– Ты смотри, – поучал хитроватый Волох Рада, который первый раз явился на торги, – ежели что тебе приглянется – виду не показывай, а то цену заломят – не укупишь. Давай-ка сюда, что они специально заказывали? – Волох переложил покрасивше пластинки чёрного шифера. – Шифер, вощину перетопленную, выхухоль – их только на киноварь меняем, ну и на малахит…

– Я бабам обсидиановые ножонки обещал, кожи кроить.

– Во-во! Так ты к обсидиану сразу не подходи, товары начинай смотреть с краю, все подряд. А потом, как бы между прочим, скажи, что согласен взять за наждак обсидианом, чтобы назад свой товар не тащить. Понял?

– Я это ещё мальчишкой понял.

– Да уж я тебя помню мальчишкой! Тебя в ту пору только ленивый не дурил. Простотой ты был, простотой и остался. Воск-то куда уложил? Давай его поближе. Интересно, и на что этим рыжеусым столько воска? Каждый год таскаем…

– Идут, – негромко произнёс Рад, указав глазами на дальний конец поляны.

Старики разом приосанились, ожидая, когда хозяева торжища подойдут ближе.

Обычно от западных людей на торговую поляну приходило десятка полтора человек, тоже все без оружия. Они раскладывали напротив принесённого свои изделия, а затем уходили, оставив трёх или четырёх мужчин постарше, которым предстояло вести торг. Молодость горяча, попробуй при молодом купце похулить его товар или перехвалить свой, глядишь – дело кончится недобрым. А пожилые словам цену знают, на лишнее слово обижаться не будут, но и запретного не произнесут.

Однако на этот раз к торговым гостям вышло всего шесть человек, никаких товаров у них при себе видно не было, зато короткие боевые копья смотрели прямо на опешивших детей зубра. Лица у пришельцев были непроницаемы, а длинные рыжеватые волосы заплетены в тугие косы и густо смазаны кабаньим салом.

– Здравствуй, Гэл, – поздоровался Волох, признавший одного из подошедших. – Что у вас случилось?

Гэл, здоровенный мужик, с бородой уже не рыжей, а серой, молча подошёл к Волоху, смерил его недобрым взглядом и, не сказав ни единого слова, ударил в лицо, сбив щупленького Волоха наземь. Остальные пятеро, отставив на время оружие, принялись рыться в принесённом для обмена, выбирая и засовывая в мешки то, что подороже да полегче. Прочее швырялось на землю, меха и воск, специально добытый и принесённый на майдан с надеждой на большую прибыль, полетели в костёр.

– Да что ж вы делаете, охальники! – закричал Рад, не выдержавший такого бесчинства, и бросился было вытаскивать из полымени быстро оплывающие кругляши воска. Один из грабителей оторвался от своих дел и саданул старика древком копья, словно палкой. Рад охнул и дальше уже стоял молча, глядя на происходящее непонимающими глазами.

В несколько минут то, что можно было унести, грабители распихали по мешкам, а прочее – перепортили как только могли: тонкие пластины шифера и наждака были разбиты ударами топоров, то, что могло гореть, покидано в костёр. Напоследок бородатый Гэл вновь подошёл к успевшему подняться Волоху, не торопясь примерился и второй раз грязнул ему по зубам, спокойно, словно не человека бил, а от нечего делать испытывал силу руки.

Затем все шестеро, так и не сказав ни единого слова, канули в кустах, оставив троих стариков среди всеобщего разгрома.

– Наторговались, – проговорил дед Волох, сплёвывая в ладонь вместе с кровью выбитый зуб. – Добра нажили – не пересчитать… И ведь знакомые люди-то! Этот Гэл, чтоб ему Лару на рога напороться, уже три года здесь торгами заправляет. А тут вдруг косы заплести решил. Как же это понимать-то?

– А так и понимай, что быть войне, – изрёк молчавший до этой минуты дед Мита.

Тейко Быстроногий – молодой вождь, всего два года носящий на поясе кистень из зелёного нефрита, вышел из круглой землянки, аккуратно поправил шкуру зубра, запиравшую вход. В круглой землянке должен жить главный шаман племени, потому и форма у неё такая, и вместо двери висит шкура покровителя рода. Вот только шаман уже не жил, а умирал. Много лет неведомый недуг терзал слепого Матхи, всё реже люди видели шамана бьющим в бубен и призывающим тени предков. Люди больше привыкли полагаться на Калюту – тот хоть и не столь мудр, но помоложе, его потревожить не грех. Вождь тоже привык не считаться с ослабевшим шаманом, и оказалось, что зря. Сегодня утром Матхи позвал к себе вождя, и когда Тейко пришёл, приказал разыскать нефритовый нож.

