Олег потряс головой, не желая слушать. Голос вещал правду, голую правду, а когда человек к ней готов?
Он знал, что он – самый большой трус на свете. Он панически боялся погибнуть. Боялся боли. Становилось дурно, когда смотрел на молодецкие забавы, кулачные бои. Увидев человека со шрамами, холодел от ужаса так, что подгибались ноги. Воображение рисовало картину залитого кровью лица, он словно чувствовал боль, сердце начинало стучать чаще, а ноги сами уносили в лес, где он был в безопасности.
Только отчаянный трус мог додуматься не позволять даже ударить себя. Смелые парни могли получать по роже – как с гусей вода, сплевывали кровь с разбитых губ и дрались дальше, а он не мог, не мог!
– Я не хочу! – вскрикнул он. – Опять кровь, убийства, пожары?.. И в конце концов такая мучительная смерть?
Внезапно еще один голос прорвался из небытия в его мозг. Совсем другой – нечеловечески мудрый, ясный. Олег опустил веки, во тьме заблистали искорки на обнаженных мечах, проступили неясные фигуры, озарились слабым трепещущим светом. Олег видел, как с телеги сбросили войта, тот ползал в ногах хмурых обров, что-то верещал, вскидывал руку со сломанной кистью. Несколько обров бросились седлать коней. Вот уже ворота распахиваются, выезжают трое… нет, четверо… пять человек.
В глазах потемнело, видение исчезло. Олег попытался встать, но услышал другой голос – тоже ясный, мудрый, но уже строгий, властный. Высветилось крупное лицо: бледное, с запавшими глазами. Донесся слабый голос:
– Брат… что случилось?
Олег крепко зажмурился, разом открыл сознание: Свет мгновенно исчез, была долгая темнота, затем голос сказал потрясенно:
– Да, я увидел все, благодарю. Но ты не должен уходить с ясной дороги! Ты был один из Семи, теперь отступник, а скоро станешь простым смертным!
– Я не мог! – ответил Олег.
– Мог… Даже на плахе мудрец может мыслить мудро! Ты самый молодой из Семи, твое юное сердце не выдержало…
Олег молчал, ибо шестеро бывших братьев по Совету в этот миг и так через его глаза видели обров, пожары, кровь, девушку с перерезанным горлом. Мудрецы живут в недоступных горах, пустынях, размышляют о путях человечества непотревоженно. Под их незримым руководством создаются и рушатся империи, строятся города, возникают новые народы, а старые исчезают бесследно – человечество крохотными шажками двигается к Свету, постоянно оступаясь, попадая в ямы, тупики, а то и скатываясь к подножию горы.
– Ты слишком близко от людей, – донесся печальный голос. – Видишь их боль… Тебе нужно уйти немедленно. В горы. Надо видеть не отдельных людей, а народы. Для народа страдание бывает очищающим лекарством… Беда пробуждает от спячки…
– Народ состоит из отдельных людей!
– Когда смотришь с очень высокой горы, а в Тибете высокие и холодные горы, то видишь всю землю разом. Видишь движение народов, видишь Добро и Зло. Но даже Зло надо иногда оставлять, потом оно принесет немало Добра…
– Мы не можем видеть одно будущее! – возразил Олег.
– Да, видим сразу несколько… на выбор. Но выбираем, лепим, строим! Наш опыт позволяет решать за целые народы… Твоя беда, что живешь рядом с людьми. Их стоны поколебали бы даже нас, а ты – самый молодой и горячий…
Это я-то горячий, подумал Олег хмуро. А ему кажется, что в жилах течет вместо крови вода подземной реки мертвых.
Голос сказал настойчиво:
– Уходи сейчас же. Мы дадим тебе направление… Будем ждать в наших горах.
– Сегодня уйти не смогу, – ответил Олег.
