Вероника, пытаясь скрыть легкое замешательство, вызванное неурочным приходом Талызина, принялась наводить порядок на пузатом комоде.

Гость, сопровождаемый Сережей, подошел к зеркалу и стал рассматривать фотографию, прикрепленную над ним. Молодой мужчина в форме младшего лейтенанта глядел прямо, открыто.

– Мой муж, – сказала Вероника Николаевна, проследив взгляд Ивана. – С войны не вернулся, пропал без вести… – Голос ее дрогнул.

– Вы получили извещение?

– Нет.

– В таком случае… Знаете, всегда остается надежда…

– Он писал мне с фронта, писал часто, как только выдавалась свободная минутка, – горячо заговорила женщина. – И вдруг письма перестали приходить. Как отрезало…

– Надо сделать запрос.

Вероника Николаевна махнула рукой:

– Куда я только не писала! Столько запросов послала – числа нет. Всюду обращалась, куда только можно. Да и сейчас пишу, но ничего вразумительного в ответ не получаю.

– Война, страшное народное бедствие, – вздохнул Талызин. – Миллионы людей сдвинулись с мест, миллионы все еще, хотя наступил мир, находятся в движении, ее имеют постоянного адреса. Как говорится, вавилонское столпотворение…

– Я понимаю, – задумчиво произнесла Вероника Николаевна, – и надежды не теряю. Продолжаю делать запросы, и каждый день ожидаю вестей…

Агриппина Захаровна внесла в комнату закипевший чайник.

– Прошу к столу, Иван Александрович, – церемонно сказала она, улыбнувшись Талызину.

Вероника быстро разложила по тарелкам нехитрую закуску. Затем строго сказала мальчику, крутившемуся тут же:

– Сергей, пора в постель.

– Ну, мам… – протянул Сережа, готовый расплакаться.

– Никаких разговоров.

До того как на стол был водружен чайник, Талызин и Сережа успели познакомиться поближе. Мальчик показал гостю свою коллекцию марок, а Талызин починил барахлившую железную дорогу. Поэтому он счел необходимым вмешаться в разговор, грозивший перейти на повышенные тона.

– Вероника Николаевна, – произнес он, – пусть Сережа немного побудет с нами.

– Это в честь чего же?

– В честь открытия движения!

– Это как? – подняла брови Вероника Николаевна.

– Движение по железной дороге, – пояснил Талызин, кивнув на игрушечные вагончики.

– Разве что в честь открытия движения… Пятнадцать минут – и ни минутой больше. Слышишь, Сергей?

Сережа с криком «Ура!» взгромоздился на стул рядом с Талызиным.

Агриппина Захаровна начала раскладывать по блюдцам варенье.

– Крыжовник? – спросил Иван.

– Крыжовник, – подтвердила она. – Сами варили.

– А я собирать помогал, – вставил Сережа, погружая ложку с вареньем в чай.

Потом потолковали о текущих делах в институте и на курсах, причем Агриппина Захаровна обнаружила немалую осведомленность. Чувствовалось, мать и дочь дружны и понимают друг друга.

– А курсы-то нынче кое-кому оказались не под силу, – заметила Вероника. – Многие ребята, как говорится, складывают оружие. Уходят. В одной моей группе, например, меньше половины осталось.

– Дезертиры, – добавил Талызин, подливая себе чаю.

– Дезертиры не дезертиры, но мне это не нравится, – сказала Вероника. – Привыкла работать с полной нагрузкой.

– Что же делать? – вступила в разговор Агриппина Захаровна. – Насильно учить твой английский никого не заставишь.

– И не собираюсь никого заставлять. Студенты сами должны понимать: ведь лучше же знать два иностранных языка, чем один. Разве не так?

Сережа, тараща сонные глаза, переводил взгляд с одного на другого, сидел тихо, радуясь, что за разговором взрослые о нем забыли.

– Ну как ты, Ника, не понимаешь! – всплеснула руками Агриппина Захаровна. – Студентам и так достается, институт-то ведь нелегкий. А тут еще – второй язык иностранный. Сама ведь рассказывала, как тяжело приходится Ивану Александровичу, – кивнула она на Талызина.

– Ах, мама, разве в этом дело? – лицо Вероники зарозовело. – Главное, он же тянет, справляется. Правда?

Иван кивнул.

– Почему же другие не могут осилить? – пожала она плечами. – Просто не понимаю.

– Но вы забыли, Вероника, рассказать, что надумали сделать для привлечения народа на курсы, – напомнил Талызин.

