– А правее взять? – спросил Ар-Шарлахи, поскольку хозяин, судя по всему, заводил разговор именно с ним.

– Правее… – Владелец каторги усмехнулся, колыхнув дыханием повязку. – Если правее – как раз на Шарлаха и накатишь. Ищи тогда правды! Особенно теперь, после указа…

Красная пустыня Папалан скалилась крупными обломками, дразнила миражами. Уже дважды надвигалось на каторгу сухое русло с грядой белых, как кость, барханов и, помаячив, снова втягивалось за ровный горизонт. Каторжане взирали на жестокие эти чудеса равнодушно – все знали, что до сухого русла еще идти да идти. Морок он и есть морок… Пожалуй, один лишь придурковатый косоплечий подросток, изнемогающий с непривычки за третьим брусом, каждый раз с надеждой въедался глазами в невесть откуда возникшие здесь пески.

– Что за указ, почтеннейший? Какой-нибудь новый?

Хозяин насупился и некоторое время шел молча. Скрипел щебень, ныла задняя ось, горячий ветер трепал края полога.

– Государь наш, непостижимый и бессмертный, – не разжимая зубов, сказал наконец хозяин, – изволил издать указ, что разбоя в подвластных ему землях больше нет.

От изумления у Ар-Шарлахи даже усталость прошла.

– Как? – выдохнул он в полном восторге.

– А так, – буркнул хозяин. – Тот же, кто утверждает, что каторга его была разбита и ограблена, есть клеветник и подлежит наказанию.

Некоторое время шли в оторопелом молчании. Потом весь борт разом приглушенно загомонил, зашептался:

– …Это что же теперь?..

– …И не пожалуешься?..

– …Н-ну, скарабеи, дела-а…

– А велико ли наказание, почтеннейший? – громко спросил кто-то с левого борта. На той стороне тоже, оказывается, прислушивались к разговору.

– Судно и товары – в казну, – сухо отвечал хозяин, – а самих – на ртутные рудники, щиты зеркалить.

– Ох-х… – вырвалось испуганно сразу из-под нескольких повязок. Рудников боялись. Уж лучше на цепь в боевую каторгу – во тьме, духоте и вони толкать ногами перекладины ведущего барабана…

– Жаль… – звучно и задумчиво молвил Ар-Шарлахи. И, выдержав паузу, пояснил в наступившей тишине, нарушаемой лишь скрипом щебня, да поскуливаниями задней оси: – Жаль, что будучи пьян в порту Зибра, прослушал я оглашение великого этого указа…

Хозяин заморгал и уставился на Ар-Шарлахи. Боязливо прыснул подросток за третьим брусом. На левом борту кто-то загоготал в голос.

– Нет, право! Божественная мудрость нашего государя подчас страшит меня, а подчас ужасает, – чувствуя приступ вдохновения, невозмутимо продолжал Ар-Шарлахи. – Посудите сами, сколько бы денег и войска потратил иной правитель, дабы смирить разбой в пустынях! Государю же это стоило пергаментного свитка и собственноручной подписи… Всего один росчерк – и вот он, долгожданный покой Пальмовой дороги! Во-первых, ни единой жалобы. Во-вторых, кто же теперь даст себя ограбить? Отныне уже не купец будет бояться разбойника, но разбойник купца…

– Ну ты… осторожнее… – малость придя в себя, молвил с оглядкой хозяин. – Про государя-то…

Но Ар-Шарлахи и сам почувствовал, что пора закусить повязку.

– Удивляться величию мудрости – прямой долг подданного, – кротко заметил он и умолк.

Стало слышно, как на левом борту кто-то из скарабеев давится смехом.

– Ну вы, там! – гаркнул, озверев, хозяин. – На левом! Я вам сейчас похихикаю!.. – Он снова повернулся к Ар-Шарлахи. – Все хотел тебя спросить, досточтимый, – начал он не без ехидства. – А как же так вышло, что ты сам брус толкаешь? Сын владыки, три складки… Как же так?

Ар-Шарлахи вздохнул.

– Жить-то на что-то надо? – нехотя ответил он.

– Так вам же от государя было жалование положено… – вкрадчиво допытывался хозяин. – Не хватает, что ли?

Теперь взгоготнули разом оба борта. Каторжане любили такие представления. Оглянуться не успеешь – уже привал…

– Положено… – Ар-Шарлахи усмехнулся. – А чиновнику, который мне это жалованье привозил, – как полагаешь, почтеннейший? – тоже ведь кушать хочется… Он мне прямо сказал: «Половину – тебе, половину – мне». Да и я тоже хорош: нет чтобы согласиться – пригрозил, что поеду пожалуюсь в предгорья. А он испугался, дурачок, что в самом деле поеду, ну и послал донос. Будто бы я и разбойник Шарлах – одно и то же лицо. Имена-то похожи…

– И поверили? – ахнул хозяин, с любопытством глядя на благородного каторжанина.