Не о том думалось вождю, когда шёл он к круглой землянке. Надеялся Тейко услышать добрый совет, как поступать с далёкими западными соседями. Дело там шло к войне, и хотя сам Тейко воевать был не прочь, но понимал, что тут за весь род решать приходится и, значит, будут недовольные. Война на западных границах прежде всего коснётся селения, что на Белоструйной. Народ там разнежился от удобной жизни, воевать не хочет. И старейшины, четверо из пяти, там живут. А слово старейшин на племенном совете веско. В таких случаях, когда вождь со старейшинами мыслью расходятся, люди ждут, что скажет шаман. А слепец Матхи, вишь, не о войне мыслит, а о поисках ножа!

Конечно, о войне Тейко задумался не из любви к раздорам. Причина была немалая, прежде из-за меньшего, бывало, люди в поход выходили.

Что-то там старики про рыбий зуб говорили… Но не из-за рыбьего же зуба закатные племена свару начинают? И всё же караван, ушедший за Белоструйную, вернулся без товаров. Прямо на издавна освященных торжищах, где и ссор-то вовек не бывало, набросились на безоружных стариков бесчестные соседи, ограбили, избили и хорошо хоть смертью не поубивали. И волосы у грабёжников заплетены были по-походному – в две тугие косы.

Не можно такое прощать, у всякого при известии о предательстве рука сама должна тянуться к копью. Однако нашлись-таки и среди детей зубра любители оглядки, что мир ставят выше чести. Сход на Белоструйной решил торговлю с обманщиками разорвать, а с войной погодить. Мол, мы без пемзы, киновари и малахита как-нибудь проживём, а вот как они без кремня и наждака обойдутся? Казалось бы, биты жители Белоструйной, так какое дело до этого Тейко?.. Но он вождь и должен думать обо всём народе. Раз позволишь, чтобы твоих людей на торгах били, так потом уважения от сопредельных племён не жди…

Короче, было о чём молодому вождю толковать с шаманом, и входил Тейко в круглую землянку, настроенный на самый серьёзный лад. А Матхи о делах и слушать не стал, говорил только о потерянном полжизни назад ноже. Пятнадцать лет род без потерянной святыни жил, нашествие диатритов за это время окончательно отбили, отстояли перед другими родами свои права на лучшие земли по берегам Великой, отстроили два разгромленных селения, вернули чуть не всё, что было потеряно. А теперь, значит, без волшебного ножа погибнем. Что-то Матхи, с постели не вставая, вызнал такое, что показалось ему важнее предстоящей войны.

«Беда близится, – шептал умирающий слепец, – без родовой святыни не выстоять роду…»

А была ли святыня или это в бреду привиделось старому Матхи?

С таким делом Тейко столкнулся впервые. Прежде заботы вождя были просты и понятны, дела волшебные его не касались. Конечно, всякий родич знал, что совсем недавно священный родовой нефрит был куда больше, чем ныне. В прежние времена вожди носили нефритовую дубинку в полтора локтя длины. Тейко в молодые годы, бывало, поглядывал на каменный скипетр, мысленно примеряя его к своей руке. Мог ли он думать, что человеческий век окажется прочнее несокрушимого камня? Многие помнят годы небывалой засухи, когда остановилась полноводная река и из дальних степей хлынули орды диатритов. Тогда, в последней битве, погиб вождь Бойша, а святыня рода переломилась пополам. Сам Тейко не видал этого, ему выпало сражаться в другом месте, но люди рассказывали, как это было, и рассказы их рознились не больше, чем рознятся всякие рассказы очевидцев.

Однако оказалось, что сломанный нефрит не сгинул бесследно. Тихоня Стакн – мастер, какого не знавала земля, подобрал обломки и смастерил из одного чудесный кистень, который с тех пор оставался священным оружием рода. Двенадцать лет кистень принадлежал хитроумному мастеру, а теперь травянисто-зелёный кругляк носит Тейко. Из второго куска, как говорят, был сделан нож, которым Таши Лучник убил Кюлькаса. Но мало ли, что говорят в минуты отдыха! Если всякой болтовне веру давать, то лучше и на свете не жить. Кто-кто, а уж Тейко Таши Лучника как облупленного знал. Однажды, было дело, и морду ему начистить собирался, да рука на мальчишку не поднялась. Это теперь о Таши песни поют, а тогда ему вслед плевали, мангасу проклятому. Потому и сказкам о волшебном ноже Тейко не слишком доверял: рассказать можно что угодно, а как всё на деле было, надо у живых спрашивать. Вот только спрашивать-то не у кого, стариков в роду после всех бед почитай и не осталось. Прежний вождь ничего о ноже не говорил, безрукий колдун и старая ведьма – мать нынешнего Таши, и подавно помалкивали. Вот и уверился Тейко, что нет на свете никакого нефритового ножа и никогда не было.