Даже здесь, над низко висящими тучами, воздух, который врывался в кабину сквозь чуть приспущенное стекло, казался насыщенным тревожными запахами пробуждающейся тайги.

«Вот так и Аполлон скоро пробудится», – подумал Карпоносов и, оторвав взгляд от пульта управления, посмотрел вниз.

Орнитоптер шел по основной траектории, давным-давно усвоенной его памятью. Пробив облачный слой, аппарат вскоре пошел на снижение.

Прошло еще несколько минут – и лес внизу поредел, расступился, уступив место обширной равнине. Посреди нее сиротливо белела заброшенная башня космосвязи, похожая на старинную церквушку или часовню. К башне вели две еще заметные тропинки, покрытые предутренним ледком. Картину довершали несколько стожков прошлогодней соломы. Граница равнины и леса обозначалась небольшой речкой, прочно закованной в ледяной панцирь.

Из-за линии горизонта плавно выплыли верхушки первых строений Зеленого городка.

Предоставив себя автопилоту, Иван Михайлович не отрываясь смотрел вниз, словно видел все это впервые – и стайки коттеджей, выбежавшие на крутой берег реки, и строгие институтские корпуса, и матовые, день и ночь светящиеся кубы биосинтеза, и многослойные испытательные полигоны для выращиваемых в них белковых систем – гордости ученых и инженеров Зеленого.

Что греха таить – он волновался сегодня, как никогда, и быть может, именно поэтому восприятие Карпоносова было особенно обостренным: он обращал внимание на любую мелочь стремительно проплывающего пейзажа.

Кое-где вдоль городских улиц еще лежал снег, собранный в аккуратные сугробы, съежившийся, потемневший.

Светило вот-вот должно показаться над горизонтом, на востоке с каждой минутой ширилась неяркая полоса апрельской зари. «Скоро солнце напророчит свет и радость навсегда, сладко-сладко забормочет пробужденная вода», мелькнуло у Карпоносова. В минуты сильного душевного волнения его мысли непроизвольным образом выливались в строки стихов. Это же свойство перенял и Аполлон.

Через некоторое время аппарат, взмахнув напоследок крыльями, опустился на прозрачный купол биоцентра. Цепкие присоски впились в пластиковую поверхность, и дверца орнитоптера тут же распахнулась.

Карпоносов, взявшись за поручень, ступил на серебристую ленту, и она, вздрогнув, побежала, заструилась, словно ручеек, вниз, к вестибюлю, украшенному розоватыми колоннами из марсианского Лабрадора.

Огромный сферический зал, еще хранивший в себе настороженную ночную тишину, был пустынен. Он казался еще больше из-за дуговых металлических перекрытий, которые успели потускнеть от времени.

Невидимый луч фотоэлемента скользнул по фигуре конструктора-воспитателя, вспыхнул рубиновый глазок транспортной тележки, но Иван Михайлович прошел мимо.

Карпоносов все привык делать не спеша и основательно. Последние две сотни метров ему захотелось пройти пешком, чтобы еще раз сосредоточиться. Ведь сейчас ему предстояло действие, венчающее долгие годы усилий большой группы ученых разных специальностей, которую он возглавлял, его единомышленников и друзей.

Несколько последних дней его мучила неясная мысль, но четко сформулировать ее никак не удавалось. Что-то недодумали они с Аполлоном. Недодумали, несмотря на восторженную оценку, которую дала возможностям новой белковой системы высокая комиссия.

Впрочем, теперь, пожалуй, поздно изменить что бы то ни было. Через несколько минут… Да, всего через несколько минут он включит Аполлона, «вдохнет в него жизнь», как несколько выспренне любит выражаться Иван Михайлович, и первая в мире самостоятельная белковая система начнет существование…

Вдали, за шеренгами лабораторных установок, показался Аполлон элегантный красавец с угловатыми контурами, любимее его детище. И, по всей вероятности, последнее: едва ли судьба отмерила ему количество лет, чтобы выпестовать еще одну столь же сложную систему, подобную Аполлону.