– Поверить – не поверили, а жалованья на всякий случай лишили…

– Да-а… – помрачнев, протянул хозяин. – Времена…

И как бы невзначай огладил широкую складку плаща на костистом своем плече.

Справа на горизонте чуть шевелился и подрагивал черный обуглившийся скелет военной каторги. Казалось, там, в зыбком красноватом мареве, выбирается из норы огромное насекомое. Чуть поодаль чернел еще один остов…

Даже не верится: всего пять лет назад отрекся от престола Орейя Четвертый и последний! Пять лет назад раскололась великая держава, засверкали в пустыне круглые чуть вогнутые зеркала боевых щитов, запылали колесные парусники – и все оазисы вдоль горных отрогов Харвы отделились, ушли, прихватив с собой и Пальмовую дорогу, имевшую глупость в общем угаре поддержать этих голорылых ублюдков…

Краешек хилой тени от матерчатой покрышки коснулся наконец лица, но это уже не имело значения. Вскоре каторга, поскрипывая, вползла в настоящую плотную тень слоистого выветрившегося останца, за которым кончалась щебнистая пустыня Папалан и начинались белые прокаленные насквозь барханы Чубарры. Поскольку судно принадлежало купцу, а не престолу, прикованных каторжан на нем не водилось – одни наемники. Скарабеи разбрелись по округе: кто принялся собирать обломки парусника, брошенного когда-то пылевой бурей на эту слоистую выветрившуюся скалу, кто направился с кожаными ведрами к выдолбленному в камне водосборному колодцу; из каторги вынесли жаровню, развели огонь. После неспешной молчаливой трапезы прилегли в тени каждый на своем коврике. Кое-кто удалился за россыпи обломков – не иначе, тайком помолиться верблюду по имени Ганеб. Остальные сделали вид, что не заметили отсутствия товарищей, хотя прекрасно знали: един Бог в Харве, вот уже год как един. Ему и только ему надлежит возносить теперь мольбы и благодарения.

Ар-Шарлахи надеялся вздремнуть, но тут рядом затеяли горячий и на редкость содержательный диспут о том, скольких человек мог вынести один верблюд. Тот же Ганеб, к примеру… Самым горластым спорщиком оказался старик-каторжанин.

– Пятерых? – презрительно вскрикивал он. – А сорок не хочешь? Пя-те-рых!..

– Да это что же они? С каторгу, что ли, были?

– А хоть бы и с каторгу!

Послышалось недоверчивое хмыканье.

– Чего ж они все сдохли, раз такие здоровые?..

– Потому и сдохли! Их же через горы вели! А что им в горах жрать? На вершинах снег один да лед!..

– А я вот чего не пойму, – вмешался еще один голос. – Ну ладно, здоровые они были, с каторгу, ладно… А товары-то на них как возить? Тюки, ящики…

– Н-ну… – Старик замялся, покряхтел. – Под брюхо, видать, подвешивали.

– А почему не на спину?

– На спину! На спине – люди…

– В задницу заталкивали, – не подумав, проворчал Ар-Шарлахи и был изумлен взрывом хохота. Негромкая реплика легла в паузу как нельзя удачнее.

Каторжане ржали самозабвенно, с завизгом. Крикливый старикан пытался их переорать, но с тем же успехом он мог бы соперничать с ревом песчаной бури. А тут еще кто-то предположил, постанывая, как в таком случае этих самых верблюдов разгружали, – и хохот грянул вновь.

Посмеиваясь, подошел хозяин, стал слушать.

– Безбожник ты!.. – заходился старикан. – Вот и видно, что в Харве учился, набрался у голорылых!.. Ученый! Да как у тебя язык повернулся?.. Про верблюдов – такое! Да на них твои предки в этот мир пришли!..

– Э! Э! Скарабеи! – встревожился хозяин. – А ну давай о чем-нибудь другом! Этак вы меня и впрямь на рудники укатаете…

Договорить он не успел, потому что в следующий миг со стороны красноватой пустыни Папалан нахлынул морок. Горизонт словно размыло, и в небе внезапно опрокинулась, зашевелила барханами невиданная зеленовато-серая пустыня. Ар-Шарлахи медленно поднялся с коврика. Он не раз читал о таком и слышал, но видел он это впервые. Вокруг задвигались, вставая, испуганные каторжане. Послышались сдавленные восклицания, шумные судорожные вздохи.