– Да, говорил, – продолжал упираться Хан, – а вот ты говоришь, что между нашими с тобой встречами тогда и твоими встречами с Аркадием теперь нет никакой разницы. Это что же, надо понимать так, что он тоже тебя любит? Все еще любит? Или опять любит?

– Хан, ты невыносим, – вот теперь Оксана разозлилась всерьез. – Я, кажется, не давала тебе повода подозревать меня в нечестности. Чего ты от меня хочешь? Чтобы я своей волей отменила тот факт, что Аркадий – отец моего сына? Я не могу этого отменить, так есть и так оно останется. Мальчик будет встречаться со своим отцом столько, сколько нужно, и я слова не скажу против этого.

– Кому нужно? Кто это определяет? Твой Аркадий?

Ну вот, опять сорвалось. Не надо было говорить «твой», сказал бы просто «Аркадий», и все. Так нет же! Это коротенькое словечко «твой» подействовало на Оксану как удар хлыста. Зрачки ее сузились, отчего глаза стали казаться светлыми и холодными.

– Хан, пожалуйста, прошу тебя… Мы с тобой знаем друг друга всю жизнь. Ты любил меня, а я любила Аркадия и вышла за него замуж. Ты теперь собираешься поставить мне это в вину?

Всё. Он перешел дозволенные границы, непростительно утратил контроль над собой и над разговором, нужно немедленно отступать.

– Прости, Ксюша, – покаянно произнес он, – прости меня. Я несу какую-то ахинею. При чем тут моя любовь к тебе и твоя любовь к Аркадию? Сам не знаю, что на меня нашло. Просто я очень привязан к Мишке и мне больно при мысли о том, что вот появился Аркадий – и мальчик от меня отдаляется.

– Мальчик не от тебя отдаляется, а тянется к отцу, это не одно и то же, – заметила Оксана.

Голос ее стал заметно мягче, и Хан немного успокоился. Пусть разговор идет как угодно, только не выходит на тему его ревности.

Он всегда верил в магическую силу произнесенного слова. Когда Хан был еще пацаном, отец не раз говорил ему: «Не верь, сынок, когда тебе будут внушать, что мысль изреченная есть ложь. Это хорошо для глубоких философов, а я не философ, я – простой мент, и для меня сказанное слово – это тот крючок, уцепившись за который я могу размотать человека до последней косточки. Дайте мне слово, и я сделаю полноценное уголовное дело. Слово и дело связаны неразрывно, запомни это, сынок.» Отец, конечно же, кокетничал. Керим Алекперов был вовсе не таким уж простым ментом, он был великолепным следователем, признанным мастером допроса, он умел слышать Слово, делать из него выводы и в нужный момент вспоминать, возвращать к нему разговор и заставлять человека признаваться, если, разумеется, было в чем. Отец служил еще в те времена, когда фальсификация материалов уголовных дел не вошла в моду и не стала повсеместной практикой, он работал честно, и Хан хорошо помнил, как просыпался по ночам, выходил на кухню попить воды и видел отца, сидящего далеко за полночь с бумагами: он готовился к предстоящему допросу, он читал протоколы и искал те Слова, которые ему пригодятся.

И Хан вырос в уверенности, что пока Слово не произнесено, все еще можно поправить, переиначить, переиграть, но когда оно сказано – пути назад уже не будет. Больше всего на свете сейчас он боялся, что Оксана скажет: «Да, я все еще люблю Аркадия». До тех пор, пока она этого не сказала, еще есть надежда, но если скажет – конец. Это невозможно будет поправить, это нельзя будет отменить, это будет руководством к дальнейшим действиям. Если скажет – должна будет немедленно собрать вещи и уйти. Пока не сказала – еще может остаться с ним, с Ханом. Он не представлял, как такое может быть: сказать, что любит Аркадия, и остаться здесь. Может быть, она и в самом деле любит своего первого мужа, но хочет скрыть это от Хана и остаться. Пусть, пусть любит его, пусть все, что угодно, только бы не ушла. Только бы не произнесла страшное и необратимое Слово.

– Какие планы на выходные? – поинтересовался Хан, чтобы как-то сгладить возникшее напряжение.

– Аркадий хочет, чтобы мы с Мишей поехали с ним за город.

– Вы с Мишей?

Его снова охватил страх. Миша – это понятно, сын. Но зачем должна ехать Оксана?

