– Так отчего же вы не рассказали мне все это сразу, вместо того чтобы играть с моим сердцем? Вам отлично известно, что я питаю слабость к хорошеньким женщинам. О нет, Скарлетт, плакать не надо. Вы уже перепробовали все уловки, но ваших слез, боюсь, мне не вынести. Мое сердце и без того разрывается при мысли о том, что ко мне вас привели деньги, а не мое обаяние.

Она поспешно подняла на него взгляд, вспомнив, что в своих насмешках он часто говорил голую правду, насмехаясь над собой и над другими. Неужели и вправду задеты его чувства? Неужели она ему небезразлична? Неужели он как раз собирался предложить руку и сердце, когда увидел ее ладони? Или он так хитро подводил ее к тому, чтобы снова, уже в третий раз, сделать ей совсем другое – гнусное – предложение? Если она действительно дорога ему, может, ей еще удастся умаслить его. Но в его черных глазах, сверливших ее, не было ни капли любви. К тому же он еще и посмеивался.

– Мне не подходит ваше обеспечение. Какой из меня плантатор? Что еще вы можете предложить?

Ну вот и добрались. Ее выход. Скарлетт глубоко вздохнула и посмотрела ему прямо в глаза. Сбросив с себя кокетство и притворство, она призвала все свои силы в преддверии того, чего боялась больше всего на свете.

– Еще… себя.

– Да?

Она воинственно вздернула подбородок, ее глаза превратились в изумруды.

– Помните ту ночь, на крыльце у тетушки Питти, во время осады? Вы сказали… вы сказали, что хотите обладать мной.

Небрежно откинувшись на спинку стула, он внимательно наблюдал за ее напряженным лицом. Его собственное лицо, смуглое и неподвижное, оставалось совершенно непроницаемым. В глазах что-то промелькнуло, но он ничего не сказал.

– Тогда вы сказали, что никого еще не желали так сильно, как меня. Если вы по-прежнему желаете меня, то я готова. Ретт, я выполню все, что прикажете, только, бога ради, выпишите мне этот чек! Я свое слово сдержу. Клянусь вам, я согласна. И никогда не передумаю. Если хотите, даже расписку дам.

Он по-прежнему смотрел на нее странным, загадочным взглядом, и, торопливо договаривая свое предложение, Скарлетт никак не могла понять, привлекает оно Ретта или отталкивает. Если бы он хоть слово сказал, ну хоть что-нибудь! Она почувствовала, как запылали щеки.

– Ретт, мне нужны эти деньги как можно скорее. Они вышвырнут нас на улицу, и этот чертов бывший управляющий вселится в наш дом и…

– Одну минуту. С чего вы взяли, что я все еще хочу вас? И с чего вы взяли, что за вас стоит уплатить триста долларов? Редкая женщина стоит так дорого.

Сгорая от унижения, она покраснела до корней волос.

– Зачем вам все это нужно? Почему бы не расстаться с этой фермой и не переехать к мисс Питтипэт? В конце концов, половина дома принадлежит вам.

– Боже праведный! – закричала Скарлетт. – Да вы с ума сошли! Я не могу расстаться с Тарой. Это мой дом. Я ни за что его не отдам! Ни за что! Они заберут его только через мой труп!

– Ох уж эти ирландцы, – сказал Ретт, приведя стул в нормальное положение и вынув руки из карманов, – черт знает что за люди – все до одного. Вечно сходят с ума из-за полнейшей чепухи. Например, из-за земли. Любой кусок земли похож на любой другой. А теперь, Скарлетт, давайте поставим все на свои места. Вы пришли ко мне с деловым предложением. Я дам вам триста долларов, а вы станете моей любовницей.

– Да.

Теперь, когда это мерзкое слово было произнесено вслух, ей вдруг стало легче и снова появилась надежда. Он же сказал: «Я дам вам»! В его глазах горел дьявольский огонек, казалось, его что-то чертовски забавляет.

– Помнится, когда я имел наглость подойти к вам с этим предложением, вы выставили меня из дома. При этом вы обругали меня последними словами и вскользь упомянули, что не желаете обременять себя «кучей сопливых детишек». Нет, вы только не подумайте, моя дорогая, что я пытаюсь разбередить прошлое. Я всего лишь поражаюсь особенностям вашего ума. Вы отказались пойти на это ради удовольствия, но согласились, чтобы не пустить беду в дом… Это лишний раз подтверждает мое мнение о том, что у любой добродетели есть своя цена.

