– Я? Нет.

– И я не верю. Но я не могу придумать, зачем ему все это нужно. Ты, Юра, еще не все знаешь.

– Господи! – он в ужасе схватился за голову. – Что еще?

– Он спрашивал, что нужно сделать, чтобы Игоря Лесникова вернуть.

– Ни фига себе…

– Вот именно.

– И что ты ответила?

– Что нужно освободить должность второго зама. На меньшее Игорек не согласится, у него и в Министерстве должность хорошая. Но и это еще не все.

– Ладно, добивай, чего уж там.

– Он просил познакомить его с Колобком, якобы он хочет, чтобы Колобок стал его наставником и советчиком в нелегком деле руководства нами. Ну, каково?

– Врешь? – недоверчиво переспросил Юра.

– Да как бог свят! Просил, чтобы мы с тобой за него перед Колобком походатайствовали. Юра, он ведет какую-то мощную игру, в которой я не могу разобраться. Тут в чем-то большая подстава, но я никак не пойму, в чем именно.

Коротков задумчиво посозерцал потолок и глубокомысленно произнес:

– Да, мать, кажется, мы с тобой попали. Причем по-крупному. Может, нам пора валить отсюда, пока нам головы не снесли, а?

– Решай сам. Как ты скажешь, так и сделаем.

– Или побарахтаемся еще чуток? – задумчиво продолжал Юра. – Поиграем с ним в его игру.

– Так мы же правил не знаем, – возразила Настя. – Как играть, когда правила неизвестны?

– Ну уж как-нибудь. Мы с тобой старые сыскные собаки или кто? Мы и без правил сыграем с этим щенком. Зелен он еще на нас с тобой пасть разевать.

– Он очень умный, Юрка. Он еще пятнадцать лет назад был умнее всех своих сокурсников вместе взятых. Я его вспомнила, я в его группе занятия вела.

– Умный, говоришь? – хмыкнул Коротков. – Ну и ладно. Умному и проиграть не стыдно. Ты чего сидишь-то без дела? Ты давай кофе наливай, чайник уж вскипел давно.

Настя едва успела разлить кипяток по чашкам, как тренькнул внутренний телефон.

– Иду, Константин Георгиевич, – коротко ответил Юра в трубку.

Попили кофейку, называется…

Евгений Леонардович Ионов всегда боялся старости. Вот сколько себя помнил, столько и боялся. В его роду было много долгожителей, одна из прабабушек умерла, когда ему было пятнадцать, вторую он хоронил в двадцать два года. Прадедушки жили чуть поменьше, но все равно он застал в живых обоих и хорошо их помнил. Помнил их старческую беспомощность, слабость, зависимость от детей и внуков, которые должны были ухаживать за ними, терпеть их забывчивость, неопрятность и сенильное слабоумие, в простонародье именуемое старческим маразмом. Помнил, как шушукались взрослые, обреченно вздыхали и ссорились между собой, выясняя, кому ехать в отпуск, а кому оставаться ухаживать за стариками. Он много всякого помнил, и из этих воспоминаний выросло твердое убеждение, что он ни за что на свете не хотел был оказаться в таком положении, когда уход за ним, даже просто присутствие рядом с ним станет его родным в тягость и они, пусть и не признаваясь в этом, станут с нетерпением ждать, когда же он их, наконец, освободит от всех этих мучительных и обременительных забот.

Он понял, что помочь могут только деньги. Он не будет заставлять детей и внуков ухаживать за собой, он будет жить один, обязательно один, наймет сиделку, домработницу, кого там еще надо, и в его доме всегда будет чисто, будет пахнуть хорошим свежесваренным кофе и пышными сладкими булочками, и сам он, чисто выбритый, с вымытыми волосами, в брюках, наглаженной сорочке и домашней шелковой куртке, интеллектуально сохранный, мудрый и понимающий, осведомленный обо всех новинках кино и литературы, хорошо разбирающийся в текущей политике, станет тем «папой-дедушкой-прадедушкой», в гости к которому приходят не по принуждению, а с радостью, с удовольствием и, что немаловажно, даже чуть чаще, чем ему хотелось бы.

