Закончив, он кликнул Черныша, тот патрулировал над долиной и гонял журавлей, что осмелились пролететь чересчур близко от запретной зоны. Черныш, хотя в это время с раскрытой пастью ловил вожака журавлиной стаи, а тот виртуозно уворачивался, сразу заметил призывный жест, оставил журавлей и понесся вниз, сложив крылья.

Журавли что-то кричали вслед, то ли уверенные, что трус убежал, то ли сочли, что вообще убили это большое и толстое. Черныш наконец растопырил крылья, но его еще несло к земле, как падающий камень, крылья трещали под напором ветра, мышцы вздулись такими чудовищными буграми, что Иггельд напрягся и стиснул кулаки, передавая часть своей мощи крылатому другу.

Черныш выставил лапы, ударил о землю задними, они сильнее, и тут же треть веса обрушилась на передние. Он присел под собственной тяжестью, но, Иггельд заметил, брюхо едва-едва коснулось земли, и тут же выпрямился на лапах и даже помахал хвостиком: мол, оценил, какой я молодец?

– Оценил, – согласился Иггельд сердито. – Заикой оставишь!.. А если бы мордой о землю?.. А еще лучше – задницей?

Черныш снова помахал хвостом, извернулся и лизнул, пока Иггельд таскал, надевал и прилаживал упряжь. У папочки руки заняты, и можно воспользоваться, слизнуть часть его обожаемого запаха, приобщиться, стать еще ближе и роднее, стать на него похожее.

– К Апонице, – сказал Иггельд, пристегивая ремень.

Кровь отлила от лица, собравшись вся в том месте, которым Черныш рисковал шарахнуться о землю, а когда крылья перестали возносить их на скорости выпущенной из тугого лука стрелы и тяжесть отпустила, он подумал, что никто из старых наездников не упоминал вообще о памяти драконов. Ведь он уже просто говорит: «К Апонице» – и знает, что Черныш полетит прямо к Городу Драконов, там нацелится сразу на знакомый двор и опустится прямо посредине. Как он помнит такие слова, как «Куяба», «Кушак» и еще не меньше двух сотен слов? Если, к примеру, сказать: «К князю Велигору», где побывали только однажды три года тому, то Черныш без колебаний свернет на юг, полетит по прямой и опустится точно на то место, где они в тот раз встретили князя.

Сейчас Черныш тоже пошел строго по прямой, снизился, пролетел над городом, едва не задевая крыши нарочито выставленными лапами, от взмахов могучих крыльев по улице побежали пылевые смерчи. Во дворе бродили куры, при виде черной тени разбежались с истошным кудахтаньем, но, когда Черныш опустился посреди двора, тут же вернулись доклевывать зерна: какой-то дракон не страшен, известно же, что нет страшнее птицы, чем коршун.

Иггельд соскочил, жестом велел Чернышу прилечь – вдруг да у Апоницы гости, – пошел к крыльцу, закричал весело:

– Ура!.. Я пришел!.. С хорошими новостями!

Никто не ответил, он поставил ногу на первую ступеньку, крикнул в сторону открытого окна:

– Апоница!.. Я сам напрашиваюсь на похвалу, оцени!

Дверь отворилась, в проеме возникла сухощавая фигура очень немолодой женщины. Иггельд узнал сестру Апоницы. Она хмуро смерила Иггельда с головы до ног недружелюбным взглядом, поморщилась при виде смирного, как кролик, Черныша.

– Что кричишь?

– Мне, – жалко сказал Иггельд, – Апоницу… Он не дома?

– Конечно, – ответила она зло, – не дома.

– А где?

– А где все помешанные днюют и ночуют?

Иггельд отступил, развел руками.

– Простите, я не хотел… Извините, я пойду поищу его там.

Она бросила вслед:

– И эту толстую жабу с крыльями убери с моего двора!

– Да-да, конечно, – сказал он торопливо. – Уберу.

Черныш с удовольствием вскочил, едва папочка занял свое место на его загривке. Хвост с силой заскреб по каменным плитам двора.

– Тут близко, – предупредил Иггельд, – но тебе нельзя тут оставаться.

Черныш повернул голову и посмотрел ему в лицо большими непонимающими глазами. Иггельду стало неловко от простодушного взгляда, пожал плечами и одновременно развел руками.

– Не все любят нас, – пояснил он, – нас, людей-драконов и драконов-людей.