– Он покупает дом, хочет, чтобы мы посмотрели. Если Аркадий будет там жить, то мне придется возить туда мальчика.

– И если ты скажешь, что дом тебе не нравится, он его не купит?

Хан с трудом сдерживался, чтобы не дать прорваться злости, и старался быть ироничным.

– Не знаю, – Оксана пожала плечами. – Скорее всего, он хочет, чтобы я убедилась, что Мишке там будет удобно, если он будет оставаться с отцом на несколько дней.

«Он покупает дом! Значит, он не собирается возвращаться в Израиль насовсем. Аркадий намерен здесь жить. Не настолько же он богат, чтобы покупать дом ради того, чтобы несколько недель в году жить в нем. Или настолько? Он хочет, чтобы Оксана этот дом увидела. Зачем? Чтобы захотела в нем жить? Чтобы поняла, в какой тесноте, в каком убожестве живет сейчас? Чтобы вернулась к нему?»

– Не знаю, имею ли я право давать тебе советы, но если поедешь, убедись, что тебе удобно будет привозить Мишу. И еще посмотри, как там с муниципальным транспортом, на тот случай, если ни ты, ни я не сможем туда поехать и мальчику придется добираться одному.

– Ой, хорошо, что ты подсказал, – благодарно улыбнулась жена, – я бы не сообразила. Ты прав, надо посмотреть, ходит ли туда электричка или какой-нибудь автобус и далеко ли станция.

– Не только это. Обрати внимание на дорогу от станции до дома. Хорошо ли освещена в темное время, идет вдоль домов или через лес, нет ли там магазинов, возле которых толкутся пьяные.

Хан очень старался забыть о ревности и оставаться профессионалом. В конце концов, безопасность мальчика куда важнее его уязвленных чувств.

– Если хочешь, я могу поехать с вами, – продолжал он, – все-таки у меня милицейский глаз, я быстрее увижу возможный источник опасности.

Сказал – и внутренне замер. В своем стремлении казаться уверенным, спокойным и великодушным он зашел слишком далеко. Если Оксана сейчас ответит: «Хочу, поехали вместе», все будет в порядке. А если нет? Если она скажет: «Не нужно, я прекрасно справлюсь сама», это будет означать, что при встрече с Аркадием муж окажется лишним. Зачем, ну зачем он предложил?

– Это было бы хорошо, – Оксана внимательно посмотрела на него, – но мне показалось…

– Что показалось?

– Мне показалось, что ты не очень-то стремишься встречаться с Аркадием.

– Глупости! Мы все – старые друзья, одноклассники, какие у меня могут быть с ним счеты? Ты же не изменяла ему со мной, ты ушла ко мне после того, как он тебя обманул и бросил. У нас друг к другу не может быть претензий. И потом, мы ведь встречались после того, как он вернулся, ты что, забыла?

– Нет, я помню. Но я видела, что тебе это не доставило удовольствия. Если ты поедешь с нами, ты просто-напросто испортишь себе выходной день.

«Ты поедешь с нами. Не „мы поедем вместе с тобой“, а „ты поедешь с нами“. Она едет с сыном и с Аркадием, а он, Хан, – с ними. Прилипала. Примазавшийся ненужный попутчик. Навязчивый советчик. Третий лишний. Правда, в данном случае – четвертый, но сути это не меняет.»

– Пожалуй, ты права, – Хан через силу выдавил из себя улыбку, – я, конечно, не собственник, но мне неприятно слышать, как Мишка называет Аркадия папой. Я за эти годы привык считать его своим сыном. Вот дурацкая отцовская ревность, да?

Всё переводить на Мишку, пусть Оксана думает, что его беспокоит только мальчик.

– Да нет, не дурацкая, что ты, – она поцеловала его, и Хан в эту секунду почти поверил в то, что ничего плохого не происходит. – Все понятно, все объяснимо. Любой мужчина на твоем месте чувствовал бы то же самое. Но давай не будем лукавить: тебя Миша папой никогда не называл, ты всегда был Ханом. Если он говорил «папа», то имелся в виду только Аркадий.

Зачем она это сказала? Почему? Хочет дать понять, что Аркадий в любом случае на первом месте, а он, Хан, на втором? Для кого? Только для Мишки? Или для нее тоже? Господи, ну почему он так цепляется к словам? Почему не может просто слушать, удерживая общую нить разговора, и не вникать в мелочи? Откуда у него эта привычка? Впрочем, понятно, откуда. Из детства. От отца.