– Я чувствую, как Лили зовет меня! – патетически сказал Граве. Дрожь его прошла, голос звучал едва ли не героически.
Ева же, напротив, попыталась погасить волнение насмешкой.
– Браво! – сказала она. – Вот заговорил мужчина. А вы, Дан, не спешите спасать свою благоверную? Туристы ведь ездят семьями. Где вы, кстати, ухитрились потерять ее? Или она предоставляет вам неограниченную свободу действий?
«Черт знает, что я говорю, – подумала она сама. – Зачем?»
– Я езжу один, – сказал Милов. – Догадался своевременно развестись – давным-давно.
– О, – сказала Ева, – куда только смотрят женщины? Какой шанс упускают! Ну, пора идти. Вы, надеюсь, с нами? – Это был даже не вопрос, но утверждение.
– С вами, – сказал Милов, прикинув еще, что до Центра добраться куда быстрее можно будет по шоссе, доехав на автобусе до перекрестка. – Во всяком случае, часть пути проделаем вместе, а уж там – помашу вам рукой на прощание.
– Значит, бросите нас на произвол судьбы, – сказала Ева.
Вместо ответа Милов протянул оба захваченных в пещере пистолета:
– Возьмите на всякий случай…
– Нет-нет, от этого избавьте, – сказал Граве и спрятал руки за спину. – У меня нет разрешения полиции на ношение оружия, и я не вправе…
– Давайте, Дан, – кивнула Ева.
– Справитесь?
– Ну, я современная женщина. Не беспокойтесь. Вряд ли он понадобится, я беру его как сувенир – на память…
– Гм, – сказал Милов несколько смущенно и засунул второй пистолет в карман. – А я-то надеялся избавиться от лишнего груза. Господин Граве, вы можете получить его, как только попросите.
– Нет-нет. Очень вам благодарен, но… Обождите, господин Милф, нам же не в ту сторону! Мост – там!
– Знаю. Но вы уверены, что на мосту – чисто?
– А вам нужно, чтобы было подметено? – не утерпела Ева.
Милов усмехнулся:
– Простите, это жаргон… Понимаете ли, у меня есть сильное подозрение, что там не безопасно. Когда стреляют и преследуют людей, это не кончается так быстро и безболезненно, поверьте, охота на людей – старый, но вечно увлекательный спорт. Поэтому я предлагаю идти вброд.
– Что, снова стриптиз? – недовольно спросила Ева.
– Могу помочь раздеться, – усмехнулся Милов.
Он и сам не понимал, почему вдруг брякнул такое – нелепое и пошлое. «Стыдно», – подумал он с осуждением.
– Я иногда принимаю такую помощь, – ответила Ева вызывающе, – но не от первого встречного. Только тогда попрошу мужчин отвернуться: уже не так темно.
Это говорилось уже на ходу: они все прибавляли и прибавляли шагу.
Трое шли, наискось приближаясь к воде, и Милов, как и в пещере, шагал впереди – умеренно, словно был гидом и не раз водил экскурсии по этим местам. Граве этого даже не заметил; торопливо переступая короткими ногами, он был душой уже весь в городе, у себя дома, рядом с Лили. Ева оказалась наблюдательнее – и потому, что была женщиной, и еще, наверное, ничья судьба не волновала ее настолько, чтобы совершенно отвлечь от реальности. Увязая каблучками в песке, она нагнала Милова и пошла рядом.
– Вы говорили, что впервые здесь, Дан?
– Так оно и есть. Что вас смущает?
– Слишком уж уверенно вы идете.
– Я опытный путешественник, и заблаговременно изучаю местность по картам.
– И на них обозначен каждый брод?
Он усмехнулся.
– Вот именно: каждый брод.
– Дан, вы…
– Что, Ева?
– Нет, ничего.
Милов замедлил шаг.
– Что такое? – Она невольно перешла на шепот. Он ответил так же:
– Кусты на берегу. Стойте тут, а я проверю.
– Но ведь все спокойно…
– Дай-то Бог, – сказал он. Шагнул – и растворился в темно-серой мгле. Еве сразу стало зябко. Река плескалась совсем рядом, и в стороне, выше по течению, на поверхности воды играли блики: выстроенный из дерева поселок вдалеке горел так сильно, что отблески пламени достигали даже реки. Граве стоял у Евы за спиной, громко сопя.
– Нет, нет, – вдруг сказал он в полный голос. – Все чушь. Нелепость. Земледельцы сошли с ума, но это еще не значит…
Она, не поворачиваясь, нашарила его руку, стиснула до боли.
– Граве, смотрите… Видите?
– А что я должен увидеть, доктор?
– Да не вверх глядите, а на воду!
Что-то плыло по течению – темное, удлиненное, слишком маленькое, чтобы оказаться лодкой.
– Да, вижу. Какая-то колода, я думаю.
– Граве, я боюсь…
То плыл труп. Река несла его неторопливо, словно в торжественной похоронной процессии.
