную кассу, да еще может случиться – все сразу. Это верный путь к преступнику или сообщнику преступления.

«Так прошляпить!» – подумал с горечью. И спросил:

– Светлана Владимировна, когда вы бываете дома?

– После работы, часов в шесть.

– Обедаете, значит, не дома… – сказал с сожалением.

– Нет.

– Я постараюсь вечером заехать к вам.

– Пожалуйста, – разрешила она равнодушно.

Когда Хомина вышла, Сгибнев почувствовал, что зверски устал. Хорошо еще, что он не сказал Хоминой о найденных деньгах. Как бы отнеслась эта высокомерная дама к тому, что деньги нашлись, а выигрышные билеты пропали, хотя лежали рядом…

…Перед самым обеденным перерывом пришли свидетельницы, и Сгибнев сразу спросил их, откуда известно о лотерейных билетах, о которых они написали в своих объяснениях.

– Так это же сказала та самая женщина! – сразу ответила одна из них.

– У которой украли… – робко уточнила другая.

– Почему же она сама об этом не заявила? – спросил Сгибнев.

Женщины растерянно замолкли. Неловко почувствовал себя и Сгибнев.

– Объясните мне, пожалуйста, как она сказала вам об этом, – дружелюбно попросил Сгибнев.

– Да не нам, – ответила та, которая была посмелее. – Это все слышали, наверное. Как хватилась кошелька, так сразу и крикнула про билеты…

– Про деньги-то она уже после того вспомнила, – снова подсказала другая.