Солнце ярко и резко освещало эту скалистую часть долины. Сами котлованы постоянно в тени, солнечные лучи туда достигают только в полдень. Черныша он оставил в самом дальнем углу, велел не сходить с места, здесь совсем другие порядки, а то еще подумают, что он буйный, вырвался из котлована…

Дракозники разбежались и попрятались в строения, хотя все уже слышали о нем и его драконе, многие не раз видели во дворе Апоницы. Когда Черныш лег, начали выходить, один крикнул:

– Что случилось?.. Лучше убери дракона, а то наши разъярятся!

– Я на минутку, – прокричал Иггельд. – Он не сдвинется с места, его из котлованов никто не увидит. Где Апоница?

Дракозник, что раскрыл рот, похоже, для ругани, махнул рукой, другую запустил в редкие взмокшие волосы, почесал, а когда ответил, голос прозвучал совсем по-другому:

– Вон в том котловане…

– С ним что-то случилось? – спросил Иггельд, насторожившись.

– С ним? – повторил дракозник. – С ним – нет.

Из дальнего котлована поднимался душный тревожный запах, сердце тревожно стукнуло, заныло. Захотелось вернуться, но вот уже навстречу выплыла, покачиваясь, башенка с корзиной, а рядом и вовсе лестница, что значит, дракон там смирный, не ломает, не грызет.

Ступеньки подрагивали под его весом, Иггельд сбежал по ступенькам быстро, чувствуя свое сильное ловкое тело, цепкие пальцы, упругие мышцы ног. Дракон распластался под стеной, а рядом сгорбился на его лапе Апоница. Старый, понурый, печальный.

Иггельд открыл рот для приветствия, поспешно задавил в себе веселый вопль. Апоница наверняка услышал шаги за спиной, но не обернулся. И дракон не повел на Иггельда глазом, дышит редко, тяжело, распластался, как медуза на берегу, бока раздувает так, будто бежит, но явно не может оторвать от земли даже голову.

Он зашел сбоку, потоптался, не зная, что сказать. Покрасневшие глаза старого учителя все так же обращены на дракона. Дыхание того становилось то чаще, прерывистее, то замедлялось, но ясно доносились хрипы, словно ветром раскачивало сухое дерево. Коричневая пленка на глазах стала совсем серой.

Апоница прерывисто вздохнул, Иггельду почудился сдавленный всхлип, он хотел сказать что-нибудь утешающее, но слов не находил, а те, что выплывают сами, выглядят неуместными и неуклюжими. Драконы живут долго, но и они смертны. К счастью, даже в старости остаются подвижными, летают так же высоко, умеют охотиться, только сильно худеют, из-за чего переохлаждаются, чаще болеют. Этот дракон, сколько Иггельд помнил, всегда был старым, худым, с торчащими ребрами. Суставы на лапах всегда безобразно раздуты, деформированы, на спине горб, он уже тогда был стар, очень стар, когда он пришел с дядей в эту горную долину.

Драконы, как помнил Иггельд с детства, умирают легко и тихо. За благородство дракона и за его открытую чистую и лишенную коварства душу боги даровали ему возможность умирать легкой смертью, словно засыпая. Но, хоть и очень редко, случается и так, что у дракона перед смертью отказывают лапы и крылья. И вот сейчас Апоница сидит рядом с таким стариком, который, похоже, все понимает, глаза грустные, он чувствует скорое расставание с любимым хозяином, потому старческие глаза заволакивает слеза…

Апоница всхлипнул, Иггельд видел, как старый учитель торопливо вытер глаза, пока никто не видит его слабости. Иггельд тихохонько попятился. Если дракона нельзя вылечить, а от старости лекарства нет, то надо переступить через свое малодушие и помочь другу уйти из жизни. Все это знают, каждый это говорит другому, но сами малодушно прячутся друг за друга, отступают, когда нужно сделать решительный шаг…

Он представил себе, что если бы когда-то в далеком будущем понадобилось умертвить Черныша, ведь и он смертен, то никогда-никогда не сумеет заставить себя поднять на него руку. Проще убить человека. Хотя и человека – нехорошо, но человека хотя бы есть за что, но – дракона?

Черныш завизжал и затопал передними лапами, едва его голова показалась над краем котлована. Все это время он не сводил ревнивого взгляда с торчащих кончиков лестницы, сойти с места нельзя, он же хороший и послушный, но все-таки оттуда пахнет чужими драконами…