– По-моему, это все-таки бревно, – неуверенно сказал Граве. – Конечно, оно имеет некоторое сходство…
Милов возник неслышно, как и ушел.
– Идемте, – сказал он. – Тут спокойно.
– Дан, я не полезу в эту воду… в ней плавают мертвецы. Ужасно!.. Что это значит?
– Что убивают людей.
– Но почему, зачем?
– Боюсь, что мы это узнаем. Мужайтесь, Ева, другого пути нет. – Он остановился у самого уреза воды, прислушался. – Тут.
– Ладно, – со вздохом проговорила Ева. – Только на этот раз я пойду последней: уж очень густой загар ложится на голое тело от ваших взглядов.
– Я надеюсь, вы не подозреваете меня… – негодующе начал Граве.
– Да нет, конечно, – сказала Ева, – просто я в настроении шутить. Ну, идемте, не то я совсем замерзну, простуда и так уже мне обеспечена.
– Боюсь, что вызвать врача будет трудненько, – сказал Милов, ступив в воду и ногой пробуя дно. – Теперь никакой самодеятельности, ни шагу в сторону – огонь будет открыт без предупреждения. Не бойтесь: я тоже шучу…
Они медленно двинулись, слышался только легкий плеск, и лишь однажды Ева издала сдавленное «Ох!» – оступилась, видно, однако справилась и шла вместе со всеми, не отставая.
– Вы осторожно, – тихо сказал Милов, – тут дно паршивое.
– Это я уже поняла, – так же приглушенно отозвалась женщина.
Вода, которую они расталкивали сначала бедрами, потом грудью, казалось, стала еще жирнее, неприятнее на ощупь, чем была, в ней попадалось больше всякого плавучего мусора, потом проплыли еще два трупа. Один – ближе к левому берегу, к которому они направлялись, и тень почти совсем скрыла его от падавших на воду отблесков пожара; из-за них вода местами, казалось, сама то и дело вспыхивала холодным радужным пламенем. Другой труп проскользнул почти рядом; он плыл лицом вверх, но черты лица было не разглядеть, еще слишком темно было, и Милов лишь понадеялся, что это не тот был, чей снимок он видел и запомнил, кого нужно было встретить в Центре не далее как утром, которое все приближалось. На мгновение Милов поднял глаза к небу; оно понемногу затягивалось дымкой, слишком много всего в поселке уже сгорело и продолжало гореть, но дым, к счастью, проносило левее. И он не мешал дышать.
Милов ногой нащупывал место для каждого нового шага, середину они уже миновали – и вдруг с левого берега неожиданно и сокрушительно хлестким потоком голубого света ударил прожектор, уперся в правый, теперь уже дальний берег, подполз к воде, осторожно опустился на нее и начал высвечивать, но не равномерным сканированием, а рывками, зигзагами – видимо, управляли им люди неопытные. После едва ощутимой заминки Милов прошипел: «Нырять!» – настолько повелительно, что у спутников его не мелькнуло и мысли о неподчинении. Головы скрылись под маслянистой поверхностью, но луч прошел мимо, хотя и под водой свет был так силен, что ощущался даже кожей. Ева, начав уже задыхаться, первой высунула голову, волосы ее повисли, словно водоросли, с них стекала вода, едва слышно журча. «Прощай, красота», – пробормотала она с печальной насмешкой. «Быстро к берегу!» – скомандовал Милов. Они зашагали, расталкивая воду теперь уже коленями, не стесняясь более шума: тут и сама река не молчала в неровностях берега. «Глаза щиплет», – пожаловалась Ева. «Надо было зажмуриться плотнее, тут вам не Майями Бич, – сердито выговорил ей Милов. – Ну-ка, давайте сюда».
Они были уже на берегу, на песке, и Милов, повернувшись, подступил вплотную к женщине – она отчаянно терла глаза пальцами, но легче не становилось, – с силой отнял ее руки, взял голову Евы в ладони. «Да не жмурьтесь сейчас! – тихо прикрикнул он, – раньше надо было, там, в воде!» Они стояли сейчас почти вплотную, голые, соприкасаясь грудью, но как бы вовсе не понимали или не ощущали этого. Ева машинально положила руку на его плечо, он и не почувствовал вроде бы, приблизил свое лицо к ее, пегому от растекшегося грима. Граве возмущенно отвернулся и поспешил отойти подальше: происходившее выходило далеко за всякие мыслимые пределы не то что приличий, а… а… ну, одним словом. Милов стал языком вылизывать ее глаза, поминутно сплевывая. Она стояла покорно, и еще секунду оставалась так, когда он уже отошел, и только после этого вдруг едва не захлебнулась дыханием, словно придя в себя. Граве в отдалении успел уже обтереться травой и теперь поспешно одевался, бормоча: «Господа, я сильно опасаюсь, что мы опоздаем…» Луч прожектора широко промахнул поверху, но теперь они его не боялись: они были внизу, под обрывом, а прожектор – высоко на берегу.