Карпоносов приблизился к нему и медленно обошел массивную фигуру, неподвижно стоящую на пологом возвышении.

В течение многих лет обучения Иван Михайлович имел дело с роботом, и сейчас конструктору показалось, что Аполлон даже внешне чем-то похож на него. Впрочем, это могло и почудиться. Но уж какие-то черты характера своего воспитателя белковая система наверняка усвоила, «впитала» в себя в этом Карпоносов убеждался неоднократно.

«И все-таки, что ни говори, Аполлон останется машиной, – подумал Иван Михайлович с неожиданной грустью. – Пусть умной, невероятно сложной, самой совершенной в своем роде – но все равно машиной».

Конструктор улыбнулся внезапно пришедшей в голову мысли. Удачное имя выбрали они своему детищу! Пожалуй, среди себе подобных робот и впрямь будет выглядеть Аполлоном – красавцем из красавцев.

Мощное прямоугольное туловище. Крепкие и быстрые конечности, легко сгибающиеся в сочленениях. Упругие и чуткие многопалые руки-щупальца… А как прекрасно смотрится кустик антенны на макушке, еще хранящий тепло конструкторских рук!

Конечно, со временем взгляды на красоту робота могут измениться техническая эстетика штука капризная. Но, как бы там ни было, не это, конечно, главное.

Карпоносов вздохнул. Он понимал, что ему не придется проследить весь путь Аполлона. Роботы такого класса, по компьютерным расчетам, смогут даже при предельных нагрузках – существовать долго, лет триста-четыреста. Столько пожилому конструктору не протянуть.

Все это Иван Михайлович понимал, но не об этом он думал сейчас.

– Сколько дел предстоит совершить Аполлону… И как важен для него какой-то общий принцип, которым он мог бы всегда руководствоваться в этих делах. – Он и не заметил, как вслух пробормотал эти слова.

Конечно, Аполлон будет обладать разумом, да и логики ему не занимать. Но здесь нужно еще что-то… А вот что именно?

Подойдя к пульту, Карпоносов протянул было руку к верньеру, чтобы включить биоритмы Аполлона, но тут же отдернул ее, словно обжегшись. Мысль, которая донимала конструктора в последнее время, начинала приобретать более четкие очертания.

– Аполлон, конечно, сумеет прокладывать тоннели в горах, взрывать породу, рыть шахты, добывать руду и уголь, конструировать машины заданного назначения, – продолжал рассуждать вслух Иван Михайлович. – Сможет, если понадобится, вести корабль по им же проложенному маршруту. Но догадается ли он ободрить капитана шуткой в долгом полете, когда до родной планеты еще много лет пути? Бросится ли спасать человека, внезапно попавшего в беду, даже если с точки зрения здравого смысла его положение кажется безнадежным?

Тут ведь одними командами да жесткой программой не обойтись, поскольку роботы серии «Аполлон» будут обладать правом выбора, автономностью в решениях: это необходимо для их быстрой адаптации в сложной, непрерывно меняющейся обстановке, когда логика подчас уступает интуиции, какому-то особому чутью… А откуда ему взяться у робота?

Чувств – вот чего будет не хватать Аполлону. Великая способность переживать, свойственная разумному существу! Способность испытывать, например, приязнь, сострадание. И тоску. И гнев. Только чувства в соединении с разумом, подумал конструктор, смогли бы правильно ориентировать действия робота, предоставленного собственной воле. Только они послужили бы ему надежным компасом в бурном море…

Иван Михайлович потер лоб. Итак, Аполлону необходимо привить эмоции, как садовник приживляет к дереву черенок. Только это поможет роботу отличить добро от зла в их человеческом понимании.

Впрочем, здесь есть и определенный риск. А вдруг привитые эмоции поведут Аполлона совсем в другую сторону, вдруг они отвлекут его от основных задач, которые необходимо решать? Вдруг компас в бурных силовых полях окажется неверным? Что тогда?..