– Наша связь слабеет, разве не видишь? Ты уже потерял половину своего Дара. Если не поднимешься над видимым, то связь оборвется вовсе. Ты уже не один из Семи Тайных Мудрецов, но ты все еще Вещий, ты не простой весянин… Но, покинув пещеру, покинув поиски Истины – станешь им…
Голос ослабел, пока не затих вовсе. Олег открыл глаза, перед ним была каменная стена. Да, он опустился так низко, что уже не видит весь Белый Свет, а только эту пылающую в пожарах и битвах землю. Если падение не остановить, то завтра увидит уже не землю, а лишь эту весь… Но большинство людей вообще видят только свой дом, свою семью, свой огород. Они совсем не мудрые, верно. Им лишь бы спасти семьи, детей, а соседи пусть спасаются сами. Они трусливые и невежественные. Злобные и коварные. Подлые… Но все-таки люди. Подлые, ибо не научились благородству. Глупые, ибо не видят пути к мудрости. Дерутся друг с другом, ибо не подсказали им, что все – родня, что, убивая другого, всякий убивает частицу себя…
Он услышал резкий топот множества копыт. Со стороны веси на поляну галопом выметнулись вооруженные всадники. Впереди мчался крупный молодой воин, булатный шлем блистал, кольчуга позванивала крупными кольцами. За спиной звякал щит, справа на поясе висел короткий меч, слева вспыхивал длинный узкий кинжал – признак десятника.
Воин поднял коня на дыбы перед остатками костра, крикнул звонко:
– Пещерник уже ест мясо?.. Распять его на ближайшем дереве.
Сзади на Олега прыгнули с коней двое обров, прижали к земле. Десятник крикнул, в его руке блестел обнаженный меч, и Олега потащили через поляну к толстому приземистому дубу. Остальные соскочили с коней, гурьбой двинулись следом. Гортанные голоса звучали разочарованно.
– Распять и сжечь вместе с деревом, – добавил десятник.
Один из обров послюнил палец, поднял, пробуя ветер:
– Огонь понесет в сторону веси… Как бы не выгорела.
– А нам что? Уцелевших заставим срубить нам хоромы на новом месте. А сами пусть живут в норах.
Пещерника поставили спиной к дубу. Обрин подошел, потряхивая дорожным мешком, выудил два железных штыря, второй обрин принес тяжелый кузнечный молот. Олег поднял голову – на него смотрели дикие звери: кабаны, волки, медведи, рыси, шакалы. О двух ногах, с виду вроде люди, лишь по личине люди, а внутри – звери лютые. Двое зверей прижимали его руки к дубу, больно выворачивая лопатки. Обрин с молотом крикнул нетерпеливо:
– Поверни ладони, раб!
Олег не двигался, с горечью всматривался в лица. Обры попытались разжать его кулаки, один с силой ударил коленом в живот, наконец гаркнул:
– Да забивай выше! Если в ладони, то сорвется.
– Не сорвется. Позавчера так распяли одного.
– Этот тяжелее!
Олег ощутил холодное прикосновение штыря. Обрин ткнул острым концом ему в кисть, держал на вытянутой руке, опасливо глядя на обрина с молотом:
– Гляди не промахнись, дурень!
– Не боись. Раз по пальцам, раз по… другому месту. Держи крепче!
Олег встретился взглядом с глазами десятника. Тот наклонился с коня, в лице было наслаждение, рот приоткрылся. Поймав взгляд пещерника, он сказал почти ласково:
– Ты будешь умирать очень медленно. Мы это любим.
Обрин с молотом широко замахнулся, на его толстых губах мелькнула улыбка – видел страх в глазах приятеля, что держал штырь. Олег страшно взвизгнул, обры на мгновение оторопели, застыли. Его рука метнулась вперед, кости молотобойца хрустнули, другой рукой Олег ударил в глаза того, кто все еще держал штырь. Двое, которые только что выворачивали ему руки, едва начали приходить в себя, как один согнулся от удара ногой в пах. Олег выдернул у него из ножен меч, успел вскинуть над головой, защищаясь от меча обрина, который раньше держал левую руку.
Они обменялись двумя ударами, но обрин был слишком потрясен, и острие меча с хрустом рассекло ему переносицу. Он закричал и рухнул на колени, выронив меч и ухватившись обеими руками за кровоточащую рану.
Олег повернулся к десятнику, который с трудом удерживал испуганную лошадь:
– Ты можешь вернуться. Скажи, пусть меня оставят в покое.
Десятник был белым, губы тряслись, но рука привычно выдернула меч, он закричал срывающимся голосом:
– Я воин! Я убивал врагов десятками!… Я бросал горы трупов…
– Не хвались, на рать идучи, – ответил Олег горько, – а хвались, идучи с рати… Горы трупов женщин и детей?
Десятник завизжал, пустил коня вскачь. Олег отпрыгнул, отбил удар меча. Десятник быстро приходил в себя, руки перестали трястись. Он уже смотрел прицельно, бил точно, а конь поводьев слушался.