– Очень просто. Обращусь к институтской общественности. Между прочим, я уже переговорила с комсоргом вашего курса. Активный такой парень. И, знаете, он очень заинтересовался моим контингентом.

Иван отодвинул чашку:

– Вы с Шустовым говорили?

– Ну да.

– И что он?

– Я же говорю – поддержку обещал.

– Поосторожнее с ним, – произнес Талызин, и что-то было в его голосе такое, что заставило женщин переглянуться.

– А что вы, собственно, имеете в виду? – насторожилась Агриппина Захаровна.

– Ну как вам сказать… Скользкий Шустов человек, – неопределенно ответил Иван Александрович.

– А может, у вас с Шустовым конфликт вышел? – спросила Вероника.

– Дело вовсе не в конфликте, – ответил Талызин, удивляясь ее проницательности.

– Ох, вижу, и впрямь трудно вам достается учеба, Иван Александрович, – вздохнув, подвела итог Агриппина Захаровна.

– Ничего, как-нибудь справлюсь, – улыбнулся Талызин. – В войну труднее приходилось.

– В войну всем ох как несладко пришлось, – вздохнула Агриппина Захаровна.

– Вы на каком фронте воевали? – спросила Вероника Николаевна.

– На разных довелось…

– Послушайте, – она перевела взгляд с Талызина на фотографию над зеркалом, – а может, вы его встречали?.. Там, на фронте…

Иван покачал головой.

– Конечно, я глупости говорю. Где там встретишь? В таком-то столпотворении…

Они допили чай в тяжелом молчании.

Талызин посмотрел на часы, поднялся и начал прощаться.

– Приходи к нам в гости, дядь Ваня, – попросил Сережа, влюбленно глядя на Талызина.

– И впрямь, захаживайте, Иван Александрович, на огонек, – по-прежнему церемонно произнесла Агриппина Захаровна. – А ты гостя проводи, – добавила она, обернувшись к дочери.

– Мама вас признала, – сказала Барановская, когда они вышли за палисадник. – А это редко с ней бывает.

Они не спеша шли по пустынной улице к остановке троллейбуса. Мимо прокатила машина с зеленым глазком, но Талызин сделал вид, что не замечает ее: финансы его находились в плачевном состоянии.

На остановке не было ни души. Они тихо переговаривались в ожидании троллейбуса, как старые, добрые знакомые.

– Какие у вас планы на каникулы? – спросила Барановская. – В дом отдыха поедете?

– Нет, останусь в Москве. Позанимаюсь немного по специальности. И потом, подработать думаю, стипендии не хватает.

– Где?

– На станции Сортировочной. Там грузчики требуются, я на днях справлялся. Платят неплохо. А заниматься в общежитии будет удобно, многие разъедутся на каникулы.

Вероника плотнее закуталась в платок.

– Иди домой, замерзнешь, – забеспокоился Талызин. Он сам не заметил, как перешел на «ты».

– Ничего, троллейбуса дождусь, – сказала Вероника.

– А как устроишься с питанием? – нарушила паузу Вероника Николаевна, тоже переходя на «ты». – Студенческая столовая ведь закрывается на каникулы.

– Тоже мне проблема! – беспечно махнул рукой Талызин. – Мало ли столовых в Москве. Да тут, кстати, один товарищ приглашал меня на домашние обеды, так что перебьемся. Послушай, а как уменьшительное от имени Вероника? Я думал – Вера, а мама зовет тебя Ника. Правильно как?

– Какая разница, лишь бы звали ласково.

Иван вдруг привлек ее за плечи и попытался поцеловать.

– Не нужно, – отстранилась Вероника.

– Я тебе не нравлюсь?

– Нравишься, – вздохнула она. – Я заметила тебя с первого дня, с первого занятия. Помнишь?

– Еще бы!

– Но я не могу… Я просто не могу… Неужели надо объяснять тебе?..

– Не надо.

Из-за поворота показался троллейбус.

– Мы увидимся, Ника?

– А почему бы нет? Заходи к нам. – Вероника улыбнулась на прощанье.

Всю долгую дорогу до общежития Талызин перебирал в памяти вечернее чаепитие у Барановских. Вспоминал каждое слово Вероники, каждый жест, затаенную печаль в глазах, фотографию строгого танкиста над зеркалом, Сережку, который несколько раз влезал ему на колени, и Агриппину Захаровну, смотревшую на него с материнской нежностью.