– Ах, Ретт, что вы такое говорите! Хотите меня оскорбить – оскорбляйте, только дайте денег!

Теперь уже она могла дышать свободно. На то он и Ретт Батлер: уж он не упустит возможности помучить ее, всеми возможными способами оскорбить ее чувства, чтобы поквитаться за старые обиды и за то, что она пыталась обмануть его сейчас. Она это стерпит. Стерпит все, что угодно. Тара стоит таких жертв. Ей вдруг показалось, что вокруг лето, над головой полуденное голубое небо, а она нежится на лужайке в Таре среди густых зарослей клевера, глядя на громоздящиеся в вышине громады облаков, вдыхая аромат цветов и слушая успокоительное жужжание пчел. Полуденный воздух, тишина, нарушаемая лишь скрипом фургонов, возвращающихся с красных полей… Тара стоит этого, стоит даже большего. Скарлетт подняла голову.

– Так вы дадите мне денег?

Вид у него был до ужаса самодовольный, когда он с жестокой учтивостью ответил:

– Нет, не дам.

Ей показалось, что она ослышалась.

– Я не смог бы дать вам денег, даже если бы захотел. У меня нет ни цента. Ни единого доллара в Атланте. Кое-какие деньги у меня есть, но я вам не скажу, где и сколько. Стоит мне выписать хотя бы один чек, как янки возьмут меня за глотку, а эти деньги не достанутся ни мне, ни вам. Что вы на это скажете?

Ее лицо вдруг приняло безобразный зеленоватый оттенок, на носу проступили веснушки, а рот перекосился, в точности как у Джералда, когда его обуревал убийственный гнев. Она вскочила с бессвязным криком, и голоса в соседнем помещении внезапно стихли. Стремительно, словно пантера, Ретт подскочил к ней, одной рукой зажал ей рот, а другой крепко обхватил за талию. Она забилась как безумная в его цепких объятьях, пытаясь укусить за руку, ударить по ногам, выплеснуть в крике все свое бешенство, отчаяние и ненависть, агонию поруганной гордости. Она крутилась и извивалась, сопротивляясь его железной руке, ее сердце готово было разорваться, туго зашнурованный корсет врезался в ребра, не давая дышать. Ретт держал ее так крепко, так грубо, что ей стало больно, рукой, зажимавшей рот, он беспощадно сдавил ей челюсть. Его лицо побелело под загаром; не отводя от нее жестокого и тревожного взгляда, он поднял ее, оторвал от пола, прижал к своей груди и сел, удерживая ее отчаянно бьющееся тело у себя на коленях.

– Не надо, милая моя! Ради всего святого, перестаньте! Тише! Не кричите. Если не прекратите, они через минуту будут здесь. Успокойтесь. Вы же не хотите, чтобы янки увидели вас в таком состоянии?

Ей было уже все равно, кто ее увидит, ею владело одно-единственное желание – убить его, но на нее вдруг накатило головокружение. Она больше не могла дышать, он душил ее; корсет стремительно сжимающимися стальными обручами давил на грудь; чувствуя на себе его руки, она затряслась от неистовой и бессильной ненависти. Его голос вдруг зазвучал слабо и глухо, а лицо, склонившееся над ней, закружилось и стало тонуть в тошнотворном, все более сгущавшемся тумане, пока не исчезло совсем… пока все не исчезло.

Когда Скарлетт слабыми усилиями попыталась выплыть на поверхность, ее охватила нечеловеческая усталость, слабость и смятение. Она обнаружила, что полулежит, откинувшись на спинку стула, и шляпки на ней нет. Ретт похлопывал ее по запястью, его черные глаза беспокойно всматривались в ее лицо. Симпатичный молодой капитан пытался влить ей в рот стакан коньяку и пролил немного на шею. Остальные офицеры беспомощно толпились вокруг, перешептываясь и размахивая руками.

– Я… кажется, я лишилась чувств, – прошептала Скарлетт.

Ее голос звучал словно издалека, и ей стало страшно.

– Выпей вот это, – сказал Ретт, взяв стакан и поднося его к ее губам. Она все вспомнила и попыталась бросить на него негодующий взгляд, но весь ее гнев выдохся, сменившись усталостью. – Прошу тебя, ради меня.

Скарлетт сделала глоток, поперхнулась и закашлялась, но он снова подтолкнул стакан к ее губам. Она сделала большой глоток, и огненная жидкость внезапно обожгла ей горло.