Вот такой намечтал себе Евгений Леонардович собственную старость, и загодя начал закладывать материальный фундамент для осуществления своей мечты. Это не означает, что он превратился в скопидома, засовывающего в чулок каждую копейку, остававшуюся после приобретения самого минимально необходимого. Отнюдь. Лет с сорока он принялся тщательнейшим образом заботиться о своем здоровье, ежегодно проходил диспансерное обследование, чтобы, не дай бог, не упустить какую ни то зарождающуюся хворобу, постоянно занимался спортом, плавал, ходил на лыжах, играл в теннис, ежедневно пробегал по утрам пять километров, принимал контрастный душ, раз в неделю непременно парился в бане, строго следуя методическим рекомендациям, чтобы пошло исключительно на пользу здоровью, а никак не во вред. Из спиртного употреблял только красное вино, причем, очень хорошее, дорогое, и не более одного стакана в день. Соблюдал режим питания – «поменьше жирного и сладкого, побольше овощей и фруктов», рано ложился спать – «самый полезный для здоровья сон – это часы до полуночи» – и рано вставал, а уж если чем-то заболевал, то лечиться предпочитал народными средствами, «чтобы не засорять организм лишней химией». Понятно, что на такую жизнь тоже требовались деньги, да хоть питание взять: чтобы при советской торговле обеспечить на своем столе разнообразие овощей и фруктов, не гнилых и не мороженых, нужно было постоянно покупать продукты на рынке, а это выходило раз в пять, а то и в десять дороже, чем в магазине. А горнолыжное оборудование? А фирменные теннисные ракетки? А бесконечные взятки медицинским работникам, от которых зависела возможность пройти обследование не в районной поликлинике, а там, где есть новейшая диагностическая аппаратура? Короче, все стоило денег, а уж когда советская власть скончалась и началась власть непонятно какая, но новая, денег на поддержание здоровья стало требоваться еще больше, только теперь на смену слову «взятка» пришли «коммерческие цены». Можно лечиться в самых лучших клиниках, можно проходить обследование на компьютерном томографе, можно покупать лекарства за рубежом, чтобы не нарваться на подделку, можно ежедневно потреблять такие продукты, о которых в прежние времена и не слыхивали. Все можно, только плати.

И Евгений Леонардович платил, не скупясь. Нет ничего дороже здоровья, и никаких денег на это не жалко.

Однако же, чтобы не жалеть денег, надо по крайней мере их иметь, это уж как минимум. И начиная с тридцати лет, с того самого дня, когда он принял судьбоносное решение касательно собственной старости, Ионов зарабатывал деньги, зарабатывал исступленно, самозабвенно, не гнушаясь никакими приработками, в рамках дозволенного, разумеется. Он подчинил этому свою карьеру.

И вот сегодня, в день своего восьмидесятилетия, он впервые понял, что попал в капкан. Все получилось так, как он и задумывал: у него прекрасная квартира, в которой Евгений Леонардович живет один (жена умерла почти десять лет назад), у него машина и нанятый водитель, в любой момент готовый отвезти-привезти, к нему ежедневно приходит домработница, убирает, покупает продукты, готовит, стирает и гладит. Он прекрасно выглядит для своего возраста, одет с иголочки, благоухает дорогой туалетной водой. У него есть личный врач, каждую неделю осматривающий Ионова, снимающий кардиограмму и присылающий к нему на дом разных специалистов (по мере надобности, УЗИ, к примеру, сделать, рентген или взять анализ крови). Есть и массажист, который приходит каждый день, кроме воскресенья. Чувствует себя Евгений Леонардович превосходно, и хотя пять километров уже по утрам не пробегает, но проходит их быстрым энергичным шагом. Дважды в неделю плавает в хорошем бассейне в дорогом спортивном клубе. Дети и внуки не знают с ним никаких забот, он даже не просит их помочь, когда с компьютером что-то не ладится, вызывает спецов из фирмы.

Все получилось так, как задумывалось. И все-таки не получилось. Это Ионов сегодня отчетливо почувствовал.

Встал, как обычно, в пять утра, съел сваренную на воде овсянку, выпил кофе и отправился на прогулку по пустым темным улицам, с удовольствием вдыхая пока еще не переполненный выхлопными газами воздух. Вернувшись, принял контрастный душ, вымыл голову, съел яйцо всмятку с ломтиком сыра, выпил еще одну чашку кофе, посмотрел новости по телевизору, и ровно в половине девятого вышел из дома. Машина уже ждала его возле